Ледяной Сокол - Хэмбли Барбара. Страница 42

Потом он услышал голос Ваира.

– Агал, не так ли? – В голосе звучала нежность и любовь, будто сильный отец обращается к сыну.

– Да, мой господин. – Агал был в восторге, что его узнали, в восторге, что командир знает, как его зовут. Он всегда говорил Тиру – «Мой господин похвалил меня» или «Мой господин поговорил со мной – я думаю, он знает, как меня зовут».

– Ты понимаешь, какая помощь мне от тебя нужна? Понимаешь важность дела, которое я прошу тебя выполнить?

– Я… я думаю, понимаю, мой господин. Никто из нас в действительности…

– Никто из вас в действительности не знает. Нет. Так и должно быть, но это делает твою помощь – твою готовность помочь – даром доверия, который стоит ценить вдвойне. Пожалуйста, пойми, как я это ценю.

Тир поднял голову и посмотрел. Тени, сгустившиеся за мертвыми овцами, были плотными, как ночной мрак, и он рискнул слегка раздвинуть занавески. Он увидел, как лорд Ваир прикоснулся к лицу Агала левой рукой, словно приласкал его.

– Благодарю вас, господин.

– Ты понимаешь, что будет немного больно? В палатку молча вошел Шакас Кар.

– Не очень, но иногда люди кричат – ты помнишь? – продолжал Ваир.

– Я не буду кричать.

– Иногда они кричат, – снова сказал Ваир. – Есть напиток, который облегчает боль, понимаешь? И еще – ты не против кляпа? Тогда у твоих товарищей не возникнет страха и мрачных предчувствий.

– Я готов сделать все, что вы пожелаете, мой господин, но я обещаю – я не проявлю слабости.

– Молодец. – Ваир шагнул вперед и обнял юношу. – Молодец.

«Нет! – в отчаянии закричал Тир про себя. – Беги отсюда, Агал! Беги!»

Он смотрел; как юношу связывали, потом Шакас Кар шагнул вперед с кляпом из металла и кожи. Бектис предложил юноше чашу с напитком, и он выпил, словно это было священное вино. Они надели на него кляп. Вошла Хетья во власти Оале Найу, глаза смотрели, как каменные. Она и Шакас Кар взяли со стола черный каменный ящичек, в котором – как уже знал Тир – находились иглы, хрустальные, железные и серебряные, длиной восемь-десять дюймов, со стеклянными бусинами или драгоценными камнями на концах. Они воткнули эти иглы в тело юноши в определенных местах – точках тхохар, шепнула ему память, и с этим словом пришел ужас тьмы и отчаянное желание больше ничего не видеть – а обнаженный Агал стоял, высокий и красивый, с запрокинутой назад головой, вздрагивая при каждом уколе, но гордый и молчаливый. На одном бедре у него виднелся боевой шрам, еще один – на левом предплечье. Со своими длинными белыми волосами, ниспадающими на плечи, он походил на великолепное животное, а может, на отца или старшего брата, о котором Тир всегда так мечтал.

Воткнув в тело Агала все иглы, Хетья и Бектис помогли ему взобраться по деревянным ступенькам и лечь в огромный железный чан, заполненный трупами, деревяшками и землей – как воин, Агал мог столкнуться и с худшим. Они пристроили внутрь что-то еще. Может быть, подумал Тир, чтобы иголки, которые торчат у него из спины, не погнулись, когда он ляжет.

Где-то в темной глубине сознания он знал, что должно произойти дальше. Кто-то из его предков, при обстоятельствах, которые Тир не мог себе представить, это уже видел.

Бектис прошел к верхней части чана и остановился под раскачивающейся сеткой из железа и стекла. Он закрыл глаза. Тир увидел, что Хетья отвернулась.

Он радовался, что все происходило внутри чана, куда он не мог заглянуть.

Он радовался, что Агала связали и заткнули ему рот, хотя изнутри все равно доносились звуки – заглушённые крики юноши и нечто еще более ужасное – что-то лилось и хлестало струей, раздавались кошмарные, влажные хлопки, словно кожа лопалась под сильным давлением; брызгала вверх кровь.

Один раз голова Агала появилась над краем чана, и Тиру пришлось зажать рот ладошками, крепко зажмуриться и проглотить желчь, которая чуть не потекла у него из носа.

«Я должен это выдержать, я должен это выдержать, я должен это выдержать…». Он отчаянно цеплялся за эту мысль, не в состоянии дышать, пронзительно крича в глубине сознания. Я должен это выдержать.

Ингольд должен узнать.

Но смотреть он больше не мог. Заскрипели ступеньки – спустился Бектис или Хетья – потом раздались хлюпающие звуки и что-то закапало. Все, что помнил в этот миг Тир, был вкус фиников, которые юноша вез с собой с далекого разоренного Юга.

Потом раздались другие звуки – приглушенное, страшное хихиканье, и у Тира волосы встали дыбом. Он впился зубами в рукав, чтобы не потерять сознания, не закричать и не заплакать. Прямо перед собой он увидел Хетью, протянувшую Шакас Кару железный кляп. Шакас Кар обтер его тряпкой. Из чана раздались звуки, словно кто-то двигался и толкался, и повозка закачалась.

«Не смей кричать, – твердил он себе. – Делай, что хочешь, только не смей кричать».

Все звуки перекрыл мужской голос, прокричавший что-то непонятное. Точно такой же голос ответил ему:

– Атутхес! Атутхес!

Тир вспомнил, что на языке ха'ал это означает «отец». Что-то заблеяло, будто овца с человеческими голосовыми связками.

Ваир поднялся по ступенькам, покачивая плетью в левой, обтянутой перчаткой руке.

– Безупречно, – прошептал он, заглянув в чан. – Безупречно.

Тир смотрел – он заставил себя смотреть – как тетхины выходили из чана. Это было не так ужасно, за исключением» того, что у всех было лицо Агала, у всех было тело Агала, хотя и без шрамов. Как и Акулы, они все были безволосыми и тела их выглядели странно. Впрочем, возможно, только из-за игры света и теней, а также влаги: пятнистые, гладкие в одних местах и грубые в других.

Их было одиннадцать.

Наргуа вытащил из тюков одежду и подал им, но они тупо смотрели на него, и ему пришлось показать, как одеваться. Он провел рукой перед лицом одного из Агалов и что-то ему сказал. Тот в ответ просто слабо промычал.

– Неважно, – отрывисто сказал Ваир. – Они смогут сражаться, только это и имеет значение. Агал! – крикнул он командным голосом, и они повернули к нему головы единым движением.

– Хорошо, – сказал он Бектису. – Это хорошо.

Они одевались и выходили, неуклюжие, спотыкающиеся, в теплой одежде и кожаных полосках, которыми замотали ноги. Наргуа подталкивал их к выходу, похожий на тощую черноглазую пастушью собаку.

Одиннадцать, подумал Тир. Тетхинов никогда не получалось больше четырех в одной группе. Он помнил – сам не зная, откуда – что можно получить только четырех, иногда вообще только трех. Одиннадцать – это очень плохо.

Когда Наргуа ввел в палатку другого юношу, когда Ваир теплым, отеческим голосом спросил: «Хастроаал, не так ли?» – и Хастроаал восторженно ответил: «Да, мой господин», – Тир очень медленно начал пробираться назад, через занавеси, в темноту под повозкой, через парусину, укрывавшую повозку, и во тьму ночи.

– Ты понимаешь, какой помощи я от тебя жду? Величие дела, которое я прошу тебя выполнить?

– Вы знаете, мой господин, что я буду следовать за вами до конца моих дней…

– Молодец. Молодец.

Тира вырвало за повозками, все внутри у него переворачивалось от ужаса и отвращения. Потом он вернулся в свою повозку, прополз между мешками с провизией и забрался в меховое гнездышко. Руки у него так тряслись, что он с трудом стащил с себя варежки и куртку. Холод пронизывал его до самых костей. Он мерз даже под одеялами, и ему становилось все холоднее и холоднее, и в какой-то миг Тир подумал, что умирает. Он старался не заснуть, потому что понимал, что во сне вспомнит все, вспомнит, когда именно он – или тот, другой мальчик – видел все это, видел и то, что происходило в железном чане (теперь он вспомнил, что чан этот назывался драйк, и ему захотелось крикнуть: «Прекратите рассказывать мне все эти вещи!»)

Он проснулся, захлебываясь собственным криком, проснулся от того, что его тряс часовой, пожилой человек по имени Монгрет, и Тир прильнул к нему, всхлипывая и чувствуя, что его тело сейчас взорвется.

– Все в порядке, Кешнитар, – успокаивал его добрый человек, назвав его так, как называли некоторые часовые, когда Ваир не мог их услышать: Кешнитар, маленький король. Правда, иногда они, подшучивая, называли его Дража, Рваное Лицо. – Все хорошо. Ониокс, – позвал он второго часового, – приведи госпожу, ладно? Нашему мальчику приснился кошмар.