Путь в рай (СИ) - Дори Джон. Страница 4
Потому и шли налоговые караваны из Тара в Такаджи спокойно.
Эх, попасть бы туда!
Но для этого за один день нужно успеть так много! Продать наров, пусть и задёшево, продать халаты, ещё разную мелочь; ослика оставить, купить арбу — везти пленницу нужно в комфорте, пусть будет довольна, пусть улыбается до самого Такаджи. Амад на неё за злой глаз обиды не держит. Потом проведёт обряд очищения, купит прозрачный зелёный камень, и всё пройдёт.
Но самое главное — надо исхитриться и добыть место в неприкосновенном караване.
Эх, бегом бежать! Бегом целый день! Милостью Всемогущего — до ночи управимся. А там и утро!
Глава 5. Долгие проводы, длинные сборы
— Мехавари, князь верблюдов! Смотри, Мансур-ага, он почти белый!
— «Почти» не в счёт. Желтоватый, — ответил Мансур, притворно хмурясь.
Нар был хорош. Молодой, сильный, с толстыми крепкими горбами. Видно, что жил в довольстве, тяжёлой работы не знал, ходил по пустыне важной мягкой поступью…
Нравится Мансуру нар. Стоит неподвижно, смотрит презрительно сверху вниз, губой жуёт медленно, с достоинством. Нравится и шерсть, и уздечка, украшенная яркой бирюзой. Но не нравится ему цена, которую запросил малолетний бандит. Полтора золотых динара!
Нет, конечно, белый нар стоит вдвое, втрое больше. Купив его, Мансур-ага не останется внакладе, но если бы не двое проклятых дадашей, отирающихся рядом, — приказал бы слугам просто забрать верблюда, а наглого мальчишку кончить тут же у дувала, мало ли их по улицам шляется!
Но дадаши всегда держатся стайкой, одного прирежешь, десяток других набежит, да не ясным днём, а тёмной ночью, и если не убьют сонного, то хлопот и убытку наделают больше, чем на золотой. Да и эти (он покосился) не так просты — прячут под халатами острые ножи… Эх, придётся раскошелиться толстому Мансуру, не его сегодня день!
Но уж торговаться сам Всевышний велел, и Мансур, как истинный приверженец Единого, принялся сбивать смехотворную цену.
— Совсем не белый. Очень жёлтый. На боках, смотри, вот и вот, — тыкал он наугад.
Но Бархади потому и был послан продавать самый ценный товар, что язык у него был без костей и стеснения юный разбойник не знал, смело пререкаясь с уважаемыми скупщиками краденого, и умел он взять ту цену, которую наметил для себя с самого начала. Конечно, верблюд был «с историей». Придут другие люди с солончаков, расскажут, что был караван с белым наром; был, да пропал. Слухи пойдут. Надо будет ждать. Или красить верблюда. Но то уж забота нового хозяина, за то и цена такая: один золотой динар или десять серебряных. Да, именно за золотой решил Бархади продать красавца. Это если без уздечки.
— Это немножко грязь пристала, вот смотри, стряхнул — и нету.
— Всё равно жёлтый, — деланно брюзжал Мансур, преодолевая свою симпатию к почти белому нару.
— Будь он чисто белый, будь он как серебро, разве я просил бы за него такие маленькие деньги? Цена была бы вдвое большей, — рассудительно отвечал Бархади, одним ловким манёвром сворачивая обсуждение шерсти нара и переходя к деликатной теме денег.
На это Мансуру возразить было нечего, и он просто брякнул:
— Пять серебром даю!
— Вах-х! Уважаемый, разве это цена? Разве где-то в Таре продают верблюдов по такой цене?
— Может, и не продают, но я по такой цене покупаю! — запальчиво воскликнул несчастный барыга, чувствуя, что почва торга становится всё более зыбкой. Красавец нар мог ускользнуть и попасть в жадные потные лапы другого перекупщика.
Мальчишка обиженно засопел и потянул нара за красивую уздечку, готовясь уйти без всякого ответа на такое несто́ящее предложение. Нар величаво переступил ногами, разворачиваясь, и сердце господина Мансура дрогнуло.
— Шесть! Шесть серебром!
— Полтора, уважаемый, никак не меньше. Смотри, какие ноги! За один шаг он покрывает половину пустыни! — восклицал хитрец Бархади, приметивший алчный блеск в глазах торговца.
Тот тихонько взвыл и прошептал, сдаваясь:
— С-семь…
После долгих препирательств, после уверений, что он, Бархади, вовсе не хочет оставить кучу детей Мансура голодными (торговец был бездетен), после клятв Мансура о принципиальном отсутствии у него таких огромных денег, золотой увесистый кругляш всё-таки лёг в грязноватую ладонь продавца.
— Э-э! Что ты делаешь?! — возмутился Мансур-ага, глядя, как мальчишка снимает с нара драгоценную уздечку.
— Как что? Забираю своё имущество. Верблюд твой, а уздечка — моя!
— Нет-нет, уздечка полагается к верблюду, оставь её!
— Да что вы, уважаемый! Всякий знает, что верблюд родится без уздечки! Я её надел, я её и снимаю, — без зазрения совести врал Бархади.
Мансур-ага застонал. Ах, если бы не эти двое с ножами, зыркающие по сторонам, ах!..
Через полчаса Бархади нашёл Амада у чайхоны, зашептал на ухо, посмеиваясь, передал ему один золотой и два серебряных динара. Два динара серебром стоила бирюзовая узда.
Остальные, посланные с товаром поплоше, тоже вернулись. Кто с медяком, а кто с серебром. Малиновый халат принёс всего три динара — скупой Ахри-ага ругал вещь, мол, такие уже не носят, цвет немодный, вышивка сыпется — и больше денег не дал.
Как бы то ни было, пора приступать к главному.
Ах, какая несправедливость!
В иные дни очень завидовал Амад удальцам с восточной окраины: жизнь их легка и беззаботна! Караваны идут часто, глупые и жадные купцы экономят на охране (да и то сказать, сколько ни плати, а умирать за твоё барахло никто не будет), поэтому останавливай любого, тряси добро! Эх, вот это жизнь!
Правда, говорят, что эта лёгкая жизнь очень коротка. Грызутся между собой храбрецы, рвут друг друга на куски. Часто-часто пятнают своей кровью только что награбленное оружие — и узорную сталь даманских кинжалов, и иззубренные лезвия криссов, и гранёные наконечники тяжёлых стрел. Но всё равно меньше их не становится.
Со всей округи собираются оглоеды, чуть не в очередь выстраиваются вдоль восточного тракта — грабить несчастных путников, которые всего-то хотят продать свой товар подороже.
Остаётся только один надёжный способ — идти в такаджи с налоговым.
Можно, конечно, пристроиться в хвосте — дорога-то свободна. Но тогда грабь тебя хоть кто хочет — охранники и не посмотрят в твою сторону. Имей Амад при себе лишь дырявый бурдюк, может, он бы и рискнул так сделать. Но нет, сейчас у него на руках великая драгоценность, большая обуза.
«Погубительница сердец», «потрясательница царств» — разве думал Амад, что это не просто слова впечатлительных поэтов, а истинная правда, что красота обладает такой силой? Красота зелёно-голубых глаз, красота изогнутых припухших губ… Но думать об этом сейчас нельзя, а то уж и штаны встопорщились, ещё заметит кто. Сейчас надо думать о другом.
Таблички-баасы на дороге не валяются, добыть такую — сложная задача. И была бы она вовсе безнадёжной, если бы не знакомый стражник. Не зря Амад скармливал сладости толстому Ариму, поил чаем, не зря! Сумел стать ему другом!
Арим-ага птица невеликая, простой аскер, а вот брат его служит во дворце, да не каким-то там солдатом, а десятником стражи! Большой человек! И большие надежды на него возлагает скромный дадаш с южной окраины.
Арим-ага на изложенную просьбу ответил сперва категорическим отказом: нет, не пойдёт он к брату, не станет беспокоить такого уважаемого брата.
Серебряный динар немного исправил дело, и Арим-ага стал озабоченно хмуриться, дёргать себя за нос, от натуги даже пукнул. Амад понял его сомнения и сунул второй серебряный, с беспокойством думая, во что ему обойдётся всё предприятие.
Но что поделаешь, большой бизнес — большие накладные расходы!
Второй динар помог окончательно, и скоро Амад уже стоял у боковой двери казарм, дожидаясь Манафа — сабита.
Несмотря на прохладу утра, Амад вспотел от волнения: выйдет ли к ним большой начальник? Что скажет?