Падшие (ЛП) - Харт Калли. Страница 21

— Голова болит? — спрашивает она.

Я мог бы сказать ей, что мне кажется, будто что-то давит на мой череп очень долгое время, но вместо этого резко киваю. Даже это вызывает у меня волну тошноты.

— У тебя обезвоживание. Сейчас ты под капельницей, но этого, вероятно, недостаточно. Вот.

Она протягивает мне стакан воды, и мой желудок, бл*дь, противится мысли о том, чтобы выпить его. Впрочем, она права: я должен пить. Тянусь к нему, и моя рука сталкивается с препятствием — в моей гр*баной руке катетер. Нет, бл*дь, спасибо. Я выдергиваю его, Слоан вяло протестует. Я бросаю его на кровать, раствор вытекает на одеяло, и беру у нее стакан воды.

Мне приходится прилагать немалые усилия, чтобы рука не дрожала, когда я пью. Бл*дь, требуется немалое усилие, чтобы не уронить, чертов стакан. Может быть, минуту назад я и не хотел этого, но как только вода касается моих губ, не могу остановиться. Жидкость на вкус лучше любого пива или спиртного, которое я когда-либо пил.

— Спокойно. Притормози. Если будешь пить слишком быстро, тебя будет тошнить, — говорит Слоан.

Перестаю пить воду и ставлю стакан на маленький столик рядом с кроватью. У меня в голове вертится около тридцати разных вопросов, и я полон решимости задать их, но как только внимательно рассматриваю Слоан, все меняется. Солнце светит сквозь стеклянную крышу над моей кроватью, освещая дымку отдельных волосков, которые торчат вокруг ее головы, выбивающиеся из-за карандаша, который удерживает сзади сделанную наспех прическу. Просто сижу и смотрю на нее. Я пару раз чуть не умер, но никогда не испытывал таких гр*баных эмоций. Раньше хотел встать и двигаться, чтобы найти мудака, который пытался прикончить меня, чтобы отомстить. Эта ситуация совсем другая. Сейчас я испытываю облегчение. Облегчение от того, что снова вижу женщину, сидящую на краю моей кровати. Что, черт возьми, со мной не так?

Лейс прислонилась к стене, манжеты ее (моего) свитера закрывают ее руки. Он слишком большой для нее. И она выглядит бледной, гораздо бледнее, чем должна быть. Вся история, с моим ранением, самая глупая гр*баная вещь, и, похоже, эти женщины переживали из-за этого. Это заставляет меня чувствовать себя чертовски хреново.

— Твои родители, — говорю я, глядя на Слоан.

Она качает головой, мягко улыбаясь.

— С ними все в порядке. Я не хотела, чтобы они оставались дома, потому что Чарли знал, где они живут, поэтому оплатила их отпуск. Они будут две недели греться под солнцем на Карибском море.

Хммм. Умно. Это означает, что у меня есть две недели, чтобы разобраться с Чарли, прежде чем они снова окажутся в опасности.

— Как долго? Как долго я был без сознания? — спрашиваю я.

— Четыре дня.

Слоан наклоняется и берет маленькую тарелку с печеньем. Она предлагает его мне, но я отрицательно качаю головой.

— Я был в коме четыре дня?

Она смеется, протягивая тарелку Лейси, которая берет одно печенье и послушно откусывает ломкий кусочек. Может, они пытаются показать пример, но я ни за что не засуну в рот это сухое дерьмо.

— Не в коме, — говорит Слоан. — У тебя была высокая температура. Инкогерентность (прим. пер.: Инкогерентность — бессвязность мышления и речи, проявляется тем, что в высказываниях отсутствуют как логические, так и грамматические связи). Долгий сон.

Она ухмыляется.

— Ты был в беспамятстве, но приходил в себя на некоторое время.

Я не хочу знать, почему она находит это таким забавным. Наверное, я кудахтал, как курица или что-то вроде этого дерьма. Надеюсь, Майкл был занят, иначе он записал все это на мобильный. Мудак.

Как по команде, дверь в мою комнату открывается, и входит сам мужчина. На нем нет пиджака, рукава рубашки закатаны до локтей.

— Наконец-то, — вот и все, что он говорит.

— Да. Наконец-то.

— Слоан сказала, что сегодня ты окончательно придешь в себя, — шепчет Лейси, приближаясь.

Она колеблется в течение секунды, прежде чем сдаться и решить какого черта ей делать. Она осторожно садится на край кровати с противоположной стороны от Слоан.

— Она не оставляла тебя, — говорит она, кивая на Слоан. — Все это было очень похоже на Флоренс Найтингейл (прим. пер.: Флоренс Найтингейл — 1820-1910 гг., сестра милосердии, создательница самостоятельной сестринской профессии, общественный деятель Великобритании).

Слоан бросает на нее смущенный взгляд, ее щеки краснеют.

— Да, мы не оставляем больных пациентов, когда они нуждаются в наблюдении.

На лице Лейси появляется странное выражение. Она смотрит на нас, переводя взгляд с меня на Слоан, потом снова на меня, а потом вздыхает. И, кажется, очень довольна.

— Вы двое очень странные. Ты, — она тычет меня в ногу, — заботишься о ней. А ты, — она тычет пальцем в Слоан, — заботишься о нем. Какого черта вы ходите вокруг да около, как первокурсники в старшей школе во время первого танца?

Я мог бы, бл*дь, задушить ее. Майкл прочищает горло, почесывая подбородок, говорит:

— Хорошо. Ну ладно, — и снова выходит из комнаты. У нас есть молчаливое соглашение, что мы не говорим об эмоциях и девчачьем дерьме — это заставляет его чувствовать себя так же неловко, как и меня. Это чертовски неудобно. По крайней мере, когда это исходит из уст Лейси.

— Ты не дашь нам минутку, Лейс? — спрашиваю я.

Обычно этого было бы достаточно, чтобы вывести ее из себя, но она, кажется, вполне довольна тем фактом, что я жив. Она делает то, о чем я ее прошу, и уходит, мой свитер такой длинный на ней, что почти доходит до колен.

— Она спала здесь, — тихо говорит Слоан.

О Боже. Находиться со мной в одной комнате, пока я сплю? Это п*здец как опасно. Я мог причинить ей боль. Если бы был не в беспамятстве, а в бреду, мог бы убить ее.

— Я... — не знаю, как спросить. Может быть, Лейси надела мой гигантский свитер, потому что я напал на нее, и она вся в гр*баных синяках.

— Нет, нет. Не волнуйся. — Слоан качает головой. — Ты был слишком слаб, чтобы поднять голову, не говоря уже о том, чтобы швырнуть кого-нибудь через всю комнату.

Я смотрю на нее и вижу, что она выглядит усталой. Совершенно измученной.

— Ты тоже спала здесь? — спрашиваю я, хотя знаю ответ.

Она нигде не спала. Похоже, она вообще не спала. Она пожимает плечами.

— Как я уже сказала, врач не оставляет пациента, который нуждается в наблюдении.

Я хмыкаю.

— Так это не потому, что ты боялась, что я умру, и паниковала, как сумасшедшая?

Ее глаза слегка расширяются. Ей следовало бы уже знать, что я не люблю угадывать эмоции людей. Особенно когда вижу их достаточно ясно. Никогда не понимал, почему люди, бл*дь, скрывают то, что думают или чувствуют. Это бессмысленно. Это их ни к чему не приведет, мне это также не помогает.

— Да, — говорит она, поднимая подбородок. Честность настолько нова для нее, что она все еще думает, что это самый трудный путь, а на самом деле, самый легкий. — Ладно, да, я волновалась. Более чем волновалась. Я не хотела, чтобы ты умер.

— Хорошо.

— Хорошо? — она смеется, качая головой. — Ты даже не представляешь, через какое дерьмо мы прошли за последние несколько дней, ожидая, что с тобой все будет в порядке. Мне пришлось украсть плазму с работы. Меня могут уволить, если узнают, что я это сделала. У меня был…

Я оборвал ее.

— Стоило ли это того?

Мгновение она смотрит на меня с открытым ртом.

— Стоила ли кража с работы того, чтобы тебе стало лучше? — спрашивает она.

Я киваю — еб*чая головная боль — немного приподнимаюсь на кровати.

— Да. Стоило ли рисковать своей работой и репутацией, чтобы спасти меня?

На этот раз она не задумывается.

— Да.

— Тогда хорошо. Я рад, что мы на одной волне.

Нежный красный румянец начинает подниматься от ее шеи, окрашивая щеки и делая кончик носа розовым. В сочетании с напряженной линией ее губ, я думаю, что вывел ее из себя.

— То есть тебе наплевать на мою работу, ты это хочешь сказать? — требует она.