Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история - Костин Константин Константинович. Страница 27
Уф!
Стандартный вес ящика с гвоздями — 50 килограмм…
Как можно понять, я таки пришел на станцию разгружать вагоны. Ночью. Документов действительно не спросили, разве что имя, после чего экспедитор махнул рукой с зажатыми в ней накладными и повел нас к вагону, стоящему на путях среди, наверное, десятков таких же.
Хозяином груза был относительно молодой мужчина, лет так сорока без малого. Сапоги — тут вообще очень популярна обувь, темные штаны, кепка… И пиджак. С аккуратно свернутым в рулончик и заколотым булавкой правым рукавом.
Надо же. Я как-то и не задумывался до этой встречи, что все встречаемые мною люди пережили Великую Отечественную. Пусть в здешнем исполнении, то есть, не то, не там и не с теми названиями, но наверняка не менее жестокую и кровавую. Причем чуть больше 10 лет назад. А, наверное, чуть ли не каждый мужчина воевал. И, если не увидишь увечье или орденские планки — и не поймешь. Обычные люди, спокойные или крикливые, веселые или суровые, но — обычные. Никто не шатается пьяным в форме, не кричит на прохожих "А ты где воевал?!" или там "Сталинград!". Где ПТСР?[10] Где вьетнамский (афганский, чеченский и ты пы) синдромы? Здешние люди — и наши люди пятидесятых? — психологически устойчивее? Или те, кто склонен к истерикам — просто не дожил до конца войны? Или здесь не "иммунитета ветерана" и тот, кто совершает преступления и нарушает беспорядки — получит срок без оглядки на "он же воевал!". Ну воевал. И что? Сейчас ЛЮБОЙ воевал: и ты, и милиционер, что тебя арестовал и тот интеллигент в очках, которому ты попытался в рожу кулаком сунуть — тоже на передовой не печенье перебирал. Не прокатит. Это как советские перестроечные эмигранты в Израиль жаловались на то, что там трудно "вести дела", сиречь жульничать и мошенничать: в России, если попадешься, можно было выставить себя "несчастным евреем — жертвой антисемитов", а в Израиле — не получится. Тут все — евреи.
Уф!
Стандартный вес ящика с гвоздями — 50 килограмм…
Может, конечно, все гораздо проще и в ОРС любители поптсрить и покидаться гранатами в непонравившемся им кафе были в лучших традициях сталинского СССР собраны в уже знакомые им "теплушки" и отправлены сбрасывать энергию с помощью двуручной пилы. Ведь и в наше время можно встретить человека, прошедшего "и Крым и Рим" и не размахивающего этим на каждом шагу. Не надо далеко ходить: Юрий Алексеевич, мой институтский преподаватель высшей математики. Невысокий, сухой, с седоватыми усами, в очках, пользующийся уважением студентов и… кхм… любовью студенток. И чуть ли не случайно я увидел его в пиджаке с планками, среди которых опознал красно-белую ордена Красной Звезды. Алексеич отшутился в стиле "бандитская пуля", но я уже из интереса провел небольшое расследование и узнал, что бандитская пуля настигла его в 1985 году в Афганистане. Во время службы в 6-ом отдельном мотострелковом батальоне 22-ой отдельной бригады спецназначения[11]. Три раза. А он даже голос никогда не повышал…
Ящики закончились как-то неожиданно быстро — или я сбился со счета — и мы получили расчет. Розоватую бумажку с цифрой "100" и задумчивым фасом товарища Афосина и две похожие на нее, такой же расцветки, но с уже чуть менее радующими "10". Шестьсот рублей за вагон поделить на пять человек — сто двадцать рублей на человека. Здесь арифметика сработала. А с ящиками — почему-то нет…[12]
Прибрав денежки — не считая их у меня только 90 рублей и несколько копеек — я вытер пот со лба рукавом и надвинул тюбетейку.
Откуда взялась тюбетейка, если до сих пор я носил честно украденную в бане кепку?
Догадайтесь.
Что значит "тоже украл"?! Купил на рынке! За червонец.
Как я выяснил в результате блуждания по городу — нужно же как-то было убить время до ночи и желательно забесплатно — среди граждан ОРС пользуются популярностью тюбетейки. Даже дети в них бегают. Хотя с другой стороны — ничего неожиданного. Вспомните стереотипный образ советского пожилого ученого. Что у него на голове? Тюбетейка. Во что одет типовой мальчишка в черно-белом советском фильме? Черные шорты, белая майка и — тюбетейка.
Вот и я, в рамках следования моде, а также большего соответствия своему образу талганца — они все носят темно-зеленые тюбетейки — я решил приобрести себе такую же. Если покупка не пробьет большую дыру в финансах — которые уже и так охрипли, распевая романсы.
Тюбетейка, найденная мною в стопке, высящейся на вытертом дощатом прилавке, была типично талганская: мягкая, чуть высокая, такого темно-зеленого цвета, который у беретов спецназа ВДВ назывался "оливковым". Неожиданно мягкая: мне, как человеку никогда тюбетеек не носившего, почему-то казалось, что они жесткие, как картон. Наверное, потому, что ассоциировались с театральным реквизитом из самодеятельности…
— Ершан! — окликнул меня Даглар, один из грузчиков, в отличие от остальных "непрофессионалов" вроде меня — штатный, — Куда сейчас?
Во время одного из перекуров я "сознался", что отстал от поезда, потерял деньги и документы и теперь добираюсь до родного Талгана, подрабатывая разгрузкой по ночам.
Почему до Талгана? Ну, если уж я собрался выдавать себя за талганца, то паспорт нужно тырить там же. Иначе нескладушка получится.
— Наверное… этта… на вокзал.
— Ну и дурак. Спать ты тоже на вокзале будешь? Милиционер прогонит.
Ну да. Чай, не ночлежка.
— Ну так негде… — пожал я плечами.
— А ел ты когда?
— Утром.
Вот тут я не соврал: последний раз я нормально ел именно утром. А потом забивал жалобы желудка курением. Последнюю папиросу выкурил перед станцией. Собственно, именно отсутствием папирос и была вызвана откровенность: трудно идти со всеми на перекур, если курить тебе и нечего. Но надо мной было взято покровительство: угостили папиросой, несмотря на мои стеснительные сопротивления.
— Пойдем, балбес.
Я получил подзатыльник и чуть не потерял тюбетейку.
Как подсказывает мне жизненный опыт, в любой более-менее крупной организации, занимающей значительную площадь — мастерские, заводы, гаражи, институты — всегда найдется небольшой закуток, где есть диван, чайник, телевизор и можно поспать.
В такую вот комнату отдыха меня Даглар и привел. Небольшое помещение с белыми — когда-то, а сейчас серыми — оштукатуренными стенами, стол, застеленный газетой, пара топчанов, со скомканными ватными одеялами, крашеный в красно-бурый цвет шкафчик.
Из него грузчик достал сковороду с черно-желтыми комьями жареной картошки, покрытой белесой пленкой застывшего жира, пару алюминиевых вилок и электроплитку.
Не такую, как в современности: плоский квадрат с черной улиткой нагревательного элемента. Плитка была брутальная: на высоких и толстых черных ножках, не удивлюсь, если кованых, лежала круглая пластина белой керамики, в углублениях которой извивалась тонкая спираль, медленно наливавшаяся вишневым цветом. Даглар брякнул на нее сковородку и опять полез в шкафчик.
— Поедим, — лязгнул он чем-то внутри — и до утра спать завалимся. Будешь?
Передо мной на стол встала бутылка водки: непохожая на современные, пузатая, с небольшой этикеткой, больше похожей на ярлычок, на которой просто и сурово было написано "Водка". Всё. Никаких вам там "Белочка" или "От бабы Глаши".
Следом приземлились стакан, обычный, граненый, ничуть не изменившийся с момента своего изобретения[13], за ним — второй, полбуханки черного хлеба и шматок пожелтевшего сала, который Даглар принялся нарезать ножом.
Очень, знаете, интересным ножом…
С бело-сине-красной рукояткой, набранной из цветного оргстекла, короткой гардой из желтой латуни и потемневшим клинком с долами и острием "щучкой".
Финка.
У моего отца была такая, поэтому я четко помню — финки в СССР были запрещены. И если такую у тебя найдут — экспертиза для определения принадлежности к холодному оружию не понадобится. Сразу статья.