Ассистент убийцы - Шарапов Валерий. Страница 5

Шура тут же бросился выполнять приказ.

– Итак, давайте уточним детали, – невозмутимо продолжил Зверев. – Значит, в пятницу вечером вы уехали на дачу, забыв налить кошке молока. А сегодня ваша кошка даже не притронулась к еде, так?

– Получается, что так, – ответил Сычев.

– На столе я видел бутылку из-под молока. Она почти пустая.

– Вот именно! – заявила Зинаида Павловна и строго посмотрела на мужа. – Ты даже бутылку с молоком со стола не убрал, бросил ее откупоренную.

– Ничего подобного! – решительно возразил Сычев. – Бутылка на подоконнике стояла, там я ее и оставил. Она была полная.

– Совсем уже? – Зинаида Павловна повертела пальцем у виска. – Когда я пришла, бутылка стояла на столе и была уже почти пустая.

– Говорю же, я ее не открывал. Постойте!.. – Сычев замер и вопросительно посмотрел на Зверева. – Это что же получается?

Зверев выждал паузу, дождался Горохова, который с порога заявил:

– Никто из соседей кошачьих криков не слышал.

– Я так и подумал. Раз кошка не орала все выходные и не стала есть, когда хозяева вернулись с дачи, вывод напрашивается сам собой. Манюню накормил наш воришка, – проговорил Зверев. – Итак, давайте продолжим. Значит, вы пришли домой, попытались накормить кошку и что потом? Когда вы обнаружили пропажу картины?

– Сначала я обнаружила пропажу чулок! – воскликнула Зинаида Павловна.

– Каких еще чулок?

– Каких-каких? Самых обыкновенных. – Женщина подошла к комоду и указала рукой на полку. – Вот здесь лежали совершенно новые чулки. Американские, в упаковке!

– Вы носите чулки? – осведомился Зверев.

Зинаида Павловна фыркнула и проговорила:

– Вот еще! Для кого мне рядиться? Чулки для нашей внучки Танечки. У девочки скоро день рождения, вот я их и купила ей в подарок на барахолке. Добротные чулки, говорю же, американские!

– Зиночка, перестань! – запротестовал Сычев. – Кто станет красть твои чулки? Ты скорее всего положила их куда-нибудь и забыла. Уверен, что мы их непременно найдем.

– Ты меня совсем за дуру держишь? Я совершенно точно помню, что положила упаковку сюда, на полку.

Зверев подошел к комоду и мизинцем приподнял крышку шкатулки, стоявшей на полке. Внутри лежали какие-то украшения.

– Здесь есть что-то ценное? – поинтересовался капитан.

– Разумеется! – ответила Зинаида Павловна. – Золотая цепочка, гранатовый кулон, запонки.

– И что, ничего не пропало? Вы проверяли?

Сычев уверенно закивал и сказал:

– Все на месте! Пропала только картина.

– И чулки! – добавила Зинаида Павловна.

Зверев посмотрел на Костина. Тот уже перестал дуться и с профессиональным рвением следил за тем, как проходит опрос потерпевшей стороны.

– Ну что ж, а теперь давайте насчет картины, – продолжал Зверев. – Что на ней изображено? Известно ли вам, какова ее рыночная стоимость?

– Пропажу картины мы обнаружили примерно через полчаса после того, как вошли в дом. Она висела вот здесь, – проговорил Сычев и указал на гвоздь, одиноко торчащий в стене напротив окна. – Воры вырезали ее из рамки чем-то острым, а ту не тронули.

– Рамку Мокришин уже изъял для проведения экспертизы, – сказал Костин, молчавший до этого момента, и осведомился: – Будешь смотреть?

– Потом! – отмахнулся Зверев.

Сычев тем временем продолжал:

– Картина очень дорогая. Видимо, вор об этом знал и пришел сюда именно за ней.

– Мне сказали, что ее написал какой-то Шапиро, вроде бы француз. Это так? Он действительно знаменит?

Сычев булькнул гортанным смешком:

– Даниэль Шапиро! Да, он действительно знаменит, а вот насчет француза… – Хозяин квартиры рассмеялся едким старческим смешком.

– Он такой же француз, как я царица Савская! – заявила Зинаида Павловна.

– Я сейчас уже точно не помню, когда оно было. Году эдак в двадцать седьмом, когда я еще работал здесь, в Пскове, заведующим неврологического отделения межрайонной больницы, у меня лечился некий Даня Шапировский, наш, местный, из многодетной еврейской семьи. В то время он был всего лишь бедным, никому не известным художником.

– Шарлатаном он был! Видели бы вы его мазню! – в очередной раз вмешалась в разговор Зинаида Павловна.

– Полное имя моего больного – Шапировский Даниил Маркович! Он лечился от тяжелого приступа мигрени и при выписке подарил мне одно из своих полотен.

– Ну ты и ляпнул! Полотен! Говорю же, самая настоящая мазня: кубики, ромбики, пирамидки, одним словом, груда каких-то незамысловатых фигурок, а в самом центре – отрезанное человеческое ухо!

Сычев вздохнул и тихо продолжил:

– Спустя год после выписки этот самый Шапировский сбежал из страны и уехал во Францию. Там он как-то умудрился организовать выставку своих картин и, вы только представьте себе, получил всемирное признание. Тогда-то этот художник и стал Даниэлем Шапиро.

– И что с ним стало? – поинтересовался Зверев.

– Даня умер в тридцать девятом от инсульта. Его полотна тут же стали уникальными произведениями искусства. Так что картина, украденная у нас, стоит немалых денег.

– Я ведь мужу говорила, дескать, продай ты эти каракули, – заявила Зинаида Павловна. – А он мне: «Нет! Это же классика русского авангарда!» Предлагали же тебе за нее реальные деньги, а ты!..

– А кто хотел купить вашу картину? – поинтересовался Зверев.

– Некий академик Щукин, – ответил Сычев. – Я и его тоже лечил. Только не думаю, что он как-то связан с этим похищением.

– Это почему же?

– Щукин умер в сорок третьем, в блокадном Ленинграде, так что подозревать его я бы вам не советовал.

Зверев кивнул Костину, тот записал фамилию академика в блокнот.

– Щукин действительно был ценителем русского авангарда, поэтому он и предложил мне пятьдесят тысяч за картину Шапиро, когда узнал, что такая у меня имеется, – продолжил Сычев.

– Солидные деньги, – сказал Зверев, хмыкнул и полюбопытствовал: – Жалеете, что не продали?

Сычев лишь развел руками:

– Что сделано, то сделано.

В этот момент в комнату вошел Дима Евсеев, рослый крепыш лет сорока, и протянул руку Звереву.

– Здорово, Павел Васильевич! Ты чего здесь?

– И тебе не хворать! Докладывай, чего нарыл! – пожав оперативнику руку, сказал капитан.

– Соседи ничего не слышали. На крыше мы нашли веревку с узлами, по ней наш воришка в окошко и влез.

– Окно закрыто было, только форточка не заперта.

– Значит, он в форточку влез, а в такое отверстие протиснуться, это надо еще умудриться. Возможно, пацан.

– Или карлик, – добавил Горохов и ухмыльнулся.

– И такое не будем исключать. – Зверев строго посмотрел на Шуру и спросил: – А к чему он веревку крепил?

– За карниз. Узел самый обычный. Отчаянный парень, ничего не скажешь. Ведь мог навернуться. Тут все-таки четвертый этаж.

– А следы на крыше имеются? Почему я кинолога не вижу?

– Следов там полно, но в таком месте ни одна собака ничего не учует. Там все голубиным навозом загажено. – Евсеев поднес руку к носу и понюхал рукав. – Я вот весь провонял, пока по этим крышам лазил. Теперь не меньше куска мыла извести придется, чтобы одежду отстирать.

– Отмоешься, – сказал Зверев и обратился к хозяйке: – А ваша внучка… ей сколько лет?

– Семнадцать. А это вы к чему спросили?

– Да так. На кого она похожа?

– В каком смысле на кого? На мать.

– Тогда я задам вопрос по-другому! На вас она похожа или нет?

– Вы имеете в виду, какая у нее фигура? – Зинаида Павловна отвела голову в сторону и обиженно хмыкнула. – Ну да, я крупная женщина и что с того?

– А ваша внучка, она тоже крупная?

– Ну что вы, – вмешался Сычев. – Танечка у нас как воробышек. Метр с кепкой. Худенькая совсем.

– В деда она, если вы это имеете в виду, – недовольно добавила Зинаида Павловна. – Кожа да кости.

На кухне послышалось шуршание. В комнату вошел Леня Мокришин, держа что-то в руке.

– Василич, и ты уже тут? А ну, глянь-ка! Я кое-что весьма интересное обнаружил, – сказал эксперт и поднес к лицу Зверева пинцет, в котором было что-то зажато.