Падение "ангелов" (СИ) - Кирнос Степан Витальевич. Страница 37

— Разве я так говорила? — удивлённо переспросила Сериль.

— Как-то по-другому, но смысл остался такой же.

— Кстати, Данте рассказывал, что там был ещё… как его там… Кам-Ком-Комаров! Вспомнила.

— Не вспоминать при мне этой рожи! — вспылил Яго и даже стакан в его руке дрогнул, когда он наливал сок. — Он нас предательски кинул.

— Что вообще русские забыли здесь? Я не думаю, что у них есть какой-то интерес в этих землях.

— Разве ты не слышала об Союзном Имперском Эдикте? — спросил Яго, начиная есть мясо. — Согласно этой бумажкульке они нам помогали на севере.

— Нет, конечно нет.

— Это особый договор, — ответил Данте. — Между Рейхом, Великой Речью Посполитой и Российским Имперским Государством о взаимопомощи. Три имперских державы не хотят терять накопленное могущество.

— Это так, — сказал Яго и проглотил первый кусок еды.

— Так! — резко подняла голос Сериль. — А как же молитва перед едой?

— Это тебе Империал Экклессиас забила голову догмами? Я понимаю, их предписания обязательны, но всё же… нас никто не видит.

— Нет, Яго, это потому, что мы верим, — указательный палец Сериль показал на грудь Яго, где виднеется отблеск серебристого металла, принявшего форму креста. — И ты кстати тоже.

— Хорошо, что будем читать? По традиции «Отче наш»?

— Да, — протянул Данте и все в один голос взмолились, — Отче наш, Который на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, — во время прочтения молитвы, Яго неожиданно для себя ощутил прилив тепла необычное спокойствие; то ли его действительно поддело нечто таинственное и мистическое в сих святых словах, либо же объяла атмосфера — семейная, полная заботы и ласки, которую он практически никогда не испытывал.

— Отлично, вознесли благодарность за хлеб насущный, а теперь о договорах. Так что, Сериль?

— Мне они не интересны.

Сериль понимает, к чему все эти договора, но ей нет дела до сего, её не волнуют политические дрязги трёх монархов. Она смотрит на Данте и Марту понимая, что её семья — единственное стоящее в жизни, и все политические заботы мира — войны и пакты, соглашения и дипломатия, свободы и режимы теряют всякую ценность и значимость перед самыми любимыми людьми в её жизни.

Она смотрит на мужа и дочь, и лёгкая воздушная улыбка украсила её прекрасный лик, расписав благородно-светлое лицо багровым символом радости.

— Сериль, а как тебе новая фича Канцлера, — с недовольством заговорил Яго, — я про усиление контроля за торговой сферой. Говорят, что даже на Балканах, с которыми есть договорчик, хотят ввести полностью государственную торговлю.

— Знаешь, Яго, мне всё равно.

— А как же свобода? — с наигранностью раздаётся вопрос. — А как же та свобода, права и либерализм о котором шипят недобитые дети прошлого мироустройства?

— Недобитые дети? — раздаётся невинным тоненьким голосом удивление с оттенком боязни.

— Это дядя Яго так называет плохих людей, Марта, не беспокойся. — И тут же был дан укор брату Данте. — Прошу, будь осторожнее в выражениях при ребёнке.

— Хорошо… что-то в наше детство никто не был избирателен в словах при нас, такого наслушались, что аж уши могли завянуть. Да, братец?

— Да, только мы сейчас живём не в те времена. Как никак наступило время прогресса и процветания.

— Да, как скажешь братец… да, Сериль, так что насчёт свободы и всего прекрасного и сказочного?

— Знаешь, не думаю, что в ней есть хоть какой-то прок и толк. Ты посмотри, что стало со странами при той самой свободе. Яго, ты же помнишь Италию… ты же помнишь и других. В конце концов я ощутила всю прелесть «свободного» мироустройства.

— Что ж, довольно интересная мысль…

— Яго, всё чем болеют «ревнители былого величия Балкан», их парламент и свободы, президентство и независимость — всё это ничто для меня, — Сериль описала дугу, обведя рукой мужа и дочь. — Вот моё сокровище… ну и родители конечно. Знаешь, пока Рейх не потакает тем силам, которые свели мир прошлого во гроб, я поддерживаю Империю во всех её решениях.

— То есть свобода для тебя не ценность, — с ехидной улыбкой сказал Яго.

— Для меня семья… Марта и Данте, родители — вот ценность, Яго. Думаю, ты понимаешь, почему.

— Да, — взяв гранённый стакан с напитком согласился Яго. — Понимаю и не спорю, а выражаю… восхищение что ли. Данте, какая у тебя жена отличная.

— А ты тогда на меня ругался, что я её решил спасти. Помнишь лифт и то, что там было?

— Да я же не понимал, какая у вас там связь… не понимал, брат… я ещё помню, как ты победил Кумира и сразу же кинулся к ней… — Яго показал на Сериль, — знаешь, твоя жена права. В этом мире нет того, что было бы дороже близких и любимых. Все сокровища этого мира, все его бриллианты и деньги, злато и серебро — всё это не стоит истинной любви…

— О, брат, понесло тебя.

Данте видит состояние Яго и его самого берёт лёгкая печаль от того, что его брат не смог найти себе того, кто был бы дороже злата или же не обрёл любовь к ближним. Его ведёт долг и приказы командования, но не любовь.

— Сериль, — обращается Данте, — у меня для тебя приятный подарок.

— Какой?

— Ты больше не будешь проводить ночи в бессоннице… я решил уйти со службы и устроиться туда, где безопаснее.

— Как это прекрасно! — обрадовалась жена.

— И насколько меньше ты будешь получать теперь, брат? Эх, такого бойца теряем, а боец — деньги, — усмехнулся Яго и тут же поймал гневный взгляд Сериль. — Э-э-э, я так шучу… я конечно же рад, что теперь он будет с тобой и больше не будет мотать нервы семье.

— Да, Сериль, — говорит Данте. — Я так же подумал, что ты и дочь намного важнее для меня, чем прыгать по окопам и… служить верой и правдой внешней политике Канцлера со «шпагой» и автоматом. Теперь я полностью с вами.

Данте неистово любит свою семью и ради неё он готов отказаться от почётной должности и денег, которые платят за службу. Он не может представить, что будут делать его жена и дочь, если вдруг с ним что случится, его одна мысль о том, что они останутся без него, бросает в дрожь.

«Канцлер, Рейх, долг» — стал молвить про себя Данте, вспоминая, что его подвигло сражаться в рядах лучших воинов верховного правителя. Он ясно помнит Сиракузы-Сан-Флорен, Рим и Сицилию, помнит данные им клятвы верности и Джузеппе Проксима, помнит возложенный на него долг.

«Сей долг я выплатил сполна, Канцлеру, стране и миру. В моём долге больше нет нужды, ибо он исполнен в полной мере», — твердит себе мужчина, понимая, что когда-то сказанные слова теперь не имеют силы и то, о чём он говорил тогда, в церкви родного городка исполнено, и большего он не способен дать миру.

«Теперь мой долг — семья и её благополучие», — завершил размышления Данте, вконец утвердившись в мысли, что теперь дни его службы сочтены, и он рад тому, что проведёт остаток жизни с любимыми людьми. Данте рад тому, что он теперь посвящён полностью семье и его больше не побеспокоит глас из главы, который наверняка возник от переутомления.

— Да, я забыла сказать… — загадочно затянула Сериль, — нам отец мой смог достать две путёвки в Санкт-Петербург. Послезавтра собираемся и вылетаем.

— Почему я не знаю? — удивился Данте, едва не поперхнувшись морсом. — Где останется Марта?

— Данте, это наше маленькое путешествие, не беспокойся. Марта будет у дедушки с бабушкой, а мы пока побудем парой пилигримов, — тихо и умилительно говорит Сериль. — Ты же не против?

— Конечно нет, я рад туда съездить… но почему тот город? Почему именно сей в единственно-открытый город Российской Империи?

— Правильно, — внезапно заговорил Яго, — езжайте, а я тут отдохну. Во всяком случае найду чем заняться до конца отпуска. Данте, ты не забывай, что нам нужно ещё будет в Рим смотаться.

— В Рим? Зачем? — смутилась Сериль. — Ты же сказал, что увольняешься.