Не сдавайся (ЛП) - Макаллан Шеннон. Страница 3

Папа был единственным ребенком в семье, а мои бабушка и дедушка умерли задолго до его смерти. И Шон. Я бы побежала к тебе, если бы знала, где ты. Двое единственных мужчин, которых я когда-либо любила, только к двоим мужчинам я могла бежать... и они оба вне моей досягаемости.

Глубокие лесозаготовительные тропы сменяются гравийными грунтовыми дорогами, едва ли достаточно широкими, чтобы тяжелые лесовозы доставляли свои грузы брусов на бумажные фабрики, и, наконец, к гладким дорогам с твердым покрытием.

— Значит, ты признаешь, что солгала, — насмехается Натан. Лесозаготовительные дороги слишком неровны для разговоров — слишком неровны для чего-либо, кроме как изо всех сил держаться за что-нибудь твердое, — и я надеялась, что мальчик забыл уже об этом.

Натана выбрали, чтобы сопровождать меня и мою мать на рынок, потому что он достаточно силен и поможет нам поставить палатку, но также и потому что он достаточно умен, чтобы следить за всем, что мы делаем, и достаточно предан, чтобы сообщать даже о малейшем намеке на грех. Хуже того, он это знает. Лесть и промывание мозгов его отца превратили умного и любознательного мальчика в злобную его миниатюру, рьяно вынюхивающего проступки других, и он не хотел бы ничего большее, чем демонстрировать, что заслуживает доверие своего хозяина, имея что-то пикантное, чтобы сообщить.

— Ну же, брат Натан! — Протест моей матери слишком слаб, чтобы его можно было принять за серьезный выговор, но это не удивительно. Она льстила маленькому чудовищу. Мама, ты бы так обращалась со своими сыновьями, если бы могла дать их отцу Эммануилу? Или ты возненавидела бы их и затоптала каблуком, как сделала это со мной? Конечно, я знаю ответ. В ее глазах любой поступок этого извращенца был даром небес.

Пока это был мальчик, конечно.

Не в первый раз я завидую своим маленьким сестренкам, которых никогда не было. Этим «бесполезным девочкам» никогда не приходилось так жить.

Я не обращаю внимания на насмешки Натана и не свожу глаз с дороги. Запоминаю каждую деталь. Однажды я сбегу по этой дороге. Однажды я стану свободной женщиной. Однажды.

Эта мысль делает меня великодушной по отношению к маленькому мальчику, который, вероятно, никогда ничего не узнает о жизни за пределами территории.

— Что ты скажешь, когда голоден? — спрашиваю я его. Он видит мир в черно-белом цвете, так что давай посмотрим, смогу ли я ввести понятие третьего цвета: серого.

— Что я могу съесть лошадь, — ответил Натан. Удивление отражается на его лице, но он все равно подыгрывает.

— Но какое это имеет отношение к твоей лжи?

— Ты искренне и честно веришь, что можешь съесть целую лошадь? Всю сам? — Я игнорирую его вопрос и продолжаю свой.

Пока Натан обдумывает вопрос, я паркуюсь на отведенном нам месте и выключаю зажигание. Мама выходит, чтобы вытащить из грузовика первый из наших столов, оставляя на мгновение нас наедине.

— Позволь мне ответить на свой вопрос, — утверждаю я, беря его руку в свою. — Ты же не можешь съесть целую лошадь. Это неправда, и все вокруг знают, что это неправда. Но если ты говоришь, что можешь, это еще не значит, что ты лжец.

Он смотрит мне в глаза и пытается понять, что я сказала.

— Ты никого не пытаешься обмануть, понимаешь? Ты не лжешь, ты просто создаешь картинку, мысленный образ, чтобы сказать маме, что ты очень, очень голоден. Есть ли в этом смысл?

Натан кивает, и я вижу, как у него в голове крутятся колесики.

— Ну, когда я сказала «десять тысяч раз», это просто выражение. Я не пыталась обмануть маму. Просто хотела, чтобы она знала, что у меня достаточно опыта, и я знаю, что мне нужно быть осторожной при езде по старому мосту, и ей не о чем беспокоиться.

Я даю ему несколько секунд, чтобы обдумать это, и спрыгиваю со своего места.

— Натан, использовать такое преувеличение — это нормально, — успокаиваю я, потянув его за руку, чтобы он последовал за мной. — Когда ты так поступаешь, то не говоришь точной правды, но ты используешь ее, чтобы помочь кому-то понять то, что является правдой.

Натан послушно следует за мной и молча помогает мне разгрузить наши корзины и ящики с продуктами на наш стол. Моя мама заметила его задумчивый хмурый взгляд — потому что, конечно, она замечает его, верно? — ждет, пока он не окажется вне пределов слышимости.

— Кортни, — спрашивает она, с нежной улыбкой глядя на него, — ты сломала нашу болтушку?

— Нет, — отвечаю я, качая отрицательно головой.

Я не сломала его. Надеюсь, как раз наоборот. Возможно, я что-то сделала, чтобы исправить это. Я дала мальчику пищу для размышлений. Если повезет, он найдет время, чтобы переварить это полностью.

Глава 2

Шон

Вечер среды, 10 августа 2016 г.

Еще один патруль.

Солнце яростно палит над Садр-Сити, и мой гидратор для воды уже пуст.

Дерьмо. Я знаю, что наполнил его. Куда делась моя вода?

Какого черта!

Улицы пусты. В этих патрулях они всегда пусты. Где, черт возьми, все местные? На этих нескольких квадратных милях из пыльного бетона и сырцового кирпича живет, по крайней мере, целый миллион человек. Камней не хватит, чтобы все могли заползти, а если и были, то по улице идет только шесть морских котиков. Не то чтобы жители не смогли раздавить нас, как насекомых, если бы захотели.

— Нас шестеро? Тебе обязательно, черт возьми, нужно было посчитать? — Вялый сплевывает коричневую струю копенгагенского сока. Он поднимает крошечное облако пыли и почти мгновенно испаряется.Так же как и Вялый. Одно мгновение он там – СO3(Котик) Джейсон Хиггинс, в команде с прозвищем Вялый, – а затем бац. На моих глазах он превращается в сверкающий туман, который мигает, как будто его никогда и не было.

То же самое произходит с Жабой, Динь-Динь, Кефалем и Мясом. Динь-Динь смотрит с отвращением; Кефаль печально качает головой.

— Ты знаешь, что лучше не стоит считать, брат, — утвердительно произносит Кефаль. Его слова эхом разносятся по улице после того, как исчезает его туманный силуэт. Теперь я один.

— Нет, приятель, — отвечаю я. — Ты знаешь, почему я должен считать. Кефаль, ты знаешь почему. — Мой голос грубый и резкий.

Я скучаю по ним. Братство — это, когда ты проводишь достаточно времени в бою с кем-то, есть связь и даже больше, я скучаю по огневой мощи. Пила Мяса — это умножитель силы. Автоматическое оружие отделения М249 выплевывает гораздо больше огня, чем мой М4.

Это не имеет значения. Нужно закончить с патрулем.

Я запомнил маршрут. Знаю это дерьмо как свои пять пальцев. Я проделывал этот чертов маршрут по меньшей мере тысячу раз. И даже не утруждаю себя вопросом, почему мы патрулируем здесь больше – котики не для гребаных уличных патрулей, и все это знают.

Мы похищаем тела, хватая лидеров повстанцев так тихо, как только можем. Выбиваем двери. Мы следим за снайперскими винтовками, стреляя в террористов-смертников до того, как они взорвутся. Если они хотят попасть в рай, пусть сделают это сами, а не в компании незнакомых людей. Мы убиваем людей и прерываем дерьмо.

Эти дурацкие патрули — это то, для чего армия посылает своих пехотинцев. Есть еще и морские пехотинцы, которые заменяют собой выбывшего из строя бойца. Но все равно каждую гребаную ночь я делаю этот маршрут, и каждую ночь это горячее полуденное солнце давит на меня.

Солнце. Сейчас ночь. Что-то не дает мне покоя. Что? Стряхни это, чувак. Избавься от этого. Включайся в игру.

В конце следующего квартала поверни на север. Где-то лает собака. Я не знаю, где это – никогда не знаю, где это. Я слышу это каждый раз.

Аллея. Сто метров. Проверь по радио. Нет никакого сигнала, чтобы сказать мне, что криптография синхронизирована, и никакой голос не отвечает мне. Тем не менее сделать доклад на молчание в эфире.

Проверить патронник на моем М4 – зарядная рукоятка возвращается ровно настолько, чтобы увидеть кусочек латуни перед затвором. Ручка издает металлический щелчок, когда я нажимаю на нее до упора, и фиксатор защелкивается. Пару раз нажми на досылатель затвора, убедись, что карабин снова в батарее. Мне понадобится вся огневая мощь, которая у меня есть, когда я заверну за этот угол. Как и каждую ночь под жарким иракским солнцем.