Собачьи истории - Хэрриот Джеймс. Страница 40

С этой горькой мыслью на меня навалилась усталость, объяснявшаяся далеко не только тем, что меня полчаса назад вытащили из постели. Я медленно распрямил спину, окостенело, точно дряхлый старик, и, прежде чем пойти за шприцем, последний раз посмотрел на Пенни. Она опять легла на грудь, вытянув шею и тяжело дыша. Рот у нее полуоткрылся, язык свисал наружу. Постойте!.. Но ведь я уже это видел. То же изнурение… та же поза… боль… шок… Мой сонный мозг постепенно осознавал, что выглядит она совершенно так же, как выглядела в своем темном углу овца мистера Китсона. Да, бесспорно – овца и собака. Но все остальные симптомы были налицо.

– Миссис Флакстон, – сказал я, – разрешите мне усыпить Пенни… Нет-нет, совсем не то, что вы думаете. Я просто наркотизирую ее. Если дать ей передышку от жажды, от рвоты, от напряжения, возможно, природа возьмет свое.

Молодые супруги несколько секунд растерянно смотрели на меня. Первым заговорил муж:

– Не кажется ли вам, мистер Хэрриот, что она достаточно намучилась?

– Конечно, бесспорно… – Я запустил пятерню в свои нечесанные всклокоченные волосы. – Но ведь ей это лишних страданий не причинит. Она ничего не будет чувствовать.

Они молчали, и я продолжал:

– Мне бы очень хотелось попробовать… Мне пришла в голову одна мысль, и я хотел бы проверить…

Они переглянулись, и миссис Флакстон кивнула.

– Ну, хорошо. Попробуйте. Но это уже последнее?

И вот – наружу, в холодный ночной воздух, за тем же самым флаконом нембутала. Только доза другая – совсем крохотная для такой маленькой собачки. В постель я вернулся с тем же ощущением, как тогда с овцой, – будь, что будет, но мучиться она перестала.

На следующее утро Пенни все еще спала, мирно вытянувшись на боку, а когда около четырех часов она начала было просыпаться, я повторил инъекцию.

Как овца, она проспала полные двое суток, а потом, пошатываясь, встав на лапки, не побрела к миске с водой, как делала на протяжении стольких дней, но тихонечко вышла из дому и погуляла в саду.

С этой минуты выздоровление шло, как пишется в историях болезни, без всяких осложнений. Но я предпочту изложить это по-другому: она чудесным образом крепла и набиралась сил, а после до самого заката своей долгой жизни ничем никогда не болела.

Мы с Хелен ходили играть в теннис на травяных кортах возле поля для крикета. Туда же ходили и Флакстоны – и всегда приводили с собой Пенни. Я часто наблюдал сквозь сетку, как она играет с другими собаками – а позднее и с быстро подраставшим Флакстоном-младшим, – и только диву давался.

Мне не хотелось бы создавать впечатление, будто я рекомендую общий наркоз как панацею от всех болезней, которыми страдают животные, но я твердо знаю, что искусственный сон имеет спасительные свойства. Теперь, когда в нашем распоряжении есть всевозможные снотворные и транквилизаторы, а я сталкиваюсь с острым гастроэнтеритом у собаки, я прибегаю к некоторым из них в добавление к обычному лечению. Потому что сон прерывает смертоносный изнуряющий замкнутый круг, снимает боль и страх ему сопутствующие.

И много лет, когда я смотрел, как Пенни носится вокруг и лает, ясноглазая, полная неуемной жизнерадостности, меня вновь охватывало благодарное чувство к овце в темном углу конюшни, где мне открылся этот способ лечения, – и все из-за счастливой случайности.

Флеминг открыл пенициллин благодаря счастливой случайности. Точно так же – в гораздо меньших масштабах, разумеется, – многие ветеринары в процессе работы порой натыкаются на нечто чрезвычайно полезное. Мое собственное бесценное открытие заключалось в том, что облегчение боли активно содействует выздоровлению животного – буквально сотворяет чудо, и на протяжении сорока с лишним лет я с неизменным успехом прибегал к этому приему. С исчезновением боли исчезает и страх. Страдающее животное не понимает, что с ним, а неизвестное всегда наводит ужас.

18. Синди

Дощечка на садовой калитке гласила «Сиреневый коттедж». Я вытащил список визитов и проверил еще раз. Да, все верно «Кух. Сиреневый коттедж. Марстон-Холл. Сука никак не ощенится». Домик прятался в парке Марстон-Холла, и в полумиле над кронами сосен поднимались башенки и шпили господского дома, возведенного в XIX веке каким-то поклонником рыцарских замков.

Дверь открыла грузная смуглая старуха лет шестидесяти и смерила меня хмурым взглядом.

– Доброе утро, миссис Кух, – сказал я. – Вот приехал посмотреть вашу собаку.

Она опять не улыбнулась.

– А! Ну, хорошо. Вот сюда.

Она провела меня в крохотную гостиную. Навстречу нам с кресла соскочил маленький йоркшир-терьер, и вот тут она улыбнулась.

– Иди сюда, Синди, иди моя дусенька, – проворковала она. – Этот дядя приехал, чтобы тебе помочь. – Она нагнулась, вся сияя нежностью, и погладила свою любимицу.

Я сел в кресло напротив.

– Ну так что с ней, миссис Кух?

– Я прямо вся истерзалась! – Она нервно сжала руки. – Ей вчера было пора ощениться, и вот до сих пор ничего! Я всю ночь глаз сомкнуть не могла. Да если с ней что-нибудь случится, я сразу умру!

Я взглянул на собачку: весело виляя хвостом, она смотрела на хозяйку ясными спокойными глазами.

– Но она отлично выглядит. Какие-нибудь признаки приближения родов вы заметили?

– Это какие же?

– Ну… может быть она тяжело дышала или вела себя беспокойно? Или появились выделения?

– Нет. Ничего такого не было.

Я поманил Синди, заговорил с ней, и она робко пошла ко мне по линолеуму. Я поднял ее к себе на колени, пощупал напряженный живот. Он бесспорно был набит щенятами, но все выглядело совершенно нормально. Я смерил ей температуру. Абсолютно нормальная.

– Вы не принесете мне теплой воды и мыло, миссис Кух? Будьте так любезны.

Сучка была такая маленькая, что я намылил и продезинфицировал один мизинец, а потом осторожно ощупал им стенки влагалища. Совершенно сухие. Шейка матки, когда я до нее добрался, оказалась плотно закрытой.

Я вымыл и вытер руки.

– Вашей собачке время щениться еще не подошло, миссис Кух. Вы не спутали числа?

– Нет, не спутала! Вчера было ровнехонько шестьдесят три дня, – объявила она, перевела дух и продолжала: – И вот что, молодой человек! Синди уже разок щенилась. И тогда то же самое было: никак она не могла разродиться. Два года назад это было, когда я жила в Листондейле. Я к ней позвала мистера Брумфилда, ветеринара тамошнего, и он сделал ей укольчик! Ну, чудо, да и все тут! Через полчаса она уже щенят облизывала!

Я улыбнулся.

– Все понятно! Инъекция питуитрина. Значит, когда мистер Брумфилд ее смотрел, она должна была вот-вот родить.

– Так или не так, молодой человек, а я бы хотела, чтобы вы ей тоже укольчик сделали. Не выдержу такого ожидания.

– Извините! – Я спустил Синди на пол и встал. – Этого я сделать не могу. Сейчас не время. Будет только один вред.

Она уставилась на меня, и я подумал, что это смуглое лицо производит довольно грозное впечатление.

– Так что же, вы вообще ничего делать не станете?

– Ну… – Бывают моменты, когда ради общего спокойствия клиента следует чем-то занять, пусть даже без всякой пользы для пациента. – Почему же? У меня в машине есть таблетки. Они помогут собачке сохранить побольше сил до родов.

– Лучше бы укольчик! Мистер Брумфилд за одну секунду управился. Чуть кольнул – и все.

– Поверьте, миссис Кух, сейчас укола делать нельзя. Так я схожу к машине за таблетками.

Ее губы сжались в тонкую линию. Я понял, что она горько во мне разочаровалась.

– Ну, если отказываетесь, значит, отказываетесь! Хорошо, давайте эти ваши таблетки. – Она помолчала. – А моя фамилия не Кух!

– Как не Кух?

– А вот так, молодой человек! – Больше она ничего говорить не стала, и я распрощался с ней в некотором недоумении.

На шоссе почти рядом с моей машиной работник заводил заглохший трактор. Я окликнул его.