Чернильный орешек - Хэррод-Иглз Синтия. Страница 32

– А я не сомневаюсь, что ты пытаешься отвлечь меня от своих невзгод, напоминая мне о моих, – улыбнулась Мэри-Эстер.

– А у тебя разве есть невзгоды, деточка? И в чем же они? – с беспокойством спросил Амброз.

– Ох, не тревожься, дядюшка, у меня не больше причин для беспокойства, чем всегда. По правде сказать, дом кажется таким тихим теперь, когда младший Амброз в Винчестере, а Хиро с Китом уехали в Уотермилл.

– Ах, да, я совсем и забыл про это. Они там уже устроились?

– И, надеюсь, вполне успешно, хотя Хиро по-прежнему тревожится о Гамиле. Она боится, что его убьют, и переживает, что, может быть, по этой самой причине он и пошел в наемные солдаты… чтобы там найти свою смерть. Я как могу разуверяю ее в этом, только тот факт, что он ушел, даже не простившись с ней, заставляет девочку чувствовать, что он не простил ее, и укрепляет в своем предположении.

– А почему он решил заделаться наемником? – спросил Амброз.

– Думаю, чтобы убраться подальше. Уотермилл хранит слишком много печальных воспоминаний, да к тому же он все чувствовал близкое присутствие Хиро и Кита. Вот когда он повидает мир, примет участие в нескольких сражениях, то с радостью вернется домой… хотя, полагаю, не в Уотермилл. Теперь это место всегда будет преследовать его, словно привидение. Он винит себя в смерти Сабины, хотя я его и убеждала, что за безумными нельзя углядеть, если только, конечно, не связать их, как диких зверей. Они так изобретательны и всегда отыщут способ поступить по-своему.

– Похоже, этот юноша вообще берет на себя слишком много вины. Это его и грызет.

Мэри-Эстер кивнула.

– Все это печально. Прежде он был счастлив, пока не разлучился с Хиро… только вот вся его печаль выдуманная.

– Ну, а как там твой досточтимый супруг? По Амброзу-младшему скучает?

– Как ни странно, но по Хиро, мне кажется, он скучает больше, – улыбнулась Мэри-Эстер. – Он к ней испытывал такое расположение, что даже, бывало, сидел с ней вечерами. А теперь вот ему приходится иметь дело со мной.

Амброз засмеялся и легонько похлопал ее по щеке.

– Иметь дело… ха-ха… это уж точно! Ну, а какие еще новости ты мне привезла?

– Что ж… как ты, несомненно, уже слышал, Роб с Сабиной выиграли свое дело в суде и должны перебраться в дом в Эберледи к Рождеству. Они хотели, чтобы Гамиль переехал к ним, только к тому времени, как прибыло письмо от них, он уже уехал. Поэтому мальчик узнает эти новости не скоро. Но это означает, что теперь он обеспечен жильем, а Кит с Хиро могут получить Уотермилл, словом, все это весьма приятно. И у Эдмунда, наконец, появится возможность заняться судьбой Амброза-младшего и Фрэнсиса.

– А его беспокоит их будущее? Мэри-Эстер кивнула.

– Да, он должен решить проблему их наследства. Для одного из мальчиков, разумеется, есть Лисий Холм, но ведь потребуется по меньшей мере еще одно имение, если уж нельзя разрывать на куски Морлэнд… Эдмунд скорее отрежет себе руки и ноги и их раздаст, чем станет делить Морлэнд. Я часто думаю: как же нам повезло, что мои дети – девочки! Новые сыновья только добавили бы ему хлопот Словом, весь вопрос в том, что же делать с землей.

– А как дела у будущего хозяина Морлэнда? От него есть какие-нибудь вести?

– Он довольно регулярно пишет Киту, а тот, по доброте душевной, приносит эти письма почитать отцу. Ричард, похоже, ведет себя настолько хорошо, что это всерьез заставляет меня нервничать: я все время жду от него какой-нибудь непредвиденной выходки. Но Эдмунд доволен и ничего плохого не подозревает. Ричард живет вместе с одним весьма благовоспитанным молодым человеком по имени Бирни, у которого есть друзья при дворе. И в их кругу, как ни удивительно, не творится ничего предосудительного. Они только курят, ведут беседы и распевают песни. Письма Ричарда полны описаний событий на юге, придворных сплетен и политических новостей, о себе же он пишет очень мало.

– Его всегда бросало из одной крайности в другую, – заметил Амброз. – Мы все должны молить Господа, чтобы когда его голова, наконец, перестанет вертеться, она оказалась бы лицом в правильном направлении.

– Да будет так! – отозвалась Мэри-Эстер. – Эти молодые люди, с которыми он общается сейчас, похоже, оказывают на него благотворное влияние, во всяком случае, Эдмунд очень доволен. Он написал Ричарду, чтобы выразить ему свое удовольствие его поведением… и еще сообщил, что по окончании Оксфорда он отправит его в Норвич обучаться всем этим новым методам, которые там нынче используются в производстве и торговле шерстью. Такие меры необходимы в предвидении тех времен, когда бразды правления перейдут в руки Ричарда. Мне остается только надеяться, что Ричард сообразит, какая похвала ему стоит за этим, а не решит, будто его держат подальше от дома с какой-то тайной целью.

– Ну, с учетом всех этих обстоятельств, похоже, моя деточка, у тебя и в самом деле мало причин для беспокойства, – заключил Амброз, а Мэри-Эстер в ответ крепко пожала его руку.

– Да, совсем мало, дядюшка, если не считать твоего здоровья. Ты у нас снова должен быть бодрым и здоровым до холодов. Меня, честно говоря, вот что интересует: как ты посмотришь на то, чтобы перебраться в Морлэнд? Я бы тогда смогла куда лучше ухаживать за тобой. Не сомневаюсь, Эйла делает все, что в ее силах, только постоялый двор – не совсем подходящее место для больного. К тому же в Морлэнде теплее, да и удобнее…

Но голос ее умолк, когда она увидела выражение лица своего дяди, заботливое и полное сожаления. И ей показалось, что чья-то холодная рука сжала ее сердце.

– Мэри, голубушка моя… – начал он.

– Нет-нет, дядюшка, пожалуйста, не говори этого.

– Мэри, дорогая ты моя, тебе ведь рано или поздно придется посмотреть правде в глаза. Все живые создания в какой-то момент теряют своих родителей. Я уже очень стар, любимая моя, и…

– Нет, ты совсем не так стар! Тебе еще жить да жить. Да, ты болен, но мы в этот раз тебя вылечим, а весной…

– Весной меня уже не будет, – буднично произнес он. – Ах, Мэри, любимая, не плачь. И не печалься. Я стар, я прожил хорошую жизнь и вполне доволен ею. И я ни о чем не буду жалеть, кроме того, конечно, что приходится покидать тебя. Ты ведь знаешь, что ты была в моей жизни чем-то вроде солнечного света. – Мэри-Эстер не могла вымолвить ни слова, и он сжал ее руку. – Не делай это для меня еще труднее.

– Я не смогу жить без тебя, – прошептала Мэри-Эстер.

– Сможешь, дорогая моя, сможешь. Ты теперь уже взрослая женщина и вполне способна обойтись без старой высохшей скорлупки, жизнь которой завершена. Ну-ну, моя птичка, не плачь больше. Я же не умру прямо сию минуту… мы еще с тобой много-много раз вдоволь наговоримся, ну а потом, в один прекрасный день…

Отчаянно замотав головой, Мэри-Эстер заставила его замолчать. На какой-то миг она, наклонясь, уткнулась в него щекой, пытаясь сдержать слезы. А когда в конце концов Мэри-Эстер заговорила, голос ее был по-обычному бодрым и только чуть-чуть дрожал.

– Но ты вернешься в Морлэнд?

– Нет, моя дорогая. Здесь мне лучше. Я всю свою жизнь прожил в тавернах. Позволь уж мне остаться здесь… только приезжай навещать меня почаще, хорошо?

Ответом ему стало крепкое объятие.

Голоса и свет свечи заставили Мэри-Эстер лишь пошевелиться, но холод, пробравшийся в постель, когда поднялся Эдмунд, все-таки разбудил ее. Она лежала, сонно перебирая в уме, что же могло случиться. Видимо, какая-то беда, раз уж мужу пришлось встать посреди холодной январской ночи, но, значит, не слишком большая, коли не потревожили ее сон. Эдмунда вызвали, стараясь не разбудить ее. А кто, кстати, его вызвал? Мэри-Эстер порылась в памяти и вспомнила, что это был голос Клемента… ну конечно же… а потом раздался и голос Гидеона, старшего конюха. И после этого ей нетрудно было сделать некий вывод. Она быстро села и потянулась к свече.

Мэри-Эстер второпях натянула платье поверх ночной рубашки, завернулась в самую свою теплую шаль и поспешила вниз по лестнице. Главная дверь по-прежнему была незаперта и закрыта на засовы, и она предположила, что Эдмунд и Гидеон вышли через кладовую. Маленькая дверь, которой пользовались слуги, чтобы зайти в кухню прямо со двора, конечно, была заперта, и Мэри-Эстер шагнула в морозную сверкающую ночь, омытую голубым светом холодной луны. Огонек ее свечи отчаянно затрепетал на сильном ветру, и она дала ему погаснуть. Совсем ни к чему было брать в конюшню зажженную свечу, к тому же ей был хорошо виден путь через двор, потому что в конюшне уже горела лампа, отбрасывающая очень желтый, в сравнении с лунным, свет.