М 3 (СИ) - Таругин Олег Витальевич. Страница 14

Мы ползем на последнем крыле.

Бак пробит, хвост горит и машина летит

На честном слове и на одном крыле…

— Там дальше еще про сбитый «Мессершмитт» что-то было, только не помню, к сожалению. Неужто ни разу не слышал?

— Не довелось, увы. А песенка, видать, и впрямь хорошая, коль сам товарищ Утесов исполняет. Про пилотов, опять же. И слова правильные, — летчик с трудом перевел дыхание, бледно улыбнувшись:

— Ну, вот и все. Похоже, долетели, вон подходящее местечко, попытаюсь сесть. Повезло, что практически по курсу. Пристегнись, ремни под тобой. Дальше делай, что велю. И ноги на педали поставь, уже можно. Попытка у нас одна-единственная, второй не будет. Главное, не бойся. Просто слушай меня. Что б ни случилось — слушай меня.

Послушно нащупывая липкие от подсохшей крови привязные ремни (ни о какой брезгливости и речи не шло, старлей отлично осознавал, что от этого зависит его собственная жизнь), Алексеев бросил быстрый взгляд вперед. И ничего не понял. И где, спрашивается, летун высмотрел это самое «подходящее местечко»? Или он имеет в виду вон ту крохотную долинку между двумя невысокими, поросшими лесом горами? Похоже на то… да и никакая она не крохотная, просто высота еще достаточно большая, вот Степан и не угадал с масштабом. Впрочем, ему простительно, поскольку ни разу не летчик, да и самолет видел или с земли, или из десантного отделения.

— Приготовься… — прохрипел Анатолий. — Уже скоро…

Морпех снова взглянул сквозь остекление. Отстраненно подумав, что лучше бы, пожалуй, этого не делал. Долина — или как там ее правильно называть с точки зрения геоморфологии? Пологая седловина? Горная равнина? — стремительно приближалась, буквально с каждой секундой вырастая в размерах. Очень так пугающе быстро вырастая. Уже можно было разглядеть росшие на ее поверхности отдельные кусты и редкие деревца с припорошенными снегом елками.

Двигатель неожиданно замолчал. Настолько неожиданно, что в первое мгновение Степан даже не понял, что именно изменилось, и успел испугаться. Спустя секунду допер, что никакая это не поломка — пилот просто выключил его за ненадобностью, переходя в планирование. Ну, если еще можно планировать с высоты каких-то нескольких десятков метров, конечно…

— Держи штурвал, сейчас коснемся! — из последних сил выкрикнул летчик. — На себя тяни, на себя! Да помогай же, б…, сам не справлюсь!

Что именно Степан делал дальше, бездумно повинуясь отрывистым, буквально выхаркиваемым вместе с кровью и выступившей на губах розовой пеной, командам, он потом так и не смог вспомнить. Не отложилось в памяти. Просто нарезка, как уже бывало раньше, отдельных кадриков, практически не связанных друг с другом: опасно опустившийся нос самолета немного приподнимается, нехотя отзываясь на движение штурвала… мощный толчок — шасси коснулись грунта… металлический скрежет и протяжный стон рвущегося металла… еще один рывок, куда более мощный, стремящийся развернуть самолет боком, опрокинуть, разломить… транспортник резко проваливается вниз, ложась на брюхо — шасси все-таки не выдержало, слишком велика оказалась скорость… что-то грохочет, лязгает, хрустит и ломается… кромки крыльев рубят молодые елки и деревья, сминаясь и разлетаясь клочьями рваного дюраля… снова рывок… удар… скрежет… и финалом — оглушающая тишина, разрываемая лишь каким-то непонятным щелканьем, напоминающим звук остывающего мотора…

Помотав тяжелой головой, Алексеев проморгался, понемногу приходя в себя. В кабине заметно пахло бензином и горячим маслом — а вот запаха дыма, к счастью, не ощущалось, из чего он сделал глубокомысленный вывод, что самолет все-таки не загорелся. Попытался снять руки со штурвала… и не смог. Удивленно хмыкнув, все-таки разжал сведенные судорогой пальцы — буквально по одному. Задумчиво поглядев на тяжело упавшие на колени, заметно подрагивающие руки, отстраненно подумал, что пилотирование, похоже, все-таки не его. Нет уж, ну его нафиг, лучше десять раз с парашютом сигануть или еще один немецкий танк гранатой спалить, чем еще разок за штурвал сесть!

Справившись с привязными ремнями, Степан аккуратно потормошил пилота за плечо. Потормошил — и, всмотревшись в остановившиеся глаза, отвел взгляд. Опустив погибшему веки, морпех прикрыл его лицо летным шлемом и расстегнул куртку, забирая из нагрудного кармана документы. Мельком осмотрел ранения — вся правая часть гимнастерки обильно пропиталась кровью; левый рукав, начиная чуть пониже подмышки — тоже. С ума сойти, да как он с такими ранами вообще сумел посадить самолет?! В него же две пули попало, одна в руку, вторая в грудь! Да еще и разговор сколько времени поддерживал — как теперь понимал Алексеев, исключительно для того, чтобы не отрубиться, не потерять сознание. С ума сойти, вот это сила воли у мужика… была… Что ж, спасибо тебе, Толик, ты сделал все, что мог, и даже больше… спасибо… А родным твоим я обязательно напишу… если, конечно, сам в живых останусь…

Еще с полминуты бессмысленно поглядев сквозь запорошенное скопившимся на дне долины-равнины-седловины слежавшимся снегом остекление, старший лейтенант подобрал пилотскую планшетку и решительно поднялся на ноги. Все, хватит время терять — пора выбираться из разгромленной кабины. Вот только еще одну последнюю просьбу выполнит…

Пока возился с телами погибших пилотов, забирая из карманов документы и личные вещи, в заклинившую дверь начали долбить чем-то тяжелым, как бы даже не прикладом пистолета-пулемета. Происходящее старлея откровенно порадовало — значит, не он один уцелел. Минут пять возились, совместными усилиями вскрывая заартачившуюся створку, после чего Степан, наконец, перебрался в грузовой отсек.

Оглядев который, мысленно только присвистнул, лишь сейчас осознав, что означает термин «жесткая посадка». Расположенные вдоль бортов откидные сиденья — эта модификация самолета была транспортно-десантной, предназначенной для одновременной перевозки и людей, и грузов, поэтому полноценных кресел, как в довоенных пассажирских моделях, тут не имелось — скособочены, многие сорвались со своих мест. Как подозревал Алексеев — как раз те, на которых и сидели товарищи по несчастью, уж больно потрепанными оные товарищи выглядели. Большая часть иллюминаторов лишилась остекления, а в правом борту зияла метровая пробоина, обрамленная вмятым внутрь дюралем, висящим на покореженных элементах силового набора (вроде бы так все эти шпангоуты с прочими стрингерами-лонжеронами у летунов называются?). То ли сорванным со своего места двигателем долбануло, то ли куском крыла.

— Живой? — мрачно буркнул Шохин, зажимающий кровоточащий лоб какой-то тряпкой. Выглядел контрразведчик так себе, на троечку: лицо перемазано кровью и грязью, рукав бушлата надорван, плечевой ремень портупеи лопнул. Рядом с капитаном ГБ стоял, щурясь подбитым глазом, старший сержант Леха Гускин, такой же взъерошенный и донельзя помятый. В руках он сжимал ППШ без магазина, наверняка, тот самый, что и помог справиться с заклинившей дверью. А вот второй осназовец, сержант Артемьев лежал на полу, с головой накрытой курткой от камуфляжного костюма.

— Живой, как видишь, — не стал спорить морской пехотинец. — С Ильей что? Погиб?

— Погиб, — подтвердил особист, кивнув на пробоину. — Он вон там сидел, с самого края. Как крыло оторвалось и в борт ударило, его в сторону и отбросило. Сразу насмерть. А пилот где, в кабине?

— Угу, в кабине. Навечно. Мы ему по гроб жизни обязаны, если б не Толик, размазало бы нас по земле, на радость фрицам, даже и хоронить нечего было. Ладно, все, времени в обрез. Давайте собираться в темпе вальса, уходить нужно.

— В смысле — уходить? — опешил контрразведчик, переглянувшись с Гускиным. — Дождемся наших, неужели никто не заметил, как самолет падал? Тут тыловых частей полно, скоро приедут, помогут. Вернемся в Геленджик — доложимся.

— В том, что приедут, нисколько не сомневаюсь, — согласился Степан. — Вот только вряд ли наши. Короче, товарищ капитан, разрешите доложить: мы на территории противника. Ориентировочно — километрах в пятнадцати от линии фронта, может и дальше. Так что касательно того, что наше падение видели — не сомневаюсь. Как и в том, что скоро сюда приедут. Правда, не наши, а кое-кто другой.