Князек - Хэррод-Иглз Синтия. Страница 40

Чудесным майским днем 1569 года Джон и Джэн ехали верхом бок о бок от усадьбы Морлэнд к большой южной дороге. Они ехали по равнине – с обеих сторон простирались выпасы, где овцы облизывали своих ягнят, дальше виднелись зеленые поля молодой ржи, ячменя и черная вспаханная земля. Они ехали вдоль берега Холгейт Бек, по лугам, где ребятишки возились в компании гусей и коз. Вдоль вересковых болот тянулись поля цветущего розового иван-чая, который лениво пощипывали коровы.

– Твой отец, вижу, с увлечением и пользой занимается сельским хозяйством, – заметил Джэн. – Думаю, он читает Тассера чаще, чем Библию, а в голове у него полно идей, как прокормить зимой скот.

– Так вот откуда этот иван-чай... – протянул Джон.

– Да, я вырастил целый луг на своем клочке земли там, в Уотермилле, и твой отец, увидев, какие у меня были жирненькие коровки в феврале, позеленел от зависти. – Джэн взглянул на своего высокого спутника и произнес: – Он скучает по тебе, Джон. Я – весьма жалкая замена... Джон покачал головой:

– Я никогда не был его любимчиком. Но в любом случае я не могу возвратиться в отчий дом – ведь ты к этому клонишь? Всю зиму нас осаждали разбойники – только теперь, когда они по весне слегка поутихли, я решился ненадолго уехать.

– Какая, должно быть, странная жизнь... Пытаюсь все это себе представить, но не получается. Ты и впрямь сам охраняешь свои стада и отражаешь атаки бандитов? И Мэри рядом с тобой?

– Она – прекрасный боец, – с гордостью улыбнулся Джон. – И не раз спасала мне жизнь. Видишь этот шрам? – Джон откинул волосы со лба, обнажив белый шов и заметную вмятину. – Вот куда угодила мне секира – только краешком, но все же... Я свалился с коня и был бы добит на месте, если бы не Мэри. Она спрыгнула с лошади и стояла надо мной, отражая удары нескольких человек, покуда я приходил в себя. Ей тогда распороли руку от плеча до самого локтя...

Джэн вздрогнул:

– Боже всемогущий! Я вдруг вообразил себе мою Мэри...

– Ну, тут большая разница... – начал было Джон. Джэн ухмыльнулся. – Не трудись, братец. Я знаю, что разница велика. И поверь, глубоко уважаю твою супругу. Джон, дружище, как же здорово, что я снова тебя вижу! А знаешь, ты очень переменился...

Свежему глазу Джэна особенно заметна была разница между прежним стройным и нежным юношей и этим широкоплечим мужем с волевой линией рта, привыкшим повелевать и властвовать над своим народом. – Ты очень вырос.

– То же можно сказать и о тебе, – улыбнулся Джон. Он огляделся. – Какая все же плодородная тут земля! Хотя я и у себя дома, но мне все так странно здесь – тишина, безмятежность, роскошь – более всего роскошь! Все эти камины, мебель, изысканные яства – и ванны! У нас там совсем другой мир…

Джэн поглядел на Джона и увидел, что тот мысленно перенесся туда, где оставил свое сердце. Джон невидящими глазами смотрел на озаренные солнцем луга... Нет, Джэн все-таки никак не мог представить себе тот мир! А Джон, глядя на своего изящного, изысканно одетого спутника, понимал, что слова бессильны: он не смог бы внятно поведать о безмолвии огромных голых вершин, о низком мрачном небе, о запахе высокогорий, о таинственном посвистывании крыльев вальдшнепа, о боевом кличе охотничьей пустельги – о том, какова на ощупь его жизнь: как темноту ночи порой прорезает яркая вспышка, как ветер доносит запах дыма и как сердце замирает от ночной скачки и от топота копыт по мягкой мшистой земле – туда, где, словно причудливый огненный цветок, пылает солома и мечется перепуганный скот, в глазах которого отражается пламя... А этот запах боя, а эти кочевники – приземистые сильные люди с длинными кинжалами, острыми, словно пчелиные жала – но куда более смертоносными...

На речном берегу Джэн спешился, Джон последовал за ним, и они присели на землю, глядя на открывающийся вид.

– Видишь, вот он – посмертный памятник моему отцу, – сказал Джэн. Здание школы Святого Эдуарда было маленьким, чистеньким, выстроенным из добротного красного кирпича, с высокими каминными трубами – а теперь к ней примыкало вплотную другое – больница, в строительство которой основную часть средств вложил Пол Морлэнд. – Теперь тут есть и твоя часть.

В центре больницы был внутренний двор и ближе всего к школе примыкало исправительное отделение, а палаты для душевнобольных находились в самом дальнем крыле, где высокая стена закрывала вид на болото.

– Мы долго ломали голову над названием, – продолжал Джэн, – но в конце концов сошлись на «Больнице Святого Эдуарда» – а заодно выбрали и святого-заступника. В больнице сорок коек – все так ею горды...

– А деньги откуда взялись?

– О, средств оказалось вполне достаточно, не беспокойся. Твой отец сделал щедрый взнос, да и многие знатные семьи тоже – Баттсы, Арчеры, Уиверы, Конингсби...

– А ты?

– Нет, больницей я мало занимался. Мое дело – школа. Я сдаю городской дом, тот, в Лендале, – за хорошую цену. Теперь мы можем хорошо платить директору школы и наставнику. Ведь какой смысл имеет школа без отличного педагога? Вопреки пунктику моего отца, в школе практически не применяются телесные наказания – поэтому необходим человек, который сумел бы держать детишек в ежовых рукавицах без помощи розог. А ребятишки порой попадаются трудные – Брайдвеллы, например...

– А дело себя оправдывает?

– Суди сам – видишь, на дорогах нет больше ни бродяг, ни нищих. Больных лечат, злодеев перевоспитывают, бездельников заставляют трудиться, а детишек учат в обязательном порядке читать и писать, а потом отсылают учиться ремеслу в город. Ну, уж коль скоро мы так далеко с тобой заехали, давай зайдем в школу.

Джон с удовольствием смотрел, с каким почтением детишки приветствуют Джэна. Оказалось, что он почти каждого знает по имени – а дети смотрели на него как на героя. Он переговорил с директором и наставником, проэкзаменовал нескольких мальчиков и девочек, а затем произнес краткую речь, обратившись ко всем присутствующим. Говорил он о необходимости прилежания и послушания. На обратном пути Джон, скрывая улыбку, сказал:

– Да ты, как я погляжу, у них весьма популярен...

– Я много времени отдаю школе, – Джэн пытался говорить небрежно, но потом все же улыбнулся: – Знаешь, на самом деле я бываю тут по нескольку раз на неделе, а иногда преподаю небольшим группам особые уроки. И, разумеется, организую празднества в честь основателя школы – вот они меня поэтому и не забывают.

– Мой друг, Джэн Чэпем, великий благодетель, – улыбнулся Джон.

– Должен же я творить добро, дабы загладить грехи мои... Поскачем галопом – я хочу поскорее попасть домой и снова увидеть твою великолепную Мэри!

Хотя Морлэнды и ждали Мэри Перси, но все же оказались неподготовленными к тому, что увидели. Когда она верхом на Хаулете въехала во двор бок о бок с Джоном, одетая по-мужски: в бриджи, высокие сапоги и камзол, никто поначалу не признал в ней женщины. Накануне визита они с Джоном обсуждали, во что Мэри облачиться – Джон настоятельно советовал ей надеть женское платье и оставаться в нем все время, пока они будут в усадьбе Морлэнд – но первая же вспышка гнева Мэри заставила его отступить.

– Разумеется, ты права, – сказал он смиренно. – Это было бы притворством – более того, ложью. Ты такая, какая ты есть – и такой я люблю тебя. Я не дам тебя в обиду.

И вправду, поддержка мужа потребовалась Мэри – настолько обитателей усадьбы Морлэнд шокировал вид женщины – замужней женщины, женщины-матери – в мужском платье. Когда миновало первое оцепенение, мнения разделились. Старшие – Пол, Баттсы, Иезекия – полагали, что это дурно и грешно, Джэн счел это чересчур экстравагантным, Мэри Сеймур – глупым. Она уразуметь не могла, как это женщина столь несравненной красоты могла пренебречь изысканными нарядами и драгоценностями, как могла она такие великолепные волосы просто заплести в толстую косу, а не завить и взбить, как отваживалась она подвергать риску свое нежное лицо, участвуя в битвах наравне с мужчинами... А Джейн держала свое мнение при себе. Она вела себя с Мэри Перси столь же уважительно и сердечно, как и со всеми, с кем приходилось ей общаться. Дети же: Николас, сын Джэна и Мэри, ребятишки Баттсов и Артур считали, что это ужасно романтично, но все-таки грешно. А десятилетняя Маргарет Баттс так просто стала тенью Мэри Перси: она страстно мечтала иметь на щеке такой же шрам, и попыталась даже процарапать щечку острым грифелем, но оставила эту затею, почувствовав, как что больно…