Ты здесь не чужой - Хэзлетт Адам. Страница 26

И он разрыдался, уткнувшись лицом в грудь матери, обеими руками уцепившись за нее. Мать ласково погладила сына по спине, обхватила руками его затылок.

— Все в порядке, дорогой, все хорошо.

— Но я знал, — бормотал он в складки ее платья. — Как же это? Как?

Руки матери замерли на миг, потом она с силой притянула мальчика к себе.

— Все уже хорошо, все хорошо… Ничего ты не знал, дорогой. Хороший учитель, ты его любил. Это очень грустно, вот и все.

Сэмюэл заглянул матери в лицо. Длинные черные волосы слегка растрепал ветерок. Обычно она косметикой не пользовалась, но сегодня нанесла полоску бледной помады. Смотрит на него так, как обычно глядит, когда он прихворнет. Нужно успокоить ее, объяснить.

— Мама, я знал еще в пятницу. Миссис Пеббли нашла его только в субботу утром.

Мать слабо улыбнулась, посмотрела себе под ноги.

— Помнишь, когда умерла бабушка, — вступил в разговор отец, стоявший по другую сторону автомобиля, голос его был пугающе бодр, взгляд пристален, воротничок туго застегнут, узел галстука подтянут под самое горло. — Помнишь, мы все грустили. И сейчас тебе грустно. Понимаешь? А когда человеку грустно, бывает, ему что-то такое мерещится. Это вполне естественно.

— Но это было в пятницу. Я играл…

Отец резко отвернулся, взгляд его скользнул по футбольному полю. Сжав челюсти, он с трудом сглотнул, отвел глаза, его губы изогнулись, точно он пытался проглотить что-то на редкость невкусное.

— Пошли, — приказал он жене, поворачиваясь всем телом и указывая путь через площадку для парковки. — Мы опаздываем.

В часовне директор излагал биографию мистера Джевинса: служба в армии, военный крест, работа преподавателем в Родезии, многие годы, отданные Сент-Джилберту. Престарелая сестра тоже произнесла несколько слов. Поставили кассету с любимой религиозной музыкой мистера Джевинса -«Miserere» Аллегри [ Грегорио Аллегри (ок. 1582-1652) — итальянский певец и композитор. Miserere Mei , Deus (ок. 1638) — пятичастный хорал, считающийся его лучшим произведением ], и на том церемония завершилась. Музыка была хорошо знакома всем пансионерам, они неизменно слушали ее в третье воскресенье каждого месяца, когда старик исполнял обязанности священника. Он ставил им кассету, напоминал, что это Псалом 51 на латыни, а затем переводил ученикам текст на английский. Сэмюэл ясно видел, как Джевинс стоит на ступенях алтаря в мантии — единственный преподаватель, так и не отказавшийся от этого облачения. Читая, Джевинс делал паузу перед предпоследним стихом, голос его снижался до шепота, словно он обращался к самому себе: «Жертва Богу — дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже»[ В синодальном переводе Пс 50:19 ].

На этот раз никто не переводил, когда пение закончилось. Мальчики и их родители гуськом потянулись из часовни на двор. Женщины, работавшие на кухне, сняли целлофановую пленку, закрывавшую тарелочки с сэндвичами, и начали разливать чай.

Мистер Джевинс умер в самом начале школьного года. До Рождества латынь вел директор, с трудом скрывавший разочарование: ученики почти ничего не знали! После праздников появился новый преподаватель, на вид моложе даже Киннета, но с ним приходилось держать ухо востро.

К тому времени, когда Сэмюэл вернулся домой на летние каникулы, родители, видимо, позабыли о смерти старого учителя, словно то было заурядное школьное событие, вроде выигранного или проигранного матча в крикет. С неделю Сэмюэл болтался без дела, пока наконец не приехал Тревор.

Ему уже исполнилось шестнадцать — на пять лет больше, чем Сэмюэлу. С Рождества старший брат вытянулся и похудел, и прыщей у него прибавилось. В прежние времена каникулы начинались с того, что ребята по несколько часов в день налаживали ловушки для кота: то смочат веревки в рыбном наваре и привяжут их к пачке книг на краю стола, то навалят на ступеньках баррикаду из хранившихся у матери баночек с косметикой. Однако с каждым разом Тревор все меньше интереса проявлял к этим затеям, а в то лето и вовсе уклонился.

Он хотел сдать на права, трижды в неделю учился водить машину. Все остальное время Тревор торчал в своей комнате за компьютером, что-то программировал, и весь экран покрывался рядами цифр и символов. И стол, и пол были завалены каталогами и брошюрами американских компаний, производящих программное обеспечение. Сэмюэл смотрел, как брат работает, пристраивался в его комнате почитать или поиграть в видеоигру.

Пусть Тревор слушал его вполуха, а порой посмеивался над младшим братом — главное, он рядом, Сэмюэлу достаточно было слышать его голос. Та чуждость обыденному миру, которую он остро ощущал весь учебный год, непонятная отдаленность от реальности при Треворе смягчалась. Лежа на полу, около окна в комнате брата, глазея на послеполуденное летнее небо, прислушиваясь, как пальцы Тревора бегают по клавиатуре, Сэмюэл с необъяснимым смущением осознавал, как он любит брата.

Однажды мать на три часа отлучила Тревора от компьютера и велела им обоим выметаться во двор. Сэмюэл расположился в саду поддеревом, скрестил ноги; Тревор откинулся к стволу, в самую тень, и прикрыл глаза — дескать, старается удержать в голове следующее действие программы.

Огромные облака плыли на горизонте, выше соборов, просторные и пустые небесные дворцы.

— Трев! — позвал он. — Помнишь того учителя, который умер в прошлом году?

— Ммм. — Козырек американской бейсболки заслонял лицо брата: Тревор так и не снял ни брюк, ни рубашки — хоть его выгнали во двор, он докажет свое, убережется от загара.

— Так вот, когда он умер, — продолжал Сэмюэл, — я знал. Прямо в тот самый момент.

— Угу.

— Раньше всех остальных. Нам еще ничего не говорили. Никто в школе даже не знал. До следующего утра.

— Хмм, — пробурчал Тревор. — Может, тебе сон привиделся. Как папе о его двоюродном брате.

— Я не спал, Трев, я играл в футбол… А что было с папиным кузеном?

Тревор выдернул из земли пучок травы и бросил его себе под ноги.

— Мы ездили на выходные к Морлендам. Ты был тогда этаким мелким грызуном в памперсах. Не поверишь, сколько навоза ты выдавал.

— Ну же, Тревор!

— И не спорь. В общем, в тот раз жирные Морленды предоставили в наше распоряжение две смежные комнатки в задней половине, и папе приснилось, что его двоюродный брат Уильям умер. Я проснулся, а он сидит на краю кровати и бормочеттаким странным тихим голосом, как жаль, бедный Уильям умер, и еще насчет того, как они вместе играли на задворках веревочной фабрики, которая принадлежала деду. Жуть, честное слово. Потом поднялся и вышел в соседнюю комнату. Мама потом говорила, будто им звонили еще накануне, просто мне не успели рассказать, но я-то знаю, он и не подходил к телефону, а на следующее утро я видел, как отец говорил по радиотелефону во дворе перед завтраком, и вид у него был такой встревоженный… И мы тут же уехали, чтобы родители поспели на похороны. Наверное, зря я тебе сказал. Тебе влетело, когда ты рассказал им про учителя?

— Папа сглотнул.

— Типично. Пора ему придумать новый способ подавлять гнев, этот уже устарел.

— Мы поедем к Уэстам на каникулы?

— Ага. Снова. Одно и то же три года подряд. О, Тревор, ты же любишь кататься на лодке, и не пытайся меня уверить, будто вам с Питером не весело вместе, ведь я же знаю, что это не так . — Тревор попытался воспроизвести небрежный, легкий тон, каким их мать описывала внутреннюю жизнь сыновей. — Питер Уэст — помешанный на регби нацист. Его бы к стенке поставить.

Вопреки ожиданиям Сэмюэла, о Пенелопе, сестре Питера, Тревор даже не упомянул. В прошлый раз Тревор изображал, что она ему неприятна; он всегда так себя вел с приглянувшейся девчонкой.

Сэмюэл ненавидел поездки в Уэльс. Спальня больше смахивала на каюту, и одеяло провоняло водорослями. Дети Уэстов были сверстниками Тревора, к Сэмюэлу они относились, словно к соседскому псу, навязанному им родителями.

— Как ты думаешь, почему папа с мамой хотели от тебя это скрыть? — спросил Сэмюэл.