Ты здесь не чужой - Хэзлетт Адам. Страница 30

Расшифровка записей, сделанных Дэниэлом Маркэмом с 15марта по 12 августа 1997г.

1. Интервью с отцом Дэниэла Маркэма, Чарльзом Маркэмом

— Дата: 15 марта, мартовские иды… первая запись на диктофон… закрепил вот тут, на шее… итак… говорит отец, насчет… Папа! Я включу это в исследование, хорошо?

— Учитывая курс акций на рынке в текущий момент, это просто идиотизм, я так ему и сказал, Дэнни, шесть с четвертью, а то и шесть с половиной, и мы сможем разместить пакет целиком, проглотят в минуту, вы с сестрой купите дом, яхту…

— Доктор Фенн все еще работает здесь, в клинике, папа?

— Да, он тут, но я.,, пусть только примут вексель, а как только я выйду на рынок валюты — детская игра — межрыночная скупка-продажа — иены, рубли, лиры, фунты, восьмушка цента здесь, двадцатая часть там, при достаточно больших ставках, а они ведь в правительстве понимают, они-то видят, что я стану на рынке стабилизирующей силой, тем более столько никудышных акций на руках…

— Ты часто с ним видишься?

— С кем?

— С доктором Фенном.

— У него собаки.

— Прямо в кабинете?

— Что в «кабинете»?

— Почему ты в постели, Дэнни?

— Я тебе говорил, папа. Спина болит. Уже несколько месяцев, прямо умираю.

— Он держит их во дворике за клиникой, полностью заасфальтированном, три ризеншнауцера и дог, по брюхо в дерьме; терпеть не могу докторов, которые так обращаются с собаками. К тому же он — бихевиорист.

— Но тебе назначены консультации у него, верно? Время от времени?

— Не думаю, чтобы он хоть одну статью опубликовал за всю жизнь, а когда я приношу результаты новых исследований из «Сайнс» или «Нью Инглэнд Джорнэл оф Медисин», он уходит в глухую оборону. Я предпочитаю врачей, которые публикуют… так насчет скрытого кризиса казначейства. Облигации не распродаются, после введения в оборот евро люди отшатнутся от доллара, который на данный момент — единственная твердая валюта, но это изменится, если б только я был там, если б мог сыграть на бирже…

— Помоги-ка мне, папа!

— Что такое?

— Таблетки на тумбочке.

— Ладно, ладно. Но ты слышишь, о чем я говорю? Все может перемениться, я выкуплю старый дом, ту уродливую живую изгородь из сосен можно спилить, посадить японский тополь, какой был у твоей мамы, кора гладкая…

— Папа!

— И листики маленькие, блестящие, точно лепестки…

— Стакан воды…

— Сыплются на лужайку, точь-в-точь тонкий ковер, если б я только вышел на биржу с деньгами… У тебя есть бумага, я напишу письмо в банк, и мы отправим его с курьером в город.

— Помоги, пожалуйста. Выключи, вот тут, на шее…

— Что ты так дергаешься, Дэнни?

— Прошу тебя!

— Должна же у тебя быть бумага,

2. Интервью с соседом Дэниэла Маркэма Элом Тюрпшом

— 4 апреля, у нас тут мой сосед Эл. Эл! Хочешь что-нибудь сказать?

— Это вроде послания потомкам?

— Я тебе говорил, это начало научного исследования. Это запись, доказательство того, что что-то происходит.

— Ну да, конечно, тут кое-что происходит, а как же. В смысле, сама идея продать старые матрасы, чтобы заплатить за квартиру. По-моему, отличная идея. Очень умно!

— Хорошо, Эл, но мы занимаемся устной социологией, так что я продолжу. Ты не против?

— Само собой.

— О'кей… Мы начинаем интервью с моим другом Элом Тюрпином, двадцати шести лет, временно работает в какой-то конторе. Он согласился поговорить с нами об увлечении философией… Мы начинаем с вопроса о том, как возник этот интерес.

— Ну, самое первое воспоминание: сестра приходит домой из колледжа и говорит: «Поскреби альтруиста — обнаружишь ханжу». Мы сидели на берегу озера, и я почувствовал трепет в груди. Потрясающая мысль, надо же, чтобы я такое узнал. Теперь я по большей части читаю. Прихожу с работы домой и берусь за очередную книгу — Лейбниц, Гегель, — продираюсь через несколько страниц, делаю выписки, просто пытаюсь понять, о чем они толкуют. Все равно что читать длинный-предлинный роман, с Зенона и до этих ребят, и попутно еще полно вставок, дополнительные эпизоды, и читаешь не подряд, а вроде как приобретаешь общее представление о структуре романа, о сюжете, я бы сказал, а потом заполняешь все пропуски. Некоторые части очень скучные. Спиноза, например. Но никуда не денешься. Не знаю, почему это так. Вроде как обязан.

— Можешь ты описать, что значит для тебя чтение, что ты при этом чувствуешь, Эл?

— О, это сложно. Главное, я бы сказал, ощущение порядка. Даже если не можешь в данный момент охватить смысл целиком, всю его архитектуру, ты знаешь, что архитектура имеется, ты вроде как попал в руки этому философу, и он тащит тебя за собой, пока все его видение не предстанет целиком — что-то он такое увидел и теперь по крупинке открывает тебе. Ощущение порядка — это замечательно, даже если не знаешь, какой он… Кстати, а тот голландец, который звонил насчет матрасов, когда придет, он сказал?

3. Интервью с другом Дэниэла Маркэма Кайлом Джонсоном

— Да, садись вот тут, отлично. О'кей, у нас тут Кайл, мой друг и одноклассник по школе Брэдфорд, и он поговорит с нами, да-да, расскажи, как для тебя началась вся эта история с философией.

— Дэн!

— А?

— С тобой все в порядке?

— Со мной? Конечно-конечно. Ну же, валяй. Хочешь кофе? Эл, принеси ему кофе.

— Виду тебя ошалелый.

— Все в порядке. Так с чего началось?

— Дэн, я знаю, тебе последнее время нелегко приходилось. Отца снова положили в больницу, я слышал. Я помню, что творилось, когда мы еще детишками были. По правде говоря, мне тоже туго, Дэн. Но чего хочу сказать: если тебе нужно местечко пожить или еще чего…

— Это очень, очень, очень мило с твоей стороны, Кайл. А теперь насчет философии.

— Ты к врачу ходишь?

— Черт, что за допрос?

— Спокойно, Дэн, спокойно!

— Ладно, перейдем к философии.

— Ну, я думаю, все началось в коровнике.

— В коровнике, так, отлично, расскажи нам о коровнике.

— У меня в коровнике была комната. Я там играл. Нет, погоди. Я забежал вперед. Сперва надо рассказать про газету.

— О'кей, про газету, расскажи нам про газету.

— Когда мне было десять, я начал, издавать газету. «Хаммурапи Газетт».

— В честь знаменитого законодателя.

— Нет, в честь моего кота Хаммурапи. Газета посвящалась ему.

— Ты не рассказывал мне, что у тебя был кот.

— Да, был.

— Продолжай.

— Там были статьи о Хаммурапи и его жизни день за днем. С иллюстрациями. Брат ежемесячно сочинял кроссворд из прозвищ, которые мы давали Хаммурапи. Имелась и спортивная страничка. Мы затеяли кошачью мини-олимпиаду, снимали кота, когда он прыгал через низенькие препятствия. Отец делал у себя на работе фотокопии газеты. На нее подписались родственники в Канаде.

— Значит, к философии ты пришел через журналистику?

— Погоди, ты не дослушал до конца.

— О'кей, о'кей.

— В коровнике была комната. Нет, Эл, я же сказал: без молока. Старый коровник, прогнивший. Родителям не нравилось, что я там играю, но я все-таки играл. В полу был люк, он вел в стойла. Когда-то через него бросали сено. Я разозлился на Билли Халлихана. Накануне он проткнул мне шины велосипеда, когда я был в школе, и хохотал, пока я потел, накачивал. Я пригласил Билли в коровник поиграть. Я знал, он придет, никуда не денется: коровник — это клево. Он на куски разваливался. Пока Халлихан не пришел, я открыл люк. Дверца вниз открывалась. Квадратное отверстие я накрыл газетами. Старыми экземплярами «Хаммурапи Газетт», нанизанными на скрепку. План был такой: встану на дальнем конце комнаты, а когда Билли войдет, позову его: «Иди сюда, что тебе покажу». Он побежит через комнату, наступит на газету, провалится одной ногой в дырку. Я прикинул: все тело в люк не пройдет. Он только ушибется и напугается. Я застелил отверстие газетами и пошел покататься на велосипеде, пока Билли не явился. Завидев его во дворе, я кинулся назад в коровник. Газеты исчезли. Я подошел клюку, заглянул вниз. В коровнике ржавела старая газонокосилка, мы с братом разбирали ее на детали. Я ухитрился снять пластмассовую крышечку с рычага управления. На него-то и свалился Хаммурапи. Прямо на острие металлического стержня, с которого я снял колпачок. Провалился в ловушку, которую я замаскировал посвященной ему газетой. Экземпляр «Газетт» упал вниз вместе с ним и тоже нанизался на это копье.

— Господи Иисусе!

— Да, очень похоже. Умер за мои грехи.

— Ты мне никогда не рассказывал, Кайл. И к чему это привело?

— Кант. Ролз [ Джон Ролз (1920-2002) — американский философ, занимавшийся политической теорией и этикой ]. Этика в том или ином виде.

— Ты это изучал в колледже?

— Да.

— А теперь работаешь в булочной?

— Нет, пару недель назад я уволился. Кто-то украл хлеборезку, а свалили на меня.

— Чем же ты занимаешься?

— Работаю на кладбище. Я теперь кладбищенский работник, копаю могилы.

— Да иди ты! Могильщик?

— Нас больше не называют могильщиками. Кассиры теперь тоже «операторы». Но на самом деле я — могильщик.

— Где?

— В Брэдфорде, на том маленьком кладбище у Сент-Мэри.

— Шутишь? И надолго?

— Не знаю. Не знаю, как это узнать. Будущее — загадка для меня.

— Здорово, что ты заглянул к нам. Кайл. Я в процессе, я прокладываю новый путь на карте человеческого знания, это интервью — часть моего исследования. Хочу вывести закономерность, связь между стремлением к умозрительному знанию и определенными типами отчаяния. С этой точки зрения твоя история о кошке весьма поучительна.

— Твоему отцу стало лучше после того, как он выписался?

— Да, замечательно. Просто замечательно.

— У меня никогда не было такой энергии, как у тебя, Дэн.

— Пустяки, пустяки, все это замечательно интересно.

— Странно, что я снова в Брэдфорде. Но там — мир и покой. Приезжай, навести меня как-нибудь, если тебе захочется куда-нибудь поехать.

— Конечно, конечно! Эл! Ты что делаешь?

— Ш-ш! Слышишь? Там кто-то под дверью.

— Кто это, Эл?

— Не знаю. Управляющий, наверное.

4. Интервью с Уэнделлом Липпманом

— Дэниэл Маркэм проводит интервью номер 3, 16 июня 1997 года, «устная социология философского влечения у молодых людей», заявки на грант поданы в Национальный фонд гуманитарных наук, Национальный центр психиатрии, Центр медицинского контроля, Министерство внутренних дел Соединенных Штатов, а также в министерства здравоохранения, социального обслуживания и образования. Кассета номер ЗВ1997. Субъект, Уэнделл О. Липпман, белый, двадцати одного года, проживает на Джамайка-Плэйн, Бостон. Первый вопрос. Мистер Липпман, не могли бы вы назвать свое полное имя для протокола?

— Уэнделл Оливер Липпман.

— Благодарю вас. Итак, мистер Липпман, вы пришли сюда с целью принять участие в новаторском исследовании. То, что вы скажете сегодня, может изменить жизнь миллионов наших сограждан. Надеюсь, это не прозвучит излишне пафосно, но вы должны знать, что занимаете сейчас стратегическую позицию, вы можете сыграть ключевую роль, какой у вас не будет, скорее всего, больше никогда в жизни, имеете шанс повлиять на будущее нации, приоткрыв нам окошко в душу молодого американца. Вы готовы принять на себя такую ответственность?

— Наверное. В смысле я вчера только познакомился с Элом в парке…

— Мистер Липпман, вы должны понять: в данном случае мистер Тюрпин является лишь посредником, связавшим вас со мной. Ваши отношения с ним представляют собой эмпирическую необходимость, но, впрочем, они абсолютно нерелевантны. Данное исследование заинтересовано в вас, qua [ Qua — как (лат.) ] личность, а не qua приятель Эла. Вам ясно?

— Что еще за «ква»?

— Мистер Липпман, как по-вашему, я провожу интервью или, по-вашему, это вы его проводите?

— Вы, полагаю.

— То-то и оно, мистер Липпман, то-то и оно.

— Слушай, парень, я что имею в виду, Эл просто сказал, чтоб я как-нибудь зашел, дескать, поговорим о Боге и все такое, я не против, но вообще-то я зашел насчет травки.

— Для протокола: с данного момента я отмечаю, что субъект настроен враждебно.

— Что?

— Назовите авторов и названия книг, прочитанных вами за последние пять лет.

— Все подряд?

— Да, мистер Липпман, очень вас прошу.

— Очень уж вы настойчивы на хрен!

— Вы закончили с личными замечаниями? — Ну…

— Хорошо. Так что же вы читали?

— Ну, я читал ту книжку насчет войны в Заливе, насчет того, типа, что информации-то было полным-полно, но никакого анализа, это было что-то новенькое.

— Можете ли вы указать для протокола свой уровень образования?

— Хожу в колледж.

— Точно. Оставим вопрос о книгах. Может быть, вы могли бы поведать нам о своем интересе к философии, как он возник. Ведь вы интересуетесь философией, верно?

— Само собой.

— Отлично. Как возник этот интерес?

— Ну, когда я в первый раз обкурился…

5. Интервью с Карлом де Хутеном

— Сегодня мы беседуем с Карлом де Хутеном… ему двадцать семь лет и он проживает в западном Сомервилле. Мистер де Хутен…

— Сойдет и «Карл».

— Хорошо. Карл — как вы себя называете?

— Аспирант-заочник.

— Аспирант-заочник. Что это значит?

— Я связан со множеством отделений.

— Он выпускник Нью-Йоркского универа по курсу философии. Карл, скажите нам, как вы впервые ощутили интерес к этой теме?

— В детстве. Соседская девочка затеяла торговать лимонадом с лотка. Моя мать решила, что я непременно должен участвовать в этом предприятии, исходя, как я осознал впоследствии, из тех соображений, что я чересчур много времени провожу дома. Я боролся с этой идеей не на жизнь, а на смерть, ибо затея продавать людям разведенный сахарный сироп не представляла ни малейшего интереса в моих глазах. Однако мама стояла на своем и зашла настолько далеко, что вступила в контакт с родителями девочки с просьбой принять меня вдело, и эти переговоры увенчались успехом. Мне было велено сесть с девочкой за ее столик-лоток — иди, дескать, и развлекись хорошенько! И так из опыта пребывания рядом с этой девицей — Верена ее звали — у меня впервые возник интерес к искусственному разуму. Перед лотком Верена вывесила ценник, возвещавший: 20 центов за стакан лимонада. Интересно другое: вопреки этому ценнику с разных клиентов она брала по-разному. Например, если приходила ее подружка Джуди, она неизменно отделывалась гривенником, а с мальчиков, наоборот, причиталось, как правило, на пять центов больше, целый четвертак, на том основании, что 20 центов — это за сам лимонад, а еще стаканчик. Когда возле нас притормаживал автомобиль и шофер обнаруживал готовность совершить покупку, Верена хлопала меня по плечу и заставляла опуститься на колени перед столиком, чтобы загородить ценник — из чужаков она выжимала полдоллара, а то и доллар. Я пытался протестовать, дескать, нечестно, а она ухватила меня обеими руками за щеки и проорала: «Ты тут сидишь только потому, что меня мама заставила!» Примерно в ту же пору я разобрал на части подаренный отцом калькулятор и попытался проследить все проводки, смотрел в лупу на микрочип, воображал, сколько там внутри миниатюрных ячеек и как там любое вычисление разбивается на бинарные компоненты. Однажды днем я наблюдал за Вереной, отмечая, как меняется выражение ее лица при виде трех девочек постарше, которые приближались к нам по дороге. Она пыталась вычислить, сколько с них взять, и тут меня осенило: если разобраться, как устроен ее мозг, проникнуть в синапсы, в бинарный код, понять, постичь, как движется внутритканевая жидкость и так далее, ее мысли можно будет предсказывать и даже воспроизводить, и ее капризы, перемежающиеся приступами уступчивости, подчинятся алгоритму, работе чипа в материнской плате. Вот с этого и началось.

— Занятно…

— С тех пор я так и вожусь с искусственным интеллектом: нервная система, когнитивные модели…

— Спроси его, была ли у него в жизни подружка.

— Эл! Прошу прощения, мой сосед…

— Все нормально. Могу ответить, если нужно. У меня никогда не было подружки.

— Вас это беспокоит?

— Иногда беспокоит и очень, чувствую себя парией, а потом долго и не вспоминаю об этом. Но, должен сказать, заглянув к вам, я здорово подуспокоился.

— Почему так?

— Почувствовал, что я-то стабилен и вполне справляюсь со своей жизнью.

— Только оттого, что зашел к нам?

— Ну да. Посмотрите на себя, ребята. Комната набита книгами так, что повернуться негде, ваш сосед лежит на брюхе прямо на полу, уже целый час в одной позе…

— У него проблемы с кишечником.

— А у вас на спине пакет со льдом и этот диктофон на шее, и вы задаете такие вопросы… а я пришел к вам всего-навсего купить матрас… знаете, это уж никак не назовешь нормой. Это просто патология.

6. Интервью с Чарльзом Маркэмом

— Все, папа, я включил… Хочешь нам что-нибудь сказать?

— День кончается.

— Могу включить свет, если хочешь.

— Сойдет… О чем будем говорить?

— Я уже сказал: я провожу исследование — откуда берется интерес к философии и к чему он приводит.

— Это что, собеседование?

— Вроде того.

— Дэнни, все уже в прошлом! Зачем снова вытаскивать это на свет божий? Меня уволили, и дело с концом.

— Это не имеет отношения к работе. Или там к науке. Я просто хотел узнать, с чего это началось, что это для тебя значило…

— Смешно! Что это для меня значило? Вот я на днях читал книгу. Одно место мне запомнилось. Примерно так: «Есть люди, которые могут общаться с другими человеческими существами лишь в режиме меланхолии, словно их жизнь и жизнь всех остальных уже подошла к концу» [ Цитата из книги Расселла Бэнкса «Несчастье» ]. В точности про меня.

— То есть как это?

— Мне нравится эта идея — проживать жизнь как эпитафию, делать прививку против настоящего. Становится намного легче, если воспринимать людей словно персонажей из книги. Никто не мешает тебе проводить с ними время, но ты не влияешь на их судьбы. Все уже решено. Настоящее не имеет значения, это лишь момент, когда ты читаешь о них. Так все гораздо легче выносить, чужую боль, например.

— Папа, это как-то связано с тем, что когда-то побудило тебя читать?

— Философы — они помогли мне в этом, соблюдать дистанцию.

— Каким образом?

— Они стали моими друзьями. Надежные люди. Общаешься с ними, они с тобой разговаривают, Никаких кризисов. Всегда наготове небольшое примечание под таким-то номером. Идеальные отношения. Чем таскать за собой обреченных на смерть. Как картинка — ни перемен, ни разочарований. Все уже кончено.

— В больнице ты тоже читал? Мама говорила, ты всегда берешь книги с собой.

— О чем это ты?

— Тот год, когда ты был на принудительном лечении.

— Она рассказала тебе и об этом, о принудительном лечении?

— Да. Она говорила, что навешала тебя и читала вслух… Папа, посмотри на меня! Скажи что-нибудь…

— Выключи магнитофон, пожалуйста. Почему ты плачешь, Дэнни?

— Еще она сказала, доктор сказал ей, что тебе плохо…

— Прекрати!

— Что ты нуждаешься в близких… Куда ты, папа? Куда ты пошел?

— Мне пора.

— Нет, папа, ну пожалуйста! Мне нужно поговорить с тобой, ты же согласился на собеседование, ну давай, пожалуйста, ради меня, это мое исследование. Перестань, ты же не можешь так просто взять и уйти… Помнишь тот случай, когда ты приехал за мной в школу в смокинге — помнишь, папа — на «ламборджини», и мы поехали в Порт, и ты купил мне мартини, накормил ужином, и мы остались там на ночь — скажи мне, как это было, что ты тогда думал, что чувствовал…

— Нет, Дэнни, мне пора…

— А тот раз, когда ты неделю спал в гараже или когда лепил бюст прямо в гостиной, объясни мне, как тут концы с концами сходятся, и при чем тут книги, теории, все, что ты читал, папа?…

7. Дэниэл Маркэм, интервью с самим собой

— Собеседование по устной социологии номер… Дэниэл Маркэм. Итак, мистер Маркэм, что вы можете рассказать нам о себе?… Я родился в Бостоне, мы были в больнице все вместе, и я, и мама, и папа… Ваш отец тоже?… Да, у него была своя палата, только в другом крыле… Ну, вы и шутник… Ага, со смеху помереть можно… Ну ладно, перейдем к главной теме: почему вы распределили все свои книги по полу в таком порядке, почему вы сложили их в стопки перед дверью, почему вы отказываетесь впустить Эла и почему, мистер Маркэм, вы обнажены, почему улеглись сверху на пачки книг, в самом ли деле у вас болит спина или ваше психосоматическое состояние сделало такую позу привычной, и в самом ли деле язва не дает вам спать и вы действительно проводите день в призрачном неврастеническом тумане, и что это вы такое рисуете на стене, похоже на символы некоей примитивной религии, что бы сказал по этому поводу доктор Голлиджер, а? Что вас больше привлекает, эти кружочки или пересекающие их линии, похожие на острый рычаг коробки передач, которая проткнула того кота?… Да-да, все это очень интересно, согласен с вами, но вы должны задавать вопросы конкретнее. В чем вопрос?… Ваш собственный вопрос, мистер Маркэм, неужели вы не помните? Вы спрашивали молодых людей, как возник у них интерес к философии. А у вас?… Интересно, да-да, интересно. Слезы. Я думаю, это началось со слез, вернее, с тех сморщившихся от слез страниц, с открытой книги на его столе, на столе отца, и тот абзац, где бумага скукожилась, выпятился, знаете, как это бывает, когда бумага намокнет, а потом высохнет, только почти незаметные кружочки остались, стакана с водой нигде поблизости не было, и еще одно свидетельство в пользу той же версии: отец плакал рядом, на диване. Прочесть эти абзацы на сморщенной странице, всматриваясь в маленькие черные буковки, прислушиваясь к плачу отца — понимаете, это было захватывающе, потрясающе, и я сказал себе: черт возьми, вот в какой области я хотел бы сделать карьеру… Ну вот, снова вы шутите, у нас же серьезное собеседование… Извините, конечно-конечно… Так чему же вы учились?… Хорошо, что вы добрались наконец до этого вопроса, ведь именно поэтому у меня и разложены книги здесь, на полу, и мне нравится лежать на них, устанавливается связь, то есть я чувствую, как «Пир» Платона впивается мне в бедро, прямо вот тут, но если серьезно, что я узнал, ну, много чего, посмотрим все-таки. Кант сказал: я сметаю знания, чтобы расчистить место для веры; Маркс сказал: единственное противоядие против душевной боли — физическое страдание (по-моему, в самую точку); Кьеркегор сказал: многие люди приходят к определенным выводам о жизни как школьники, обманывающие учителя, — просто списывают ответ с книжки; Вико сказал: ключ и критерий истины — самому изобрести истину (может, даже провести несколько собеседований, почем знать?); а Витгенштейн сказал: этика и эстетика — одно и то же, и еще он сказал: разгадку проблемы жизни мы видим в устранении самой проблемы, и еще: я могу лишь сомневаться в том, что существует что-либо, кроме сомнения, а Хайдеггер сказал: сама идея логики рассыпается в прах под натиском более первичных вопросов; а Фихте сказал… Нет, Эл, я не голоден, я провожу собеседование. Завтра выйду, иди, повеселись, отличный денек… Уведомление?… Сожги эту бумажонку, Эл! Очередной счет. Сожгли их все, всю чертову пачку, за телефон и за свет, разведи погребальный костер на площадке, и пусть на нем сгорит чертов проныра управляющий! Ты можешь, Эл, ты справишься с этим!… Так вы говорили, мистер Маркэм… Да, я сказал, Фихте тоже что-то такое сказал, и Паскаль тоже, а моя мама сказала: мы все помаленьку разваливаемся на куски, и тут есть страница, которую я все перечитываю и не могу остановиться, где она бишь? Вот, в Евангелии от Луки, глава вторая: «Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его. И увидевши его, удивились; и Матерь Его сказала Ему: Чадо! что Ты сделал с нами? вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно делать дело Моего Отца?»… Дело моего отца… Откройте на любой странице. Прошу вас, мистер Маркэм, возьмите книгу, да, вот они, влажные от слез страницы, прочтите…

[Конец последней записи.]