Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис. Страница 18

Заразившись его подвигами на этом поприще, Жанна преодолела свою природную сдержанность и все члены свои превратила в кукол. Она надула щечки, опустила голову, грозно и хмуро посмотрела кверху – и получился живой портрет Жиля Гердена. Она соединила как бы в петлю первый и второй палец правой руки и протиснула в них четвертый палец: увы, это – ее собственная судьба! В ответ на это Гастон вынул шпагу из ножен и насквозь проткнул ею кипарисовое дерево. Жанна покачала головой с глубокой грустью, но он устранил все ее отказы таким выразительным движением руки, что Жанна разбила окно и всем станом высунулась вперед. У Га-стона вырвалось радостное восклицание:

– Не бойся ничего, милая пленница! Если таково его намерение, то все равно, что уж прикончен. Я его убью. Это решено.

– Мой брат Евстахий теперь в Париже, чтоб добиться от короля разрешения на мой брак, – тихим, но отчетливым голосом проговорила она.

– Говорю тебе еще раз: не бойся ничего! – крикнул Гастон.

Жанна высунулась из окна насколько можно было больше и сказала:

– Скорей уезжайте отсюда! Теперь окно разбито, и меня накроют. Свезите от меня такую весточку моему господину: если он, действительно, свободен, он знает, что я принадлежу ему на жизнь и на смерть. Мое дело оказать ему услугу. Венчаная, нет ли, что мне до того? Я – все его Жанна.

– Нет, ты – Алое Сердце, Золотая Роза, Верная Подруга! Прости, Звезда Севера! – кричал Гастон, стоя перед ней на коленях. – Еду разыскивать твоего Жиля Гердена.

Несколько дней спустя, после опасных переходов по нормандским болотам, он, наконец, отыскал его.

От своего герцога Жиль получил вызов явиться в Руан «Vi et armis» [30]. Выезжай он попозже, он мог бы повстречаться с ним на просторе поля битвы, но опаздывать было не в его нраве. И он сошелся с ним на лесной полянке Жизора, по счастью, с глазу на глаз, с мечом при бедре.

– Говядина! Смерть тебе! – проговорил Беарнец, пощипывая себе бородку.

Жиль не отвечал, по крайней мере не отвечал ничего такого, что было бы возможно передать словами: какие буквы могут изобразить нормандское рычанье? Может быть, единственное подходящее восклицание было бы: «Воуч!»

Противники бились с полудня до заката, оба верхом, с мечами в руках, и до того порубили друг друга, что потеряли всякое человеческое подобие. Им не оставалось больше ничего, как только упасть в обморок бок о бок на сухие листья. Наутро, с трудом продирая глаза, Гастон заметил, что его враг дал тягу.

– Не беда! Обожду, покуда он вернется: тогда опять накинусь на него.

Он ждал его невообразимо долго – право, целый месяц. В течение этого месяца он наслаждался, наблюдая, как робко подходила северная весна, резко отличаясь от внезапного прилива тепла на юге. Он собирал ягоды, измерял стебли густого кустарника, следил, как постепенно гиацинты устилали своим голубым ковром лесные полянки. Все это совершенно поглощало, пленяло его до тех пор, пока он не узнал случайно, что благородный рыцарь де Герден венчается с Жанной де Сен-Поль в Вербное Воскресенье в церкви святого Сульпиция в Жизоре.

– Прости Господи! – подумал он, и его словно кольнуло в сердце. – Дай Бог поспеть!

И помчался Беарнец на юг быстрее ветра.

Глава VIII

КАК УДЕРЖАЛИ РИЧАРДА, ЧТОБ ОН НЕ ЗАДУШИЛ ОТЦА

Задолго перед тем, как нежно-розовый румянец на миндальном дереве возвестил приближение земли-невесты, на всех дорогах Галлии уже слышался топот конных ратников и звон стальных остриев, ударявшихся друг о друга.

Эта новая война раздробила Галлию: Аквитания стояла за Ричарда, который, хотя и подчинил себе все это великое герцогство и управлял им с помощью железной дубинки, все-таки сумел добиться того, что его там уважали. Так например, граф Прованский прислал ему свой отряд, граф Тулузский и дофин Овернский оба привели с собой по отряду. Из Перигора, от Бертрана графа Русильона, из Беарна и (не без особого основания) от умного короля Наваррского шли и ехали копейщики и пращники, лучники и рыцари со своими эсквайрами и знаменосцами. Герцог Бургундский и граф Шампанский подошли с востока в подкрепление к войскам короля Филиппа на западе; графиня Бретонская рассылала факелы, этих вестников войны.

Все концы Галлии поднялись на рыжего старика-анжуйца, что засел в самых недрах ее, а теперь все еще оставался в Англии и тайком посылал весточку за весточкой к своему сыну Джону. Этот Джон, сидя один в Париже, и не думал вооружать копейщиков: своих собственных у него не было, да и не смел он высказаться открыто. Вынужденный братом, он принял его сторону и в первый раз от роду приложил руку к пергаменту. «Богу известно, – думал он, – что и этой тяготы с меня довольно!» Вот он и сидел себе в Париже, изворачиваясь и меняя свою личину, как ему было удобно, смотря по тому, откуда ветер дунет. Никто о нем не справлялся, а всех менее его брат Ричард, которому, собственно, нужды не было до того, что он делает со своей особой, лишь бы была его подпись.

Таков уж был нрав у Ричарда: доведет он человека до крайности – и затем позабудет про его существование. Если ему напомнят, бывало, про забытого, он пожмет плечами и скажет: «Да ведь он дурак!» Ответ неудовлетворительный: Ричард как будто не разбирал, или не желал разбирать, что есть два рода дураков. Загнанный на самую вершину, один оказывается дураком, потому что там и остается, другой – потому что пытается оттуда спуститься. Принц Джон, далеко не дурак, принадлежал ко второму роду дураков. В свое время мы поясним, как он пытался спуститься и куда идти. Нам с вами, прежде всего, надо отправиться на запад на место военных действий.

На войне граф Ричард вступил в свои прирожденные права: он был превосходнейший, наилучший из полководцев того времени. Что улавливал он взглядом, то схватывал тотчас же умом, как железной подъемной машиной. Его глаз был глаз истого воина; он понимал все по одним намекам и придавал жизнь всему бессловесному. Как легко нам с вами предвидеть тот или другой ход на шахматной доске! Вот также легко было для него видеть по всему безграничному пространству Франции движущиеся толпы людей. Вот они ползут вперед змеевидной колонной; вот они веерообразно раскинулись от одной до другой купы дерев, там они уютно расположились лагерем под холмом, а тут устилают береговые кручи жертвами крылатой смерти: там и сям им то мешают, то помогают каменные залежи у подошвы ледников. ..

Ничего-то не упустит Ричард из виду. Он возьмет в расчет время и погоду, оценит места обороны. Он выберет брод по одному взгляду на окрестности. Он назначает время и место для встречи конницы с пехотой, предупреждает известия разведчиков. Он не только заботится о крепости собственной боевой опоры, но и старается подорвать опору неприятеля. И, понятно, все это он делает без географических карт и вразрез с обычными приемами своих соседей.

Так Ричард перехитрил аквитанских баронов, хотя сам был еще чуть не мальчишкой, а укрепления на холмах обратил в западню для их же обитателей. Он обладал чудесным даром ночных передвижений и нанесения удара за ударом с такой быстротой, что вы не успели очнуться от первого, как вам наносился второй со всего размаху. Он мог быть до смерти терпелив, этот неутомимый охотник, преследующий добычу украдкой, шаг за шагом. Он мог быть, смотря по обстоятельствам, безжалостным, как бурное море, или до невероятия великодушным. Для людей, которых он вел за собой, это был отец родной: таким всякий знал его и любил. Но, как правитель, он был слишком самостоятелен и одинок, чтобы внушить любовь к себе. На войне Ричард был другом последнего конюха. Лично он бросался вперед до неразумия, когда сшибались войска, зато это был такой вечно жизнерадостный, проворный молодчина, что было бы святотатством представить себе раны на таком прекрасном теле. Да никто и не думал о них: казалось, Ричард играет с опасностью, как котенок с сухими листьями.