Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис. Страница 38

Она остановилась, задыхаясь, и застыдилась, что наговорила так много. Королева-мать тотчас же подошла к ней и протянула обе руки.

– Клянусь душой, ты, Жанна, – добрая женщина! – воскликнула она. – Никогда не покидай сына моего.

– Никогда я и не подумаю покинуть его, – отозвалась Жанна. – В этом мое наказание, да и его также, думается мне.

– Его наказание, дитя мое?

– Да, мадам! – ответила Жанна. – Неужели же вы считаете, что король должен заключить брачный союз?

– Да, да!

– Но для того, чтобы вступить в брак, он должен отстранить меня.

– Да, да, дитя!

– Говорю вам: хоть он меня и любит, ему никогда не достигнуть цели своих пламенных желаний; а я, как ни люблю его, я не могу его утешить. Но мы оба не можем оставить друг друга из боязни, чтобы не оправдалось пророчество прокаженного; и вот он осужден вечно томиться неисполненным желанием, а я – вечно горевать. Я думаю, это довольно тяжкое наказание как для мужчины, так и для женщины.

Королева-мать зарыдала.

– Страшное наказание за небольшой милый грешок! Но, – прибавила она, все-таки соблюдая политику, – но меня берет сомнение, как бы сын мой, такой пылкий любовник, не поставил с тобой на своем.

Жанна покачала головой и сказала с глубоким вздохом:

– Нет, это невозможно: ведь в моих руках его жизнь; и я только об этом и буду думать.

Но тут жалость над самой собой взяла верх, она отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Королева-мать вдруг подошла к ней и поцеловала. И обе рыдали – нежная Жанна и старуха-кремень, ворчунья аквитанская. Обе эти женщины, любившие короля Ричарда, заключили договор, скрепленный поцелуями, что Жанна будет всячески стараться содействовать замыслу наваррца. Обстоятельства, как друг, помогли ей в этом богоугодном деле самоограбления: Ричард, принявший на себя великое обязательство пред Всемогущим Богом, не мог достать денег.

Как ни был он занят разными ухищрениями для того, чтобы восстановить доверие к себе, как ни хлопотал с ускорением коронации, он продолжал видеться почти ежедневно со своей любимицей, то прогуливаясь с нею в саду монастыря, где она жила, то сидя с нею у дверей. В эти минуты, которые доставались им урывками, между ними было трогательное равенство: женщина более не испытывала подчинения мужчине, мужчина более владел собой, благодаря тому, что меньше стала его власть над нею. Как часто сиживал он на полу ее ног, в то время, как она была занята одной из нескончаемых вышивок, которые были излюбленным делом тех поколений! Закинув голову на ее колени, он лежал, не спуская глаз с ее лица, и в душе размышлял: может ли в будущем оказаться что-либо прекраснее этой спокойной хранительницы прелестной плоти? Да, в ту пору в этом была ее главная гордость: при всех ее сокровищах – при величавой поступи, нежной теплоте, тонкой соразмерности частей тела, при ее ярком трепетном душевном пыле – она могла строго держать себя в руках и обходиться скромно, не расточая своих великих богатств, могла, такая находка для брачной жизни, играть роль монахини без малейшего вздоха!

«Если она, лишенная мной девственности своей, может слезами вернуть себе целомудрие, почему же не могу я взять на себя этот подвиг, Царь мой Небесный?» – такова была дума Ричарда изо дня в день – истинно достойная мужчины дума. Ведь женщины не присматриваются к своим прелестям, не видят в себе кумира и считают мужчин набитыми дураками за то, что те находят одну из них более привлекательной, чем другая. Ричард никогда не высказывал этой мысли, но молча преклонялся перед Жанной, как перед своей богиней. А она, читая благоговение на поднятом к ней лице, закаляла себя против нежной лести, сдерживала себя и в своем бойком, гордом уме затевала против него бесконечные козни.

Без слов беседовали их души о предмете, которого они не затрагивали никогда между собой. Безустанное вопрошание ее лица многое объясняло ему, подготовляло его; а она, располагая всем женским коварством, выжидала, взвешивая, удобное время.

И вот, однажды, когда они сидели у окна, Жанна вдруг выскользнула у него из рук и, опустившись на колени, принялась молиться. Несколько времени он не трогал ее, находя ее поступок таким же прелестным, как и она сама. Но вот он низко наклонился к ней, так что его лицо почти касалось ее щеки, и прошептал:

– Скажи, о чем ты молишься, сердце мое? Дай и мне помолиться с тобой!

– Я молюсь за короля, господина моего, – ответила она. – Дай мне молиться!

Он настаивал, уговаривал ее, прижимался к ней. Она закинула назад голову и подняла к нему свое лицо, побелевшее от сдержанности.

– О, Христос, Царь Небесный! – молилась она. – Прими эту жертву из моих грешных рук!

Мольбу свою она возносила ко Христу, но взоры ее были подняты к Ричарду: он дерзнул ответить ей от имени Христа.

– Какую жертву, дитя мое?

– Я приношу Тебе героя, который отдыхал у меня на груди; приношу Тебе супружеское свое ложе и графскую шапочку; приношу Тебе лобзанья, объятия, клятвы, долгие минуты бессловесного блаженства; приношу тебе всю любовь – ее речи, ее борьбу, затем затишье ее, доверчивость, ее надежды и обеты. Но, Господи! Воспоминание любви я буду век хранить, как Твой залог!..

Дух занялся у короля Ричарда: молча смотрел он прямо ей в лицо. То был лик ангела кротости, твердый, угрюмый, пылкий, как огонь, знакомый с горем.

– О, грозный Господь! О, святые воители! О, закаленные в огне! О, Жанна, Жанна, Жанна! Подкрепи меня! – воскликнул он от глубины своей душевной муки.

– Мне подкрепить тебя, Ричард? – молвила она. – Нет, но ты и без того уж подкреплен. Тебя подкрепил святой Крест: ты принес ему в жертву больше, чем я.

– Принесу все, что прикажешь! – воскликнул Ричард. – Я ведь знаю, что ты хочешь спасти честь мою.

– И положись в этом на меня! – сказала Жанна, давая ему целовать свои щеки.

Такими-то мерами она приобретала над ним все большую власть. Был ли он подкреплен святым Духом или нет, все же в твердости его духа нельзя было сомневаться. Тут ум Жанны не обманул ее. Он прочел все ее мысли. Она же не уступала ни пяди из завоеванной почвы: и во всех ее сношениях с ним стояла святая, стояла дева, поглощенная одной великой мыслью. В его глазах она возвышалась знамением веры, священным огнем на алтаре; а дух милой, застенчивой любви, подобно цветку в расщелине скалы, витал у подножия святого Креста, Так она возносилась в этом огне, ведшем Ричарда вперед, как тот светоч, который она высоко держала, чтоб указывать ему путь на заре. Да, она сделалась тем, чему была знамением.

Она стояла подле самой королевы-матери в то время, когда короля английского венчали на царство и помазывали миром. Лицо ее сияло неземной чистотой; глаза блистали звездами; одета она была во все красное, ли на голове сверкал серебряный венок. Все окружающие, заметив, с каким уважением относилась к ней короле мать, едва дерзали поднимать на нее глаза. Статного короля, которого раздели до рубашки, помазали миром, вновь одели и венчали королевской короной, затем уса ли, с державой и скипетром в руках, принимать верноподданническое поклонение. В свою очередь и Жанна приблизилась и преклонила пред ним колена. Ее дело было сделано. Студеная струя, протекавшая у нее в жилах вместе с кровью, этот лучший знак и причина царской обособленности, теперь вдвойне била в Ричарде, первом из королей этого имени. Он смотрел на коленопреклоненную Жанну – и узнавал и не узнавал ее. Своими холодными устами она приникла к его холодной руке. В тот день, по ее собственному желанию, любовь застыла в ней; а та любовь, которая должна была теперь пробудиться, еще дремала в ней онемело.

Король Ричард короновался третьего сентября, и все убедились, что это будет настоящий король. В тот же день граждане города Лондона избили всех жидов, каких только могли найти, а Ричард приговорил своего брата Джона к изгнанию из своих владений в Англии и Франции на три года и три дня.