Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис. Страница 50

– Дорогой, возлюбленный мой господин! – лепетала Жанна, чуть живая от потери сил. Но он продолжал бесноваться.

– Когда я, Фульк, как ты теперь, лежал голенький под боком у матери, отец послал за веткой терновника и заткнул ее за мою подушку, будто я сам ее держу. Как же ты-то будешь без нее, мой мальчик? Разве ты не из терноносцев?

Ричард положил ребенка на руки няньки, подошел к дверям и давай выкликать Гастона Беарнца, дофина Овернского, Меркадэ и самого черта! Епископ Солсбери прибежал на крик короля.

– Епископ! Ты должен сегодня сослужить мне службу! – промолвил король Ричард. – Садись на корабль и отчаливай живо, дружище! Доплывешь до Бордо, а оттуда, верхом, по болотам, за Анжер. Там ты сорви для меня ветку терновника – и духом назад! Мне ее необходимо иметь, говорю тебе – так поезжай! Торопись, епископ! Бог да будет с тобой!

Епископ начал было бормотать:

– Но, государь…

– Я тебе больше не государь, если твой корабль еще будет виден на закате! – возразил Ричард. – Зови меня тогда, скорее, князем дьявола! Пойди, повидайся с моим канцлером, снеси ему мой перстень, да ничего не забудь! Убирайся же, да живо назад!

– О, государь, постойте! – воскликнул в отчаянии епископ. – Да ведь до Пасхи терна не будет, а у нас еще только первый Спас!

– Бог сотворит чудо, я уверен! – возразил король. – Ступай же!

И, буквально вытолкав епископа за дверь, он вернулся к Жанне. Она лежала в глубоком обмороке. Это опять привело его в бешенство, но уже иного рода. Он грохнулся на колени, потом подхватил ее на руки и принялся носить по комнате. Он кричал на всех святых и на самого Бога, вытворял всякие безумные выходки и только одну разумную вещь упустил из виду – позвать врачей. Наконец, вошел аббат Мило, он спас Жанну от него для дальнейших предопределений Господа.

Придя в Замок к королеве, граф Сен-Поль застал там маркиза. Беранжера тоже лежала бледная, дрожащая, и то сжимала, то разжимала свои маленькие ручки. Монферрат стоял у нее в головах. Три из ее дам окружали ее на коленях, шепча ей что-то на ее родном языке и предлагая то апельсиновой воды, то леденцов, то опахало из перьев, Сеп-Поль остановился так, чтобы она могла его видеть, и преклонил колени.

– Мадам! – обратился он к ней. – Как здоровье вашей милости?

Маленькая женщина вздрогнула, но не проявила никакого внимания.

– Государыня! – начал опять Сен-Поль. – Я – пэр земли французской, но прежде всего я – рыцарь! Я дерзнул сюда явиться, чтобы послужить вашей милости, вместе с моими людьми. Прошу вас вымолвить хоть слово!

Маркиз сложил руки. С его широкого белого лица было хоть картину писать!

Ладони королевы Беранжеры были в кровь исцарапаны ее ноготочками, содравшими кожу. Она вся побелела, в ее черных сверкающих глазах не было видно зрачков. Когда Сен-Поль заговорил с ней вторично, она вся задрожала до того, что не могла сдержать себя и принялась метаться головой по подушкам. Но вот она заговорила:

– Я страдаю, ужасно страдаю! То, что мне приходится терпеть, превосходит всякое понимание; ни одна девушка не выносила ничего подобного. Где же Бог? Где Мария? Где ангелы?

– Милая наша, дорогая государыня! – заворковали вокруг нее женщины, одна даже погладила рукой по ее лицу. Но королева стряхнула прочь эту руку и продолжала ныть, жалуясь даже откровеннее, чем сама хотела.

– Можно ли так поступать с королевской дочерью, Господи Иисусе Христе? Что ж это за супружество, когда новобрачную бросают в самый день свадьбы?

Она вскочила на своей постели в присутствии мужчин, схватила себя за грудь и завопила:

– Она родила ему ребенка! Он теперь с ней! А я разве не годна для того, чтобы иметь детей? Или здесь никогда молока не будет? О, о… Такого позора я не могу снести!

Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться в кровати.

Монферрат был действительно тронут. Он сказал тихонько Сен-Полю:

На что же мы, рыцари, если можем терпеть такую несправедливость?

– О, Боже! Помоги поправить дело! – промолвил Сен-Поль, всхлипывая.

– И Он поправит, – проговорил Монферрат. – Если мы сами Ему поможем!

Это замечание напомнило Сен-Полю его собственные слова Жилю де Гердену. Он поспешил броситься перед королевой на колени, чтобы запечатлеть свою преданность.

– Дама моя Беранжера! – горячо воскликнул он. – Возьмите меня в свои ратники! Я дурной человек, но, конечно, не такой дурной, как он. Пустите меня сразиться с ним за вас!

Королева нетерпеливо качнула головой.

– Ну, что вы можете поделать против такого славного человека? Он – величайший о мире властелин.

– О, Donicncddio! – рыкнул маркиз. – У меня кое-что найдется, чтобы посбить эту славу– Любезная наша государыня! Мы пойдем помолимся, чтобы Бог послал вам здоровья.

Приложившись к ее ручке, он увлек за собой Сен-Поля, который весь дрожал от наплыва мыслей, пламенным потоком охвативших его.

– О, клянусь моей душой, маркиз! – воскликнул юноша, когда они опять вышли на свет Божий. – Что же бы нам сделать, чтобы загладить эти злодейства?

Маркиз лукаво взглянул на него.

– Прикончить негодяя, который натворил их.

– Но чисто ли мы поступим, маркиз? Нет ли у нас тут каких собственных задних мыслей?

– Дело довольно "истое! Придешь ли ты к Мушиной Башне сегодня ночью?

– Да, да, приду! – отозвался Сен-Поль.

Только смотри, со ной будет человек, который может сослужить нам службу! – продолжал маркиз.

– А! – сказал Сен-Поль. – И со мной тоже. Маркиз почесал нос.

– Гм! – промычал он наставительно. – А кто он, может быть, этот ваш человек, Сен-Поль?

– А вот кто: человек, который имеет столько же причин ненавидеть Ричарда, как и эта бедная дама.

– Да кто же он?

– Поклонник моей сестры Жанны.

– Клянусь Причастием! – – воскликнул Монферрат. – Нас будет целая компания влюбленных.

На том они и распростились.

Мушиная Башня стоит в стороне от города, на песчаной косе, которая раздваивается и как бы двумя крюками охватывает болотину, покрытую пенистым илом, морской травой и отбросами – словом, всем, что только попадается мусору и грязи в стоячей воде. Только перед ней лежит часть моря, где уже начинаются прилив и отлив, хотя ленивые, не выше полуфута; с Другой же стороны тянется плотина, которая подходит к городской стене. Над этим омертвелым болотом и вокруг него день и ночь вы услышите жужжанье бесчисленного множества больших мух, а в полдень можно даже видеть, как они плотной завесой висят в тяжелом воздухе. Говорят, это оттого, что в глубокой древности здесь совершались гекатомбы в честь идолов. Но есть и другая, более правдоподобная причина: эта болотина – просто кладбище мертвечины, и она отвратительно воняет. Всякая падаль, которую бросают с городских стен, приплывает сюда и остается тут гнить. Мухи поживляются здесь, чем случится. Им приходится делиться добычей с водяными и земными тварями, крупные рыбы приплывают сюда покормиться, а по ночам шакалы и гиены спускаются с гор и пожирают то, что им удастся стянуть. Но не раз случалось, что акулы стаскивали этих хищников в воду и лакомились свежим мясцом, если им позволяла их сестра-акула. Как бы то ни было, это место одарено ужасным названием, ужасным запахом и ужасным шумом жужжанья мух, которое сливается с всплесками акул. Их, впрочем, редко можно видеть: вода-то слишком для этого плотна. Но можно угадать присутствие акул по маслянистым струйкам на поверхности в виде головок больших стрел, которые оставляют за собой в зловонной тине плавники прожор, снующих от одного трупа к другому.

Туда-то в глухую ночь явился Монферрат, в черном плаще, зажимая себе нос, но не препятствуя ушам своим слышать затаенный гул мушиного жужжанья. При свете звезд и блеске зловонной воды он мог ясно различить высокую фигуру в длинном белом одеянии. Незнакомец стоял над самым краем болотины и смотрел на акул. Маркиз спрятал своих телохранителей за башней, перекрестился, вынул меч, чтобы проложить себе дорогу сквозь чудовищную тучу мух, и так шел себе вперед, движениями своими напоминая человека, который вяжет снопы.