Вилла загадок - Хьюсон Дэвид. Страница 12

Закурив сигарету, Перони выдохнул дым в окно.

– Ты еще не приглашал на свидание Барбару Мартелли?

"С чего вдруг он об этом вспомнил?" – удивился Коста, а вслух сказал:

– Пока что не нашел подходящего повода.

Выражение лица Перони говорило: "Ты что, шутишь?"

– Я пока не готов. Ясно?

– По крайней мере это честно. Когда ты последний раз был с женщиной? Не обижайся, что я спрашиваю. В "нравах" мы все время говорим о таких вещах.

– Думаю, у вас в "нравах" это время измеряется в часах, – не задумываясь ответил Коста и сразу же пожалел о своих словах.

Лицо Перони вытянулось – высказывание Косты явно его задело.

– Прости, Джанни. Я не хотел. Случайно вырвалось.

– Ну, по крайней мере теперь мы называем вещи своими именами. Надеюсь, это значит, что мы можем говорить друг другу все, что хотим.

– Я не...

– Все нормально, – прервал его Перони. – Не извиняйся. У тебя есть полное право говорить мне, когда я веду себя как идиот.

Перони был не таким простым, каким предпочитал казаться. Коста давно уже это понял. В глубине души он тоже хотел обсудить то, что случилось, хотя и старался делать вид, будто избегает этой темы.

– Почему ты так поступил, Джанни? Ведь у тебя была семья. Ну, когда ты пошел к проститутке.

– Ой, только не надо! Такие вещи случаются каждый день. Думаешь, одни холостяки время от времени возбуждаются?

– Нет. Просто насчет тебя я бы так не подумал.

Перони глубоко вздохнул.

– Помнишь, я как-то тебе говорил – у каждого есть эта червоточина.

– Но не каждый дает ей волю.

– Нет, – медленно покачал он своей большой уродливой головой. – Каждый – так или иначе, иногда даже не зная об этом. Почему я так поступил? На это есть очень простой ответ. Та девушка была чертовски красива. Стройная, молодая блондинка. И молодая. Ах да, я уже об этом сказал. Может, она заставила меня воскреснуть. Когда ты двадцать лет женат, забываешь, что это такое. Только не говори, что, дескать, и твоя жена тоже забывает. Значит, я вдвойне виноват.

Коста промолчал, боясь перейти черту и разрушить те хрупкие отношения, которые они сумели наладить за последние несколько недель.

Удивленный его молчанием, Перони нахмурился:

– А-а, я понял. Ты думаешь: "Да кем себя считает этот отвратительный ублюдок? Может, Казановой?"

– Ты и вправду не похож на великого любовника. Только и всего. Если ты не против, что я так говорю.

– Правда?

– Правда. – Коста понимал, о чем он думает. Но посмеет ли произнести это вслух?

– Ты хочешь назвать меня уродом? Время от времени такое случается, Ник. И должен тебе сказать, что мне это не нравится.

– Н-нет... – запнулся Коста. – Просто я думаю...

– О чем?

– Что, черт возьми, с тобой случилось?

Джанни Перони расхохотался.

– Ты меня убиваешь! Правда, правда. За все время, что я здесь работаю, ты первый прямо задал мне этот вопрос. Можешь в это поверить?

– Да, – неуверенно произнес Коста. – Я хочу сказать, что это очень личное. Люди боятся, что ты не так поймешь.

– Какое там личное! – отмахнулся Перони. – Вам, ребята, приходится каждый день видеть эту отвратительную рожу, когда вы приходите на работу. А я вынужден с этим жить. Это... – он ткнул в себя толстым пальцем, – факт, от которого никуда не скроешься.

Коста понял, что попал в точку.

– Ну и?..

Перони снова засмеялся и покачал головой:

– Невероятно! Строго между нами, ладно? Без передачи. Этого никто не знает. Многие ребята считают, что я получил это в схватке с бандитом или что-нибудь в этом роде. И гадают, как же теперь выглядит тот, другой. Меня это вполне устраивает.

Коста согласно кивнул.

– Со мной это сделал полицейский, – продолжил Перони. – Мне было двенадцать лет. Это был деревенский полицейский. А я был деревенским ублюдком – в буквальном смысле. Моя мамочка работала на одну супружескую пару, которая содержала бар, и время от времени залетала. Она всегда была немного наивной. Так что я двенадцать лет пробыл деревенским ублюдком и все эти годы терпел соответствующее отношение. На меня плевали. Меня били. Надо мной смеялись в школе. Но как-то раз один идиот-одноклассник, который и был моим главным мучителем, зашел чересчур далеко. Сказал что-то о моей мамочке. И я избил его до полусмерти. Первый раз в жизни. Хочешь правду? И единственный. Потом в этом не было нужды. Просто посмотрю на человека, и...

– Готов в это поверить, – согласился Коста.

– Вот и хорошо. К несчастью, гад, которого я избил, был сынком деревенского полицейского. И вот на сцену выступил Папа, и Папа был пьян. Одно к одному. Он поработал ремнем, но ему показалось этого мало. Так что он пошел и принес кастет, который носил, как ты понимаешь, исключительно ради самозащиты, и зажал его в кулаке. – Перони задумчиво смотрел на проезжавшие мимо машины. – Через два дня я очнулся в больнице, лицо как тыква, мама сидит рядом. Первое, что она сказала: "Никому ничего не говори, он деревенский полицейский". Второе, что она сказала: "Не смотрись пока в зеркало".

– Ты мог кому-нибудь пожаловаться, – заметил Коста.

– Ты ведь городской парень, правда? – испытующе посмотрел на него Перони.

– Думаю, да.

– Оно и видно. В любом случае недели через две я вышел из больницы и заметил, что все изменилось. Люди, увидев меня, опускали глаза. И знаешь, что хуже всего? Тогда я помогал своему дяде Фреддо продавать по воскресеньям поросят. И снова этим занялся. А что еще делать? Через какое-то время он пришел ко мне, весь в слезах, и отказал мне от места. Никто не хотел покупать еду у парня с таким лицом. Это было самое худшее. Когда я подрос, то хотел только выращивать этих поросят и продавать их по воскресеньям. Эти ребята... они все казались такими довольными. Но... – Он сложил руки на груди, откинулся на сиденье и посмотрел на Косту. – И тогда я стал полицейским. А что еще было делать? Хотел досадить тому старому ублюдку, который меня изуродовал. Но главная причина, если хочешь знать, была в другом – я стремился все уравновесить. На этой работе я никого и пальцем не тронул. И не трону, если на то не будет очень веской причины, а за двадцать с лишним лет я таковой пока не обнаружил. Все дело в балансе.

– Мне очень жаль, Джанни, – только и смог сказать Коста.

– А чего жалеть? Я смирился с этим уже много лет назад. Это ты последние полгода не отрывался от бутылки. Это мне тебя жаль, парень.

Возможно, он это заслужил.

– Прекрасно. Значит, мы квиты.

Перони окинул его проницательным взглядом.

– Я вот что скажу тебе, Ник. Ты начинаешь мне нравиться. В душе я знаю, что буду скучать по тому времени, что мы работаем вместе. Хотя, как ты понимаешь, не хочу его продлевать. Тем не менее позволь дать тебе дружеский совет. Перестань себя обманывать и считать каким-то особенным. Это не так. Миллионы людей пытаются примириться со своими изломанными жизнями. Мы с тобой всего лишь двое в большой толпе. А после этой маленькой лекции... – Он выждал, пока Коста парковал машину. – У меня к тебе одна просьба. – Перони с надеждой взглянул ему в лицо. – Прикрой меня. Мне нужно сделать кое-что важное. Встретимся здесь в два часа.

Коста растерялся. Не было ничего необычного в том, чтобы отлучиться на пару часов, просто он не думал, что Перони относится к полицейским такого типа.

– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – спросил он.

– Это личное дело. Завтра день рождения моей дочери, и я собираюсь послать ей что-нибудь, чтобы она не считала своего отца полным ничтожеством. С Кампо ты и сам справишься. Только не связывайся с крутыми мерзавцами, хорошо?

Стараясь сосредоточиться, Лео Фальконе читал бумаги из принесенной с собой папки. Он не хотел торопить события. Предать дело огласке значило насторожить тех, кого он хотел допросить, хотя, учитывая, насколько плохо в полицейском участке умеют хранить секреты, они, вероятно, уже и так все знают. Подобная пауза помогала ему также настроиться на работу после отпуска, проведенного в полном одиночестве в одном из фешенебельных отелей в Шри-Ланке. Он не встретил ни одного интересного собеседника и едва выносил присутствие других людей. Такая нудная и утомительная замена обычной рутины только раздражала. Он даже рад был вернуться за письменный стол, к сложному делу.