Мой (не)сносный сосед (СИ) - Гранд Алекса. Страница 2

– Ален, впусти гостей, пожалуйста, – мамин голос отвлекает от заманчивых мыслей о новоселье и прелестях самостоятельной жизни, и я иду исполнять обязанности хозяйки нашего буйного, но достаточно дружного дурдома.

Отпираю дверь и неимоверным усилием воли удерживаю улыбку на лице, потому что Галина Васильевна мне явно не рада. Ей-богу, Ленин на буржуазию и то приветливее смотрел, чем она – на мою несчастную тушку.

– Всем мыть руки и за стол, – в прихожую очень вовремя вплывает Вероника, приобнимает меня за плечи и выпроваживает в зал с тихим шепотом «расслабься, это всего лишь обед».

Через пять минут мы все рассаживаемся за круглым столом, раскладываем по тарелкам мамину фирменную «Селедку под шубой» и от всей души нахваливаем ее кулинарные таланты. После чего мне приходится стойко выдерживать пятнадцатиминутную хвалебную оду в честь дочери маминой подруги и делать вид, что тема диссертации сестры волнует меня чуть больше глобального потепления. Хреново быть эдаким гадким утенком в семье, по ошибке затесавшимся в стаю к белым лебедям. Вон, даже Петьку хвалит учитель в художественной школе, а я в универе второй раз восстанавливаюсь.

– За что там твою Аленку из вуза отчислили? – давит на больное соседка, а я невольно задумываюсь, за что она меня так невзлюбила? Может, за тот случай, когда я ее Машеньке песок на голову высыпала? Так, ведерко игрушечное было, небольшое. И, вообще, нечего было у меня лопатку отбирать.

– За покушение на убийство сына ректора, – бодро рапортую я, заставляя Петьку с Никой тихо хихикать, а Галину Васильевну – обалдевать от шока.

Привыкшая к моим выкрутасам мама обреченно воздевает глаза к потолку, я же, не испытывая ни малейших угрызений совести, перекладываю на тарелку большой кусок «Наполеона» и борюсь с желанием совершенно по-детски показать обществу язык.

– А Машеньке должность в «Газпроме» предложили, – соседка возвращается к теме, о которой может говорить вечно, ну, а мой мозг временно отключается, пока рот сам выдает.

– Уборщицы?

Осуждающе-злобное «Елена-а-а» сливается с грустным «Ва-а-ась», а я отказываюсь пристыженно краснеть и раскаиваться. Наливаю стакан воды и заботливо передаю его закашлявшейся Галине Васильевне, заговорщически подмигиваю давящемуся смехом Петру и тянусь за дополнительной порцией торта. Не парясь о лишних калориях, потому что ни на бедрах, ни на животе они у меня не откладываются. Видимо, сразу перерабатываются в чистую энергию и не дают спокойно сидеть на месте.

– Васька-Васька, – укоризненно качает головой мама и, поправив выбившийся из идеальной укладки каштановый локон, произносит с неподдельной тревогой: – как с твоим характером с кем-то ужиться?

– А я не собираюсь ни с кем уживаться. По крайней мере, в ближайший год точно, спасибо тете Нике, – легкомысленно пожимаю плечами и, разделавшись с десертом, встаю из-за стола.

Целую маму в висок и топаю в коридор, шнуровать любимые кеды. Подбираю с пола черный рюкзак с изображением приплясывающего единорога и разглядываю в зеркале довольное отражение. Игнорирую несущееся вслед «когда всем скромность и мозги раздавали, твоя дочь в очереди за сарказмом стояла» и предвкушаю, какие занавески повешу в перешедшей в мои владения кухне.

Новое место обитания встречает довольно-таки просторным холлом, ярким освещением и тучной консьержкой образца восьмидесятых. Колорита суровой женщине добавляют угольно-черные толстые брови, торчащие из волнистых каштановых с проседью волос бигуди и звучащие из радиоприемника «Белые розы».

– Здравствуйте, меня зовут Алена Васильева, – свечусь от распирающего меня счастья и кладу на стойку плитку молочного шоколада, налаживая связи на будущее. – На тринадцатом буду жить.

– В сто пятидесятой? – дождавшись моего утвердительного кивка, вахтерша как-то подозрительно округляет зеленые глаза и совсем не радужно выдает: – храни тебя Бог, деточка.

– Пусть лучше хранит моих соседей, – бормочу вполголоса, направляясь к лифту и зачем-то рисуя в воображении вчерашний поход в деканат, который наш долговязый рыжеволосый староста заполнит надолго. Запишет в фиолетового цвета дневник, а потом с содроганием будет рассказывать о нем внукам.

Мысленно я уже разбираю перевезенные накануне сумки, развешиваю немногочисленные платья в шкаф, складываю на полку майки со смешными принтами и дурацкими надписями и иду заваривать привезенный тете Нике каким-то знакомым настоящий китайский чай. Но суровая реальность со всего маху бьет под дых и заставляет спуститься с небес на землю и гадать, что делать с перекрывшим проход в мою квартиру холодильником.

Мучить чужой дверной звонок приходится долго, и я уже почти успеваю отчаяться, думая, что хозяин либо уехал на работу, либо спит таким беспробудным сном, что его не поднимешь фанфарами. Однако спустя пять минут моих терзаний на пороге появляется лохматый, заспанный, но все-таки симпатичный парень. Его слегка волнистые темно-каштановые волосы топорщатся в разные стороны, светло-карие глаза щурятся от яркого света, а под белой помятой футболкой перекатываются литые мускулы. И я даже пискнуть не успеваю, как эта помесь неандертальца с зомби затаскивает меня внутрь.

Бардак в прихожей царит адский: на полу валяются пустые бутылки и упаковки из-под чипсов, на зеркале в углу почему-то висит сомбреро, а выглядывающие из ботинок сорок пятого размера маракасы прямо-таки кричат о неадекватности их владельца, судя по всему, принявшему меня за мастера чистоты.  

– Короче, Кнопка – это пипидастр, пипидастр – это Кнопка. И вместе вы надраите эту квартиру до блеска. Ферштейн? – брюнет явно не понимает, что только что подписал себе приговор, а у меня к горлу разом подкатывает вся усталость прошедшего дня вместе с накопившимся негодованием.

– Стесняюсь спросить, а ничего нигде не треснет? – вкладываю в голос всю нежность, на которую я только способна, и даю этому смертнику последний шанс, которым он не пользуется и со смачным грохотом забивает гвоздь в крышку своего гроба.

– Треснет! Мое терпение и, может быть, твой комбинезон.

Торжествующую улыбку с красивого лица я смываю очень быстро, позаимствовав бадью с кофе у выпершегося поглазеть на это представление блондина. Выливаю на голову соседа пол литра божественного напитка, отставляю пустую посудину на трюмо и, скрестив руки на груди, ору.

– Холодильник с моего коврика убери, придурок! Я домой зайти не могу, – как ни странно, от выплеска эмоций становится легче. И я вновь обретаю способность трезво оценивать окружающую обстановку и начинаю просчитывать пути к отступлению, потому что глаза опешившего от такой наглости парня опасно темнеют и начинают прожигать в районе моего лба дыру. И я боюсь, что принять в качестве жертвы закутанную в простыню фифу, вещающую что-то о Майорке, двухметровый австралопитек не согласится. Упс.

Глава 2

Иван

Сколько страсти в отношениях соседей!

Одни заливают, другие стучат по батарее,

третьи подслушивают, случайно. Если бы

Шекспир жил в хрущёвке, он написал бы ещё

много великих трагедий.

(с) «Следствие вели…»

Кофе постепенно засыхает и превращается в бурые сладкие потеки на моем лбу, а я делаю вот уже пятый глубокий вдох, который ни фига не помогает успокоиться. Все так же громко ржет Захар, по-прежнему ничего не понимает изображающая древнегреческого полководца то ли Катя, то ли Света, по нервам бьют отсчитывающие секунды настенные часы. Мрак.

– Может, тебе валерьяночки? – с неподдельным состраданием интересуется Кнопка, обрывая и без того ослабшие поводья самоконтроля, и у меня падает планка.

Я не знаю, почему так неадекватно реагирую на присутствие незнакомки, но задетое пострадавшее самолюбие требует кровавого отмщения. И я срываюсь с места, намереваясь слегка придушить бесящую все мое существо соседку. Девчонка, не будь дурой, начинает стратегическое отступление, ловко перепрыгивает через встречающийся у нее на пути мусор, подхватывает с тумбочки нелепый рюкзак с кривым, как будто издевающимся надо мной единорогом и пробкой выскакивает из квартиры.