Господин 3. Госпожа (СИ) - Князева Мари. Страница 33

— Спасибо, — хрипло выдохнул Рустам, — что пришла. Мы можем поговорить наедине?

Его глаза нашли Дальхота, всё ещё стоявшего у двери, и посмотрели на него с презрением — возможно, это мне только показалось из-за того, что даже веки поднимать Рустаму было трудно. Я оглянулась и кивнула слуге. Он кивнул в ответ и вышел, шепнув одними губами: "Я рядом".

— Ты очень красивая и… сильная, Ева, — сделал мне неожиданный комплимент Рустам. — Я сейчас говорю не про тело, а про душу. Я не встречал таких женщин, как ты. Теперь я понимаю, почему Халиб так помешался на тебе. Пять лет в браке, а он влюблён, как мальчишка. Я смеялся над ним, наблюдая за тем, как меняется его лицо, когда он говорит о тебе. 50-летний мужчина влюблён в свою 30-летнюю жену. Белую. Глупую. Христианку. А теперь… я его понимаю.

Все эти красивые слова не трогали меня, хотелось поскорее уйти и увидеть мужа.

— Спасибо, — ответила я вежливо, но холодно. — Ты что-то ещё хотел сказать или я могу идти?

— Нет, не уходи, пожалуйста. Мне нужно ещё немного времени. Я хочу провести его с тобой.

Ему плохо, — твердила я себе, но никак не могла смягчиться. Беате тоже было плохо, очень плохо! Я родила ребёнка без осложнений и проблем — и всё равно было трудно, а каково ей — одной, в тяжёлом состоянии и без помощи?! Я покачала головой:

— А ты не думаешь, что твоя младшая мачеха тоже хотела поддержки? Что бросить рожающую женщину на произвол судьбы — это худшее преступление, какое только можно вообразить! Как ты мог, Рустам? — слёзы против воли брызнули из моих глаз.

— Моя мать меня попросила, — замогильным голосом ответил он.

— Значит, просьба матери оправдывает любое преступление? Разве не служение Господу превыше всего?

— Амиля не была дочерью нашего Господа.

— Разве она не крестилась в вашу веру?

— Да, но лишь номинально.

— Значит, и меня бы ты убил, если бы твоя мать попросила?

Он помолчал немного, потом вздохнул и ответил:

— Нет. Тебя нет.

— Отчего же?

— Ты ангел, Ева. Нельзя убивать ангелов, даже если они приходят на землю в обличии женщины-христианки.

— Какая чушь! Я обычный человек!

— Ты спасла мне жизнь, несмотря на то, что моя смерть решила бы все твои проблемы раз и навсегда.

— Я спасала не тебя, а Зойру.

— Нет, ты её погубила, разве ты этого не понимаешь?

Я даже не стала вдумываться в это утверждение — мне было мерзко.

— Прости меня, — вдруг выдал очередной перл шурин.

Глава 40.

— Что? — переспросила я, не веря своим ушам.

— Мне нужно твоё прощение.

— О, не смеши меня, Рустам! Это твоя очередная коварная ложь? В отличие от предыдущих, она не умна!

— Нет, я говорю абсолютно серьёзно.

— Ты приехал сюда, чтобы погубить моего мужа, и это тебе удалось. С какой стати я должна тебя прощать?

— Я приехал сюда, чтобы отомстить брату за то, что он забрал у меня всю любовь и внимание отца, и избавить семью от очередной паразитки, отравляющей всё вокруг своим ядом. Но я узнал тебя, и теперь единственное, чего мне хочется — это твоё прощение.

Я содрогалась от его жестоких слов и ещё больше — от нелепых признаний. Таких неуместных, таких странных. Зачем? Зачем ему моё прощение? На что он надеется?

— Рустам, не лги мне, пожалуйста, снова — у меня нет никакого желания обсуждать эти глупости. Я несколько часов назад своими ушами слышала, как ты… — говорить было тяжело, в горле застрял комок и меня тошнило от той мерзости, с которой мне пришлось соприкоснуться, но я не собиралась отступать: — Как ты намерен тр*хать меня, пока мой законный и любимый муж скитается где-то изгнанником.

— Это было до.

— До чего?

— До моего прозрения. Я почти умер, Ева. Это ты не дала мне уйти. Я уже видел разверзающуюся передо мной пасть ада и пляшущих от нетерпения чертей…

— Я очень сожалею, что ты прожил жизнь не так, как велит твой Господь. Что обменял душу на ненависть и зависть, но здесь я ничем не могу тебе помочь.

— Ты можешь простить меня.

— Не могу. Мой муж в тюрьме, под угрозой казни. Мой бывший жених… Даже представлять не хочу, что ты с ним сделал… И это только те жертвы, о которых я знаю.

— Значит, не простишь? — обречённо переспросил Рустам. Его лицо было не просто бледным, а каким-то серым, губы — синими почти до черноты. Он действительно напоминал человека, который заглянул смерти в лицо.

Сердце моё дрогнуло, но я вспомнила Беату и не пожелала смягчиться, поэтому лишь покачала головой в ответ.

— Тогда нажми, пожалуйста, на эту кнопку, — он указал пальцем на какую-то красную кнопку на большой и сложной панели, находившейся рядом с его кроватью и соединённой с ним проводами.

— Зачем? — нахмурилась я. — Что это за кнопка и почему ты не нажмёшь её сам, ведь расстояние позволяет..?

— Это кнопка выключения кардиостимулятора. Я до сих пор жив только благодаря этому прибору. Нажмёшь — и всему конец. Всем твоим мучениям, а заодно и Халиба, и Питера, и его маленькой некрасивой жены. Я хочу, чтобы её нажала ты. Уверен, Господь не накажет тебя за это, а мне будет немножко легче умереть от твоей руки.

— Ты безумен, Рустам! Я спасала тебя в кабинете Зойры, чтобы сейчас нажать на кнопку? Ни за что!

— Тогда прости меня, если не хочешь убивать. Это простой выбор: если я не достоин прощения, убей меня.

Я закрыла лицо руками и тяжело вздохнула. Что за сумасшествие!

— Это просто бессмыслица! Что за детские игры? Я… я ведь могу просто уйти, не прощая тебя и не нажимая кнопку!

— Будь я прежним, сейчас предложил бы тебе выкуп за своё прощение. Письмо отца к Амиле. Но смертный порог — не место для торговли. Возьми его просто так, — он махнул рукой в сторону тумбочки, где я только теперь заметила папку с документами. — Там же всё имущество твоего мужа, что я украл у него, и прочие расписки… Пожалуйста, Ева, я в последний раз прошу тебя, облегчи моё бремя хоть немного..!

— Хорошо, — прошептала, внезапно потеряв голос. Я вдруг поняла, что всё это не обман и не позёрство — Рустам на самом деле готовится к смерти и хочет… покаяться. Он выбрал меня для последней исповеди, и я не вправе ему отказать, хоть и не имею полномочий отпускать грехи. — Но для этого тебе тоже нужно простить. Отца, Беату, их детей. Никто из них не хотел причинить тебе боль.

Рустам горько усмехнулся:

— Да, им было просто наплевать.

— Зачем тебе испытывать эмоции по поводу чужого равнодушия? Ты сам посадил себя в эту темницу, вместо того, чтобы забыть про тех, кому нет дела до тебя, и наслаждаться обществом тех, для кого ты важен. Твоя жена, дети, внуки… У тебя есть внуки?

— Разумеется! — бросил Рустам так, будто это ничего не значащая ерунда.

— Тебе очень повезло. Не у всех есть такая семья, как у тебя, и возможность обеспечить ей жизнь без нужды.

— Это всё понятно! — раздражённо отмахнулся Рустам. — Скажи, ты прощаешь меня?

— А ты прощаешь своих родственников?

— Ты предлагаешь мне перечеркнуть всё, чем я жил, последние пятьдесят лет? Это почти вемь мой земной срок!

Я вздохнула и опустилась на стул, потому что устала стоять, но продолжать этот разговор всё равно было тяжело.

— Как можно обвинять человека в том, что он родился? Полюбил?..

— …Возненавидел! — закончил за меня Рустам.

— Если ты не простишь, я тоже не смогу тебя простить.

— Хорошо. Иди. Ты свободна. И не забудь документы.

— Рустам…

— Мне нужно подумать. В одиночестве.

— Каждый человек рождён хорошим и каждого Господь любит. Всё, что тебе нужно — стряхнуть с себя шелуху бессмысленной, уничтожающей тебя ненависти.

— Но ты, Ева! Ты не сделала, как она! Ты стала частью семьи, а не вырвала из неё главный кусок и забрала себе…

— Ты уверен, что Беате позволили бы так сделать?

— Было бы желание!

— Знаешь, мне иногда кажется, что настоящий центр и сердце этой семьи — вовсе не мой муж, а Зойра. Это она строит и оберегает эту семью, это она готова защищать её ценой своей жизни и свободы, это она приняла меня и позволила стать частью. А мы с Халибом просто полюбили друг друга — вот и все наши "заслуги". Я скажу тебе больше: я прочла дневник Беаты — и ты понимаешь, что ей не было смысла лгать дневнику, который никто никогда не прочтёт, потому что он на польском. Так вот, твоя мать не позволила ей стать частью вашей семьи — она сама прогнала новую жену и сама пострадала из-за своей жадности. Не позволяй этому чувству окончательно поглотить твою душу.