Лисица на чердаке - Хьюз Ричард. Страница 48

Сам Розенберг в эту минуту тоже выбирал себе паспорт — выбирал из целой кучи, сваленной в ящик письменного стола.

Как только оба они наконец ушли, Лотар тоже не заставил себя долго ждать. Он подумал о Фрице и Вилли и о всех своих отважных друзьях, которые, сами того не подозревая, идут сейчас на верную смерть, и у него противно засосало под ложечкой.

Но тут, словно черная туча в ясный день, на Лотара снова нашло затмение. Нет, этого просто не может быть (говорил он себе). Не может быть, чтобы вожди Движения так вот, намеренно лгали народу! Гитлер любит своих приверженцев, он никогда не станет сознательно обманывать их и подвергать опасности. Да и Геринг, доблестный, храбрый Геринг… Не говоря уже о генерале Людендорфе! Нет, если даже им стало известно о предательстве триумвирата, они, конечно, просто не поверили этому; они сами слишком благородны, чтобы этому поверить, и вот на это-то их благородство и рассчитывал подлый триумвират, решив заманить нашу Армию Света в ловушку, в самую глубь города, чтобы там легче было ее окружить, поймать, как в капкан, и уничтожить.

Сволочи! Прыгая через три ступеньки вниз по лестнице, Лотар каждый раз мысленно попирал всей тяжестью своей ноги одного из триумвиров. Надо во что бы то ни стало разыскать Фрица и Вилли, он должен во что бы то ни стало предупредить их…

И капитана Геринга…

Но когда он выбрался на дорогу, оказалось, что весь город забит полицией и половина улиц закрыта для движения.

24

Ровно пять лет назад, почти день в день, Курт Эйснер в помятой черной шляпе, с развевающейся бородой — словно какой-нибудь захудалый учитель музыки — явился в Мюнхен во главе доброй половины мюнхенских смутьянов и пришел к власти.

Но седьмого ноября 1918 года день был на редкость теплый — превосходнейшая погода для путча. К тому же Эйснер сумел застать всех врасплох: он сначала пришел, а потом провозгласил революцию. Ему почти не приходилось опасаться организованного сопротивления, поскольку войска все еще были на фронте и весь город в оцепенении от разгрома в войне.

Девятого же ноября 1923 года день обещал быть пасмурным и холодным, на редкость холодным — дул резкий, пронизывающий ветер, время от времени со снегом. Когда марш наконец начался, горнисты с трудом могли трубить занемевшими на колючем ветру губами. Фриц и Вилли дрожали от холода в своих бумажных рубашках без курток; когда они пели, у них сводило челюсти, а, как только они переставали петь, зубы начинали выбивать дробь. Зрителей, собравшихся в «ликующие толпы», можно было пересчитать по пальцам, и все они тоже промерзли до костей.

Уже пробило полдень, когда колонна двинулась от пивного бара «Бюргерброй» и, пройдя несколько ярдов под гору, остановилась снова. Высоченный Фриц, глядя поверх голов, видел, что на мосту Людвига происходит какая-то свалка. Должно быть, полицейский патруль мутит там воду — вот тупицы! Потом мимо колонны чуть ли не бегом проследовала кучка самых видных мюнхенских евреев — человек пятьдесят, а то и больше — и скрылась в направлении моста. Вдогонку им понеслись дружные взрывы хохота, ибо, совсем растеряв присущие им степенность и достоинство (а многие из них были пожилые, весьма видные граждане), они спешили куда-то в одном нижнем белье и в носках — в таком виде провели они ночь под замком в задней комнате «Бюргерброй». Сам проказник капитан Геринг, с его неисчерпаемым юмором, руководил, по-видимому, этой операцией. Он даже пригрозил утопить всех этих заложников в реке, если полиция не образумится, и почти тотчас колонна снова двинулась вперед и переправилась наконец на тот берег.

Однако не прошли они по Старому городу и ста шагов, как их остановили снова. На сей раз причиной остановки были их собственные вожди, пожелавшие удостовериться, что все они «полностью осведомлены обо всем» во избежание каких-либо недоразумений. Все солдаты или отряды вооруженной полиции, которые могут встретиться им на пути, патрулируют город (так им было сказано) от лица революции, уясните это себе! На Одеонсплац нас будут ожидать регулярные части, возможно даже вооруженные, но… пусть вас это не смущает — они нужны для устрашения хулиганов и скандалистов, которые могут оказаться в толпе по пути нашего следования, так что «встретьте солдат хорошей песней, ребята, и дружным приветствием… И вот еще что: на случай каких-либо инцидентов на запруженных толпой улицах вам лучше идти с незаряженными винтовками».

На Мариенплац здание ратуши было украшено флагами со свастикой, и небольшая, но чрезвычайно возбужденная толпа, собравшаяся на площади, приветствовала прибывшую колонну восторженными криками. Толпу эту согнал сюда на скорую руку Юлиус Штрейхер, пустив в ход самое цветистое свое красноречие. Именно с этой целью Гитлер и отрядил его заранее на Мариенплац, ибо здесь — если, конечно, Штрейхер справится со своей задачей — и должен был возникнуть тот людской заслон, в котором Гитлер так нуждался.

Лишь бы только достаточное количество этих приветствующих их горожан отправилось отсюда дальше вместе с марширующей колонной, создавая преграду между нею и ружьями… И если бы еще не этот мерзкий холод…

Пронизывающий ветер был и в самом деле невыносимо колюч. Пробиваясь к Мариенплац, Лотар с трудом прокладывал себе путь среди плотной массы горожан, устремлявшихся в обратном направлении.

25

Когда колонна, покинув Мариенплац, двинулась дальше, Людендорф, стоя во весь рост на грузовике, занял место во главе ее, впереди знаменосцев. После этого Гитлер и еще двое-трое видных деятелей пробились сквозь толпу поближе к нему, убедив себя, что теперь стрельбы действительно не будет, что задуманная хитрость удалась.

Путь их лежал к Одеонсплац, ибо там, по слухам, поджидали их войска, и психологически этот пункт должен был стать решающим в их судьбе. От Мариенплац туда вели две улицы, образуя как бы большую букву «А» с поперечиной короткой Перузаштрассе и нелепыми псевдофлорентийскими аркадами Фельдхеррнхалле там, где обе улицы сходились в одной точке. Колонна двинулась по левой улице, по Вейн-унд-Театинерштрассе, и идущие впереди руководители уже наполовину ее прошли, когда увидели, что выход на площадь действительно заблокирован небольшим отрядом солдат… с винтовками.

Значит, вот они, здесь наконец эти штыки, которые Людендорф должен отвести от них магической силой своего присутствия! Вот они, эти ружья, на спусковой крючок которых не решится нажать ни один немецкий солдат…

Нужно только идти вперед прямо на них, только идти прямо вперед…

(Может быть, их уверенность уже поколебалась?)

Как далеко продвинулись они по этой улице? Топот, топот сапог по мостовой… А впереди уже виден угол Перузаштрассе — последний, единственный поворот направо, прежде чем…

— Глянь-ка, — возбужденно крикнул кто-то Лотару из редеющей толпы, — вон Людендорф! — Да, это он, легендарный генерал, кумир армии, в своей старой охотничьей куртке, двигался прямо навстречу солдатским винтовкам… — А этот, рядом с ним, — это Гитлер, его верный друг… А вон тот, кто его знает, кто он такой…

Топот, топот сапог, и реющие над толпой флаги, и пение, и долетающие откуда-то звуки труб… и топот, топот сапог …

Вот уже большинство зевак, промерзнув и наскучив этим зрелищем, вспоминают про обед и поворачивают домой.

Еще тридцать шагов…

В муках своего предвидения вожаки чувствуют, как их ноги, словно бы сами собой, помимо воли, механически подымаются и опускаются — вверх, вниз, — подобно поршням цилиндра, и ни на шаг не продвигают их вперед… Топот, топот сапог… Это не они движутся — это дула винтовок надвигаются на них… все ближе, ближе.

Еще двадцать шагов.