Лисица на чердаке - Хьюз Ричард. Страница 61

В те минуты, когда Гвилим думал о смерти, сердце его переполнялось жалостью к бедняжке Нелли. Сам он скоро встретится с малюткой Рейчел, ожидающей его на другом берегу Иордана, и предстанет перед лицом Создателя, держа ее драгоценную ручку в своей руке. Но для Нелли протекут еще долгие безрадостные годы, прежде чем она увидит снова свое утраченное дитя. Схоронить двоих детей, а теперь еще и муж помирает! Бедное опустевшее сердечко Нелли! И Гвилим всеми силами своей души молил господа, чтобы любовь к маленькому Сильванусу могла согреть и заполнить ее сердце. Гвилим часто и много думал об этом ребенке, которого ему еще не довелось увидеть. Как только он немного окрепнет, они с Нелли непременно посетят могилку Рейчел на голом склоне холма над Пенрис-Кроссом и возьмут с собой Сильвануса, ибо мальчик с первых же дней должен научиться любить и почитать свою сестричку, которую ему не пришлось узнать, — этого ангелочка, на такой краткий срок ниспосланного им богом, а теперь с любовью взирающего оттуда, с небес, на своего растущего братца. Они должны научить Сильвануса жить так, чтобы быть достойным этой ангельской любви, чтобы ни единым своим поступком, ни единым помыслом не омрачить сиянья этих невинных глаз. Мало-помалу в мальчике все больше должно укрепляться сознание, что его сестричка неусыпно наблюдает за ним с небес.

Счастливейшими минутами в жизни Гвилима были сейчас не только те, когда он устремлялся мыслями к богу, но и те, когда он предавался мечтам о том, как будет растить сына. Он без конца (особенно по вечерам, когда у него поднималась температура) строил всевозможные планы, рисуя себе, как и чем будет заниматься вместе с сыном, когда мальчик подрастет.

«Заниматься вместе с сыном »? Ах, тут-то больнее всего и жалила мысль о смерти.

Воскресные газеты, разбросанные у Гвилима по постели, очень скупо сообщали о мюнхенском путче, и в фамилии «Гитлер» была допущена опечатка. Для Гвилима все это, разумеется, не представляло ни малейшего интереса. Мэри же невольно задержала взгляд на газетной полосе, где мелькнуло слово «Мюнхен», но и то лишь потому, что где-то там находился сейчас ее брат. Она почему-то решила, что он, вероятно, видел все эти события собственными глазами и подробно опишет их в следующем письме: ей не мешает знать, что там, в сущности, творится. Но Гилберт едва скользнул глазами по газетному столбцу — все эти «номера», которые они откалывают там, в Баварии, не могли иметь решительно никакого влияния на судьбы Англии, а настоящий политик всегда должен держать в поле зрения главное. Ведь сейчас такой решающий момент! Болдуин обскакал Ллойд Джорджа, предвосхитив его требование ввести покровительственные пошлины и тем самым вынудив Л.Дж. повернуть вспять к безоговорочной Свободной Торговле. Такая крутая перемена фронта со стороны Болдуина означала, помимо всего прочего, стопроцентный отказ от всех посулов, данных его партией на выборах не далее как прошлой весной, и должна была почти незамедлительно повлечь за собой новые всеобщие выборы, а это, хочешь не хочешь, заставляло либеральную партию сомкнуть ряды — на ближайшую неделю-другую, во всяком случае.

«Много ли у нас шансов выставить за дверь консерваторов?» На завтрак сегодня был пирог с тмином, и Гилберт, размышляя над этим вопросом, машинально ковырял в зубах проволочным стебельком мака.

13

В далеком, затерянном на плато «Эрмитаже» Нелли только что поставила лохань в новую раковину. Тут же рядом, в теплом углу за очагом, крошка Сильванус (теперь уже трех недель от роду) спал в своей колыбельке. Холодной воды из ведра… Горячей — из бурлящего на огне котла… Нелли попробовала температуру воды локтем, проверяя, в самый ли она раз, отколола от лифа, чтобы не поцарапать ребенка, цветок мака, вытащила крошечное существо из его теплого гнездышка и, положив себе на колени, принялась раздевать.

Внезапно разбуженный, Сильванус захныкал и начал дрожать. Нелли перевернула его на живот, лицом вниз, и от возмущения затылок его, поросший редкими черными волосиками, стал пурпурным. Зародышевое эго, заключенное в тельце, захлебывалось от злости. Злость накатывала, как волны, и прозрачная кожа на крошечной голой спинке стала мраморной от переполнившихся кровью синеватых вен, а беспомощно барахтающиеся в воздухе ручки, обескровившись, сделались серовато-сизыми. Тогда Нелли перевернула его обратно на спину.

Теперь, казалось, он был настолько рассержен, что даже не мог кричать — у него перехватило дыхание, только подбородок дрожал, как язычок кларнета, и все личико сморщилось.

Умело и осторожно, словно в руках у нее был хрупкий фарфоровый предмет (но вместе с тем как-то машинально, точно этот предмет не был ей дорог), Нелли ватным тампоном вытерла ребенку глаза. Затем скатала из ваты маленькие жгутики, окунула их в растительное масло и прочистила беззащитные ноздри и уши. Не имея еще сил вертеть слишком тяжелой для него головой, младенец весь задергался и затрясся в неистовом пароксизме ярости и чихания, причем нежное тельце его то раздувалось, то сплющивалось, словно плохо надутый воздушный шар.

И только тут Нелли спохватилась и завернула его в нагретое одеяло, заранее повешенное перед огнем.

В доме уже смеркалось, и Нелли на минуту оставила младенца, чтобы зажечь лампу. Но в растворенную дверь по-прежнему доносился скребущий звук пилы: пристройка была задумана замысловатая, и плотники должны были трудиться в воскресенье, чтобы закончить работу в срок.

Вздыхая (от легкого несварения желудка), Нелли намылила тяжелую, беспомощно вихляющуюся на тонкой шее головку и наклонила ее над раковиной, чтобы ополоснуть. Затем ее большие руки принялись намыливать конвульсивно извивающееся крошечное тельце, крошечные ручки и ножки порожденного ею человекообразного существа. Но тут Чарли, собака одного из плотников, молодой, наделенный редким комедийным талантом спаниель, прискучив обществом хозяина и тошнотворным запахом опилок, забрел к Нелли на кухню. Смущенным пофыркиванием извинившись мимоходом перед хозяйкой за вторжение, он принялся деловито обнюхивать все вокруг. Учуяв какой-нибудь приятный запах, он незамедлительно выражал свою благодарность новым пофыркиванием. Не сводя глаз с забавлявшей ее собаки, Нелли почти машинально окунула тельце ребенка в воду и ополоснула его. От благодатного прикосновения теплой воды ярость мгновенно утихла, но успокоение было минутным; как только Нелли вынула младенца из воды и принялась его вытирать, он тотчас снова впал в неистовство.

Нелли открыла коробку пудры, приготовленную заранее на стоявшем рядом резном деревянном кресле. Пудра была дешевая, и от запаха ее пес совсем ошалел. Механически занимаясь привычным делом, Нелли не переставала наблюдать за собакой и улыбнулась — впервые за многие месяцы: Чарли, подобострастно виляя хвостом, начал приближаться к коробке с пудрой и шагах в двух от нее смиренно замер. Наклонив голову, припав к земле, он издалека втянул в себя воздух. И тут же, словно балерина, пустился скакать по всей комнате, пока его восторг не угас, после чего он снова начал с раболепным видом тихонько подвигаться к коробке, вымаливая милостивого дозволения насладиться ее ароматом еще раз. Когда Нелли принялась пудрить младенца, чувствительный собачий нос мгновенно учуял, как запах пудры распространяется по всей комнате, и пес впал в стойкий религиозный экстаз. С невероятной скоростью носился он по Неллиной кухоньке, и можно было только диву даваться, как в этой тесноте он избегает столкновения с различными предметами, ибо от упоения он так закатывал глаза, что виднелись одни белки.

Совершенно поглощенная проделками Чарли, она тем не менее умело напудрила каждую складочку на теле ребенка, взяла, почти не глядя, чистую пеленку и запеленала его, а затем надела на него фланелевую распашонку и завязала тесемочки на спине. Но кое-что, самое обычное, Нелли все же упустила из виду. Я говорю не о том, что она позабыла смазать ему задик, прежде чем заново запеленать (она вспомнила об этом позже, когда все уже было кончено и младенец покоился в своих яслях… Да какого черта, обойдется разок и так!), — нет, я имею в виду, что она его не поцеловала. Вот этого Нелли пока что не делала никогда.