Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий. Страница 35

— А что по выкупам? — спросил Арно.

— Тут тоже все по-разному. Чаще всего за пленника берут его годовой доход. Получается сотня-две флоринов за рыцаря, однако же может выйти и тысяча, и даже больше. Рутгер рассказывал, что один его знакомец как-то содрал пять тысяч флоринов с одного венгерского барончика. Причем содрал вместе с кожей. А на пять тысяч флоринов в Швабии можно целый замок взять с землей. Но с выкупами непросто все. Если пленник, скажем, твой земляк-шваб — такого можно и отпустить без выкупа, только оружие с доспехами себе забрать. И уж, конечно, не истязать его. Потому что сегодня он, а завтра — ты.

— Понятно. Стало быть, твой Рутгер решил пойти жонглером в охвостье к этому Вернеру из — как там ты сказал — Ирслингена, Урслингена? — спросил, поднимаясь с земли, Арно.

— Нет, он решил как баннерет пойти. Надоело ему народ потешать, решил судьбу сменить.

— Как баннерет? — переспросил Арно.

— Да. Нужно привести с собой двадцать шлемов, то есть двадцать человек с рыцарским вооружением, да еще сколько-то оруженосцев с ними. Или этих можно на месте нанять, не знаю. Приходишь с двадцатью всадниками к дуке Вернеру и подписываешь с ним кондотту, то бишь договор. Но полгода или иной срок, по обстоятельствам. Ну а там — как договоришься: какая тебе доля в трофеях причитается, в пленниках, какое жалованье и прочее — все в кондотте подробно расписывается. Рутгер уже двенадцать человек нашел, меня тринадцатым звал, но я отказался.

— Число нехорошее? — усмехнулся Арно.

— Не в числе дело. Не люблю богохульников. Слышал я, что этот Вернер заносчиво именует себя «врагом Господа, благочестия и милосердия». Ну я и решил, что лучше держаться от таких подальше. Господь терпелив, но стрелы гнева его неотвратны.

— Ты думаешь, он и впрямь мнит себя десницей Врага?* — с сомнением покачал головой Арно. — Сдается мне, это не более чем страшилка для набожных горожан. Вот, мол, гляньте, какой я дерзновенный, сам Господь мне ничего сделать не может — куда уж вам рыпаться!

[*Дьявола]

— Может, и так, — согласился Бидо. — Но Святой Иаков явился мне во сне и направил меня в Компостелу.

Арно отошел в сторону от кострища и принялся отвязывать чулки от пояса. Затем, справляя малую нужду на заросли папоротника, крикнул через плечо:

— Гастон, сердце мое, сколько у нас вчера косули осталось, половина или больше?

— Чуть меньше, — отозвался Гастон Парад.

— Давай тащи ее сюда, куда ты ее там запрятал.

— Не «запрятал», а сохранил в надежном месте. Чтобы волки не сбежались, да совы с генеттами не дотянулись когтями.

— Это куда ж ты ее дел? — удивился Арно. — В землю зарыл, что ли?

— Был бы у меня меч, может, и зарыл бы, — буркнул Гастон. — Но ведь твое Преподобие меч себе заграбастало, поэтому пришлось мне на смекалку полагаться.

— Давай неси уже, бурчащее создание, — подвязав чулки, Арно вернулся на поляну. — А я пока огонь разведу.

Арно принялся собирать сухие ветки, в то время как Гастон, прихватив нож, вразвалку направился в сторону речки, блестевшей за деревьями в полусотне шагов от них. Было слышно, как он срезал ветку с дерева, обстругивал ее; затем, через какое-то время, из зарослей орешника послышался удивленный вскрик:

— Ээ-х! Кровь тела Господня! Что за чертовщина?!

— Что там у тебя? — насторожился Арно, уловив в голосе Гастона тревожные нотки.

Гастон не отвечал. Арно, а за ним и остальные, поспешили к реке. Подбежав к заросшему осокой берегу, они увидели, как Гастон, стоя по пояс в воде и держа в руке длинную палку с крюком на конце, пытался зацепить ею ветку сосны, нависавшую высоко над водой. Арно не сразу заметил небольшую, с ладонь, веревочку, болтавшуюся на сосновой ветке.

— Ты что делаешь? — недоуменно спросил Арно Гастона. — Где мясо?

Гастону, наконец, удалось зацепить сосновую ветку крюком. Он попытался притянуть ее к себе, но на полпути ветка соскользнула с крюка и отскочила обратно вверх. Гастон снова выругался:

— Дьявольские силы! Не знаю я, где мясо! Вчера здесь было. Я положил его в свой мешок и подвесил вон на ту ветку, — Гастон указал крюком наверх. — Но, похоже, кто-то перерезал веревку и стащил мешок.

— Ты уверен? — спросил Арно. — Ты в реке смотрел? Может, он просто оборвался?

— Разумеется, смотрел! — раздраженно ответил Гастон. — Уж не держи меня за круглого дурака! Ее точно кто-то обрезал, веревку, даже отсюда видно.

Арно присмотрелся: веревка и впрямь казалась перерезанной. Но человек не мог подползти сверху по ветке: она слишком тонкая, не выдержала бы и ребенка. Значит, срезали снизу. Но от воды до места среза было более чем два человеческих роста. Плюс еще ярд до дна. Итого около пяти ярдов. Гастон вон едва дотянулся до ветки двухярдовой палкой на вытянутой руке — а Гастон роста немаленького. Что за гигант мог тогда срезать мешок? Тем более безлунной ночью, в кромешной темноте.

«Кто бы это ни был», размышлял Арно, «одно остается несомненным: он — или они? — следил за нами ночью и точно знал, что хранится в мешке. Потом, видимо, отошел подальше, зажег факел, нашел в лесу длинную ветку, срезал ее по-тихому, сделал из нее крюк, вернулся, зацепил сосну, пригнул ее к себе, срезал мешок — и все это в полной темноте и бесшумно. Да уж, как-то слишком сложно получается», вынужден был признать Арно. «Однако когда Гастон подвешивал мешок, он ведь тоже пользовался крюком…»

— Гастон, а где твой первый крюк? Которым ты пригибал сосну вчера ночью?

— Не знаю, бросил где-то. Я не помню.

— Ну так вспомни! — рассердился Арно.

— Ну… было уже почти темно. Я взял мешок, положил туда куски мяса, хлеб… нет, два хлеба, еще две репы, еще что-то положил из еды…

— А если ближе к делу? — нетерпеливо перебил его Арно.

— Э… В общем, сосновую ветку я заранее заприметил. Прикинул, сколько до нее от воды. Потом пошел…. куда-то туда, — неопределенно махнул Гастон рукой в сторону леса, — Нашел там ветку орешника, срезал, пошел к реке, зашел в воду, притянул сосну. Привязал мешок, отпустил сосну, вышел на берег… Потом пошел спать.

— А крюк куда дел?

— А, вспомнил! — обрадовался Гастон. — Крюк с собой принес, у костра бросил. — Тень внезапной догадки пробежала по лицу Гастона: — То есть…

— То и есть, — кивнул Арно. — Пока мы тут дрыхли как садовые сони, кто-то бродил ночью прямо у самого костра, прихватил твой крюк, а потом безнаказанно увел наши припасы. И хорошо еще, что мы сами не стали его припасами.

Арно невольно оглянулся вокруг. Тишину летнего утра нарушало лишь мерное журчание речной воды да трепет листьев, дрожавших под порывами прохладного ветра. На какое-то мгновение Арно показалось, что кто-то невидимый, затаившийся в глубине леса, пристально следит за ними, готовясь нанести расчетливый, выверенный удар. «Довольно глупых фантазий!» передернул плечами Арно. «Наверняка все проще. Какой-нибудь местный крестьянин плыл на лодке, увидел мешок, подтянул его веслом, подрезал — да и был таков».

— Как бы то ни было, а мы остались без завтрака, — подвел итог своим размышлениям Арно. — Какие будут предложения?

***

Фрагмент 17

***

Прохладную тишину скриптория нарушал лишь скрип гусиных перьев да мерное посапывание монахов-переписчиков. Несмотря на широкие арочные окна, выходившие на юго-восток, высокое летнее солнце не дотягивалось до дальнего ряда кафедр, за одной из которых расположился Ивар. До терции* было еще далеко, а ноги уже успели порядком затечь.

[*Девять часов утра]

«В изнурительном труде переписчика не нахожу я утешения, посему, о Господи, возношу я тебе молитву сию: да не помешают сердцу моему познавать сокрытое рука моя, выводящая буквы сии, и глаза мои, созерцающие форму слов; да бодрствует и печется сердце мое более о внутреннем, нежели о внешнем, и да не устанет писать рука моя!»

Приор решил, что не пристало новому скриптору прохлаждаться за opus manuum,* и решил приставить его к opus Dei** — переписке книг. Но рукопись для работы выбрал весьма странную: какой-то обтерханный манускрипт времен Карла Великого. Ивар переписал уже почти целый лист in quarto,* но так и не понял, о чем же пыталась поведать эта книга. До вечерни нужно успеть завершить еще четыре листа — такова была дневная норма переписчика в Сент-Круа. Если каждый день одолевать по пять листов, то переписывание Священного писания уложится ровно в год.