Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий. Страница 5

За первой волной шла вторая, еще более мощная, за ней третья, четвертая — казалось, им не будет конца. Когда первый вал был уже совсем близко, путешественники в панике обратили свои взоры на шкипера, стоявшего рядом с таким видом, словно происходящее нимало его не касалось.

— Что, подобмочились слегка? — ухмыльнулся, наконец, Барбавера. — Держитесь крепче за борт, сейчас пойдем с ветерком. Добро пожаловать на большое маскаре!

Гигантская волна гулко ударила в корму, нос кога задрался, Ивара прижало ребрами к борту, едва не вышвырнув в бурлящую воду. Неожиданно вернулся ветер, мигом наполнив обвисший парус. Ког понесся с такой невероятной скоростью, как будто в него впрягли табун диких лошадей. Прибрежные деревья и постройки приближались и удалялись как в фантастическом сне. Нос судна, словно исполинский тесак, взрезал гладкое зеркало Гаронны, оставляя за кормой бушующую пену, тут же исчезавшую в утробах набегавших волн.

Потрясенные невиданным зрелищем, путешественники лишь молча крутили головами по сторонам, да изредка оглядывались назад с испуганным восторгом. Через пару миль бешеной гонки волны понемногу начали оседать и успокаиваться. Вскоре от них остался лишь слабый плещущий накат в прибрежных зарослях осоки. Река вернулась в свой привычный вид.

— Что это было, синьор Барбавера? — первым прервал молчание Ивар.

— Маскаре. «Пегий бык», на местном наречии. Ну как будто подводный бык поддевает тебя на рога и тащит по реке. Странно только, что оно пришло сегодня, да еще такое сильное. Должно было дня через три, в полнолуние.

— Но откуда оно приходит? Что им движет? — не отставал Ивар.

— Что движет? — пожал плечами Барбавера. — Господь Бог, Луна, морской прилив при низкой воде…

— Воистину, в последние годы природа словно сошла с ума, — сокрушенно произнес каноник Адам. — Зимы становятся все холоднее, а летние дни — все ненастнее. Последние года четыре в Англии совсем не было лета, одни дожди. Прошлой осенью едва успели собрать скудный урожай, а ячмень — так и вовсе не вызрел. Пришлось закупать зерно у неприятелей во Франции. Из-за дождей разлило многие реки, смыло почву с полей, разрушило мосты.

— И снова вы, святой отец, со своими эсхатологическими стенаниями, — улыбнулся Граций. — Ну где все эти ваши катастрофы? Взгляните: солнце палит так, словно мы в иерусалимской пустыне, сочные виноградники зеленеют, птицы щебечут, на небе ни облачка…

— Нет-нет, — вмешался шкипер Барбавера, — и в самом деле что-то неладное происходит в последнее время. Штормы стали столь частыми, что приходится по полгода простаивать в портах или прятаться в прибрежных бухтах. Я слышал, несколько портовых деревушек на юге Англии засыпало бродячими дюнами.

— Тоже мне невидаль: бродячие дюны, — отмахнулся Граций.

— Не знаю, верить или нет, но в Саутгемптоне мне рассказывал один ромейский торговец, — помолчав, продолжил шкипер, — что этой весной где-то между Катаем и Персией прошел огненный дождь. Будто бы огонь падал с небес словно горящий снег, испепеляя землю и жителей. А затем землю покрыл густой дым, и всякий, кто хоть краешком глаза глядел на этот дым, умирал к вечеру того же дня; и те, кто смотрел на тех посмотревших, тоже умирали.

— И после какой кружки эля рассказал вам все это ваш ромейский приятель? — усмехнулся Граций.

— Быть может, огненный дождь и есть выдумка, — заметил каноник, — но вряд ли вы, мессиры, не слышали о фриульском землетрясении?

— Фриулия — это в Италии? — спросил Ивар.

— Не Фриулия, а Фриули, — поправил его каноник. — Это к востоку от Венеции. Минувшей зимой, в день Обращения Святого Павла,* случилось там землетрясение столь чудовищное, что многие венецианцы решили, что воистину приходит конец света. В тот день колокола на соборе Святого Марка зазвонили без участия рук человеческих, словно невидимые ангелы спустились на землю и забили в набат. Говорят также, что это было не обычное землетрясение, но что причиной его стало некое небесное тело, упавшее во фриульских горах. Как бы то ни было, воздух после землетрясения сделался густым и удушливым, словно сам ужас поселился в сползающих с гор туманах, огненные метеоры и падающие звезды испещрили небосвод, а на крышу папского дворца в Авиньоне сошел гигантский столп из огня.

[*25 января]

— Поверьте мне, святой отец, — ответил Граций, — через пару месяцев все забудут и про ваше «чудовищное» землетрясение, и про авиньонский огненный столп — так же, как забыли про огненного дракона, якобы пролетевшего над Леридой три лета тому назад.

Навстречу все чаще стали попадаться коги, весельные баржи и юркие габары,* спускавшиеся по Гаронне со стороны Бордо. Затем река сделала крутой изгиб, и вскоре из-за заболоченных прибрежных низин показались крепостные стены, полуразрушенные колонны античного храма и острые шпили собора Сент-Андре.

[Габара — небольшое широкое плоскодонное парусно-гребное судно]

***

«Зачем вообще люди женятся? Ведь столько возни и хлопот. Может, еще и совсем не поздно отказаться?» Ариана на секунду представила себе лицо матери и тяжело вздохнула. «И не получится уже отказаться. Но вдруг все это ошибка, самая большая ошибка в жизни? А потом уже никуда не свернешь и не вернешься обратно? Что молчишь, Жужу? Скажи же что-нибудь».

Но Жужу продолжал молчать, лишь поблескивая в ответ умными черными глазами. Оно и понятно: ведь Жужу был всего лишь игрушечным медвежонком. Точнее, это Ариана считала его медвежонком — для остальных это было не столь очевидно. Внешне он скорее походил на толстого чумазого поросенка. Но Ариана точно знала, что это был медвежонок и что звали его Жужу. Ведь они были знакомы столько лет, с самого детства. Когда ей было лет пять или шесть, она нашла его на дороге, валявшегося в пыли. Он выронился из повозки разъезжего торговца, и она подобрала его тогда. Это вовсе не было воровством: ведь торговец уже почти скрылся за каштановой рощей, и маленькая Ариана при всем желании не могла бы его догнать. А потом старый торговец куда-то пропал и больше не появлялся в их деревеньке. И медвежонок остался жить с Арианой.

Торговец тот был очень странный, с вечно всклокоченной бородой и тонкими пальцами, скрюченными, словно птичья лапка. Ариана отчего-то боялась подходить к нему, боялась его резкого хриплого голоса, его непонятного бормотания на чужом языке. «Вещи, они тоже живые, — прохрипел однажды старик-торговец своим гортанным голосом, — надо лишь уметь разбудить их душу». Почему-то эти слова врезались ей в память. И Ариана долго еще верила, что когда-нибудь сможет разбудить душу Жужу. И доверяла ему свои маленькие тайны, как единственному верному другу. С тех пор медвежонок успел сильно поистрепаться и повылинять, лишь по-прежнему живо блестели его черные стеклянные глаза и смешно торчали в разные стороны обтрепанные ушки. Но однажды, когда Ариана была уже совсем взрослой и давно перестала верить в россказни бродячих торговцев, медвежонок неожиданно открыл ей свою тайну. Но о ней Ариана не рассказывала никому, даже дядюшке Эстрабу.

— Ариа-ана! Где ты? Иди быстро сюда! — раздался из-за кустов крыжовника сердитый голос матери.

«Да иду я, иду!.. А Жанте хороший, он заботливый… И мать говорит, что жениха лучше него мне не найти. Да и было бы из кого выбирать…»

Ариана с улыбкой вспомнила, как третьего дня Жанте приходил к ним свататься, вместе со своим другом Шибале. Сватовство гасконца — целый ритуал: словно сватается не бедный пессакский* плотник, а какой-нибудь граф Роже-Бернар де Перигор. Жанте и Шибале пришли под вечер, уже когда сгустились сумерки и оглушительно стрекотали цикады в лавандовых полях. Принесли с собой большую плетеную бутыль с белым вином пикпуль. Мать изобразила на лице всполошенное удивление, хотя с самого утра готовила званый ужин из крольчатины. Жанте с другом молча сидели и ели, иногда поглядывая на поленья в печи. По местным обычаям, пока поленья лежат вдоль заступа очага, хозяева рады гостям; если же их повернут поперек — значит, пришла пора откланиваться.