Сделай, что должен (СИ) - Донецкий Виктор. Страница 65

Керосин из лампы облил комнату и стол. Горящий фитиль поджог бумаги на столе. Иван подошел к окну. Присел на подоконник. Надо прыгать на пикап. Он всего в нескольких метрах от окна, а там за забор. Не успел. Свист, грохот, толчок чудовищной силы и ощущение полёта. Темнота. Это последнее, что осталось в сознании Ивана от пребывания в управлении НКВД неизвестного города.

Глава 18

В который раз тело раскачивало и железо звенело в голове. Ты – дых, ты – дых. Пауза. Ты – дых, ты – дых. Опять пауза. Вокруг только скрип железа. Только качает, качает и качает. Из стороны в сторону качает, с боку на бок. Бокам больно. Одному боку больно точно, а вот второй непонятно. Ты – дых, ты – дых. Бок один точно больно, бок другой ничего особого. Запах непривычный. Нет, совсем не так. Запах знакомый, но насыщенный и густой, если это применимо к запахам. Про тупую ноющую боль на лице, что думать не понятно. Раньше такого не было. Да. Голова болела, тело горело, кололо иголками, вращалось всё кругом и звенело в черепе чаще, чем просто шумело. Теперь бросает не так, стучит не так, болит не так. Всё иначе и спина, и нога, и лицо, даже скулу свело. Полный боли бедлам! Болит спина слева и лицо с ногою справа. Ага. Точно болит! Значит, муки мне, за грехи мои тяжкие! У – у–у! Что за …?

Гудок это! Честное слово, это гудок. Гудок железнодорожный, а звук «Ты – дых, ты – дых», это колёса на стыке рельсов стучат. Качает по сторонам тело, точь в точь, как в движущимся поезде. Получается, что я в эшелоне, но вот в каком? Хотя терпкие запахи йодоформа, гниющего мяса и испражнений вариантов не слишком много оставляет. Это что – то санитарное. Как там поют? «Мечты сбываются и не сбываются!» С одной стороны, подальше от всевидящего глаза, а с другой повторный прыжок в неизвестность. Как бы ни было, а от фронта подальше. И долго мне так слоняться? Когда и кто меня комиссует??? Мысли в голове Ивана кружатся роем.

Впрочем, какая разница, если отлить хочется, спасу нет! Хотелось позвать кого, чтобы помогли, но крика нет. Сипит горло, хрипит, а звука нормального нет! Осознал и начал стучать по стенке. Стенки не видно, темно, но правая рука чувствует ограничение. Правильно сообразил и вовремя пришли, утку сунули, куда положено. Как стало хорошо. Какой умница, а не сообрази, так и лежал бы в мокром. А что попутчики по купе от стука проснулись и вспоминают мать родину, так это привычка или бред в забытье. Видимо вспоминают, как в атаку ходили на врага с матерью родиной на устах.

На первой же стоянке поезда Ивана из купе перенесли в общий плацкартный вагон. Место нашлось прямо за стенкой туалета. Так и пролежал он на этом месте до самого прибытия санитарного поезда в конечный пункт назначения. Сбылась очередная мечта идиота, поезд прибыл в город района кавказских минеральных вод. Началась общая профильная сортировка раненых. Врачи с полным правом могли определить Ивана сразу в дурдом. Только постоянный призыв уток для испражнения и повторение сказанных больному слов, посеяли в умах лекарей надежду. Вроде и дурак, но что – то иногда видимо понимает.

Были и сомнения. Первое появилось, когда при принятии ванны обнаружили у больного гематому на всю левую половину спины. Потом оказалось, что правая нога из – за сдвига костей таза работает не совсем правильно. На рваные раны лица и разорванный на правой щеке рот от места соединения губ, даже внимания не обратили, когда посмотрели на сделанный рентген черепа. Что так всё плохо, никто не ожидал. Диагноз удручал и шокировал, швы на черепе треснули и есть явное расслоение костной ткани черепа.

Статистика штука коварная. Если решили там на верху, что после излечения в строй должно встать некоторый процент бойцов, которые попали в госпиталь, значит, так и должно быть. Больше можно, а вот меньше никак! Это и по госпиталю в целом и даже по каждому врачу в частности. Процент годных к службе, определяется при сортировке и там уже понятно, кто будет самым передовым стахановцем, а кто явно окажется отстающим. Иван точно статистику потянет вниз, а это плохо. Только мир не без энтузиастов. Этим энтузиастом оказался обычный терапевт, но дореволюционного образования, из «бывших», почти, что явная контра. Тем не менее, специалист медик.

Дело в том, что данный врач был приписан к госпиталю из рядов местных эскулапов и жил не на один паёк, а содержал огород, ну и на дому принимал пациентов, поскольку работал до войны и до госпиталя в местном санатории. Вот ему и подсунули на излечение Ивана. Врачи они люди понимающие, ничего лишнего не пообещают, а что можно то сделают. Если сделать можно что – то определённое.

– Что – то молодой человек, у вас ни имя, ни отчество, ни фамилия не указаны. С чего бы это? Вас как зовут?

– Ага. Зовут…

– Как вы сказали?

– Ага. Зовут…

– Да. Однако, мама вас как – то звала? Как мама звала, а?

– Мама звала. Да, мама звала…

– Да. Как мама тебя звала домой с улицы, покушать?

– Мама? Мама кушать звала! Да. «Ваня!» Да. Ваня…

– Иван, значит. Значит, тебя Иван зовут?

– Нет. Мама «Ваня!», зовёт. Ваня…

– А папа как зовёт?

– «Ванечка!» зовёт. Ага.

– Папа тебя «Ванечка!» зовёт?

– Нет. Мама «Ванечка!» папу зовёт, а я «Ваня!» Да. Я Ваня.

– Значит, папу «Ванечка» зовут?

– Да. Папа Ванечка, а я Ваня. Мама кушать зовёт. Ага… Кушать.

– Так понятно. Выходит Иван Иванович, вас величают молодой человек. Что ж, не плохо. Очень даже не плохо.

– Да. Не плохо. Ага. Да…

– А как ваша фамилия?

– …ваша фамиля? Фа – ми – ля…

– Кхм. Да, забавно. А всё же?

– Всё же? Всё же. Всё же.

– Да.

– Нет. Всё же, нет. Нет.

– Например, как к тебе, папе, маме обращались? Товарищ…, вот как? На работе, в школе, в организации, управдом или товарищи по работе.

– Молоток!

– Товарищ Молоток?

– Нет. Молоток, вот бум, бум, бум… огонь, дует вот. Огонь, жарко.

Скрипнула половица, открылась дверь, в комнату вошел вполне благообразный, почти двойник опрашивающего доктора. Белый колпак, белый халат и видимо, всё прочее белое вплоть до тапочек.

– Здравствуйте, Ипполит Илларионович. Чем изволите, сударь, заниматься с больным?

– Здравствуйте, товарищ главный врач. Вот пытаюсь заполнить данные на больного.

– Да. Знаете, трудный случай. Ничего по нему неизвестно, и просто не ясно как быть, хоть придумать что – то придётся. Да…

– Не всё так печально, знаете. Удалось выяснить даже, что он Иван Иванович. Только вот с фамилией трудности. Ребус просто! Молоток, огонь, дует, жарко.

– Да. Ребусы. Признаюсь, не силён. Пришлю вам доктора, что его принимал в эшелон. Может он что скажет. Может, что сказали при погрузке.

Главный врач вышел, доктор начал в очередной раз читать историю болезни, а Иван приготовился услышать, как оно так всё получилось, что он оказался в санитарном эшелоне. Последнее, что он помнил, правильнее вспомнил за долгий путь в эшелоне, это забор впритирку к которому стоит пикап и в десятке метров за забором горящие постройки частного сектора. Иван помнит, что ему надо прыгать на пикап, что он готов сделать, он уже сгруппировался. Что произошло дальше, это вспомнить не удалось. Что было до этого, тоже смутно и не понятно, но свист бомб и взрывы были точно. Огонь, дым, запах гари, звон стекла и отблески огня на поверхности чёрной лужи.

– Здравствуйте, Ипполит Илларионович, прислан в ваше полное распоряжение для прояснения неизвестных обстоятельств. Одно могу сказать точно, что сказать что – то о раненом не имею возможности. О чём начальству доложил, но меня все, же послали, знаете ли!

– Здравствуйте. Да, печально, если не знал, потом это забыл, а потом и желания знать отсутствует напрочь. И тем не менее, больного принимали вы.

– Принимал. Только там такое творилось, что ничего сказать определённого и вспомнить невозможно. Станцию не знаю и я тогда на нервах был, стресс снимал. Бомбёжка, сирены, взрывы, пожары и прочая чертовщина. Мы там и останавливаться не должны были. Это точно или даже не знаю, что сказать.