Заморский рубеж - Алексеев Иван. Страница 20

Внезапно тишина векового леса, казалось, лопнула и распалась на мелкие осколки, была взорвана торжественным и мощным звучанием военных рожков и барабанов. Трам-тата-та-та-татам! Трам-тата-та-та-татам! Гордая и вдохновенная мелодия походной песни русских дружинников разлилась под кронами высоких сосен. В первый миг Михась испугался, решив, что сошел с ума.

– Разик, ты слышишь? – прохрипел он.

– Слышу, – почему-то шепотом ответил пораженный Разик.

Еще через несколько минут чаща леса закончилась, и они выскочили на край довольно обширной поляны. На противоположном ее конце виднелась покосившаяся избушка старого охотничьего зимовья – конечная точка двухсотверстного перехода. Все пространство поляны перед избушкой было заполнено людьми: судьями, наблюдателями, командирами и начальниками. Но самое удивительное, что тут же находился почти в полном составе военный оркестр Лесного Стана, исполнявший походную песню. Ни о чем подобном Михась не слышал: впервые в истории Стана испытуемых в конечной точке ускоренного перехода встречали с оркестром!

Михась резко остановился, бережно опустил раненого друга на землю.

– Давай, Разик, сам пересеки конечную черту! А я – за Желтком.

Ощутив небывалый прилив сил, Михась бросился в обратный путь. Трам-тата-та-та-татам! Музыка несла его, как на крыльях.

Разик, опираясь на саблю, тяжело и неловко подпрыгивая на одной ноге, заковылял под взглядами многих десятков глаз к избушке.

Желток умудрился пройти около двух верст, используя пищаль, как костыль. Ее приклад он упирал в подмышку, а стволом, тщательно замотанным чистой тряпочкой и поверх нее заткнутым, как пробкой, сосновой шишкой, соответственно упирался в землю. При необходимости тряпочку вместе с шишкой можно было быстро выдернуть, и пищаль была бы готова к стрельбе. Желток вынужден был изготовить этот подплечный костыль, поскольку не мог опираться рука-

ми на саблю или на палку: его ладони представляли собой одну сплошную рану.

Он страшно удивился и несказанно обрадовался, когда ему навстречу выскочил из-за деревьев бодрый и чуть ли не улыбающийся Михась.

– Дошли? – выдохнул Желток.

– Нет еще, но скоро дойдем. Садись давай на закорки! – весело ответил еще недавно ко всему безразличный и, казалось, полумертвый друг.

Когда Желток услышал вновь грянувший им навстречу оркестр, он все понял и поцеловал Михася, неловко ткнувшись губами ему в шею. На краю поляны Михась так же, как и Разика, опустил Желтка на землю.

– Пойдем, брат!

Желток обнял Михася за плечи, оперся на него и, подпрыгивая на одной ноге, двинулся к последнему рубежу.

Когда они пересекли невидимую черту, приблизились к стоявшему отдельно от всех Разику, оркестр смолк. Друзья выстроились в одну шеренгу.

– Боевая тройка испытуемых дружинников прибыла в конечный пункт ускоренного перехода, – срывающимся голосом доложил Михась.

Их обмундирование превратилось в рваные грязные лохмотья. Лица и руки были также покрыты грязью и запекшейся кровью. Но самострелы, пищаль и сабли были в порядке и готовы к действию. Три дружинника напряженно смотрели на главного судью, сотника Южной тысячи. Он повернулся к находившемуся рядом небольшому столику, отворил высокий продолговатый ларец из красного дерева. В наступившей тишине раздалось тиканье редких заморских часов с пружинным механизмом.

– Вы уложились в необходимое время. Осталось даже четыре часа запаса. Поздравляю с прохождением испытаний.

И вновь, уже без всякой команды, по собственному почину грянул оркестр. К трем дружинникам со всех сторон кинулись люди: тысяцкий Дымок, почему-то начальник особой сотни дьякон Кирилл, какие-то особники, среди них – Лурь, другие знакомые и незнакомые бойцы. Михась, Разик и Желток очутились в крепких объятиях множества людей. Но дружинники уже плохо видели и осознавали происходящее. Внезапно потеряв все силы, они повисли на поддерживающих их руках, затем, бережно опущенные на траву, обнялись и принялись рыдать, не стесняясь присутствующих. По их лицам текли слезы, смывая грязь, пот и кровь. А высоко над ними, под сводами векового русского леса, величественно звучала неповторимая музыка победы.

Чайки орали неимоверно. Они мельтешили в небе, как мошка над болотом. Михась привык видеть чаек над озерами, но здесь их была просто тьма-тьмущая, то есть сто миллионов, если переводить в арабские цифры, ибо «тьма» по-ордынски означала «десять тысяч». И еще этот запах, незнакомый и неприятный.

– Чем это пахнет, Лось? – не переставая грести, обратился Михась к особнику, который сидел на руле и направлял ялик к причалу.

– Пахнет? – удивился Лось. – Ах это! Это рыбой пахнет, боец. Сюда ведь и рыбацкие шхуны причаливают во множестве.

Лось уже не первый раз сопровождал корабль Лесного Стана в заморские страны, и ему полагалось все знать.

– Рыбой? – в свою очередь удивился Михась. – Рыба ведь пахнет совсем не так!

– Так то речная да озерная, а это – морская. Привыкай, – слегка покровительственным тоном ответствовал Лось. И почти сразу скомандовал: – Суши весла!

Михась перестал грести, обернулся через плечо. Ялик, умело направляемый рулем, прошел по инерции еще несколько ярдов, мягко ткнулся скулой в старый дощатый причал, притерся к нему бортом.

– Видал, боец, какая швартовочка? – с законной гордостью произнес особник. – Учись, пригодится. Ну, я пошел на рандеву с Фролом, а ты жди.

Он ловко выскочил на причал, лишь едва качнув ялик. На причале Лось на секунду задержался, распустил до плеча плюмаж на шляпе, поправил кружевные манжеты на щегольском камзоле, подтянул портупею с длинной шпагой. У него был вид заправского искателя приключений, или, по-французски да по-английски, – авантюриста, каковых здесь, в порту славного портового города Портсмута, было не меньше, чем чаек.

Михась растянулся в ялике во весь рост, лег на спину, положил сцепленные руки под голову. Уже больше месяца прошло с тех пор, как он ступил на борт «купеческого» судна и отправился в заморское испытание, право участвовать в котором он заслужил вместе со своими назваными братьями Разиком и Желтком. Сейчас друзей с ним не было: они остались в Лесном Стане залечивать раны и отправятся в заморщину следующим рейсом. Михась скучал по Разику и Желтку, с которыми не расставался с детства, сколько себя помнил. А тут еще неотвратимо приближался момент, когда он вообще останется один, в чужой, хотя и знакомой по языку, рассказам и книгам стране. Михась и страстно желал, и одновременно слегка опасался этого момента. Все-таки ему предстоял не условный бой с соломенными чучелами, в котором при поражении можно впоследствии все исправить. Михась верил в свои силы, в основательность полученной им боевой подготовки. Но он испытывал вполне объяснимое волнение, которое возникает всякий раз перед очередной схваткой даже у очень опытных, видавших виды воинов.

Внезапно размышления Михася были прерваны английской речью, обращенной явно к нему: – Мальчик, прокати на лодочке! Михась поднял голову и с изумлением уставился на причал. Там, возле кнехта, к которому был привязан его ялик, стояли две нелепые фигуры. Вероятно, они принадлежали к женскому полу, ибо были одеты в платья несуразно яркого цвета, впрочем, изрядно грязные и даже слегка рваные. На их лицах блуждали улыбки, больше похожие на судороги, а глаза, весьма мутные, непрерывно то ли подмигивали, то ли просто дергались.

«Надо же, – усмехнулся про себя Михась. – Сколько слышал в детстве сказок про Бабу-Ягу, но ни разу живьем не видел. А тут их сразу две. Стоило ради этого попасть в Англию!»

– Идите-ка вы лучше своей дорогой, тетеньки! – ответил он.

– Как ты смеешь грубить? Мы девицы!

– Виноват, леди! Сразу не разглядел. Плохо стал видеть в последние дни. Я с удовольствием отвез бы вас на наш корабль для приятного знакомства с командой, но он вот уже неделю стоит на карантине по поводу черной оспы, лишь мне одному сегодня удалось ускользнуть от стражи… Куда же вы? А покататься? – крикнул Михась вслед удирающим «девицам».