Вызов - Кеннеди Эль. Страница 9

– Вот, – говорит тренер. – Мы отвлеклись. Попались на том, что смотрели на шайбу. На то, чтобы потерять бдительность, нужна секунда, а потом бац! – и мы уже играем в догонялки.

Он прокручивает запись. Теперь на экране появляются Хантер, Фостер и Джесс, которые не могут скоординировать свои пасы.

– Ну же, дамы. Это базовые вещи, которые вы делаете с пяти лет. Расслабьте руки. Представьте, где находятся ваши товарищи по команде. Откройтесь. Доводите дело до конца.

В этом зале мы получаем удары в том числе и по нашему раздутому эго. В этом весь тренер: он терпеть не может див. Последние несколько недель мы чувствовали себя чертовски непобедимыми на нашем пути к вершине. Теперь у нас впереди жесточайшие противники, и пора спуститься обратно на землю. То есть впахивать на тренировках.

– Где бы ни была шайба, я хочу, чтобы три парня были готовы ее принять, – продолжает тренер. – Я больше не желаю смотреть, как кто-то стоит и ищет, кому сделать пас. Если мы хотим дать отпор Брауну или Миннесоте, нам надо вести свою игру. Быстрые пасы. Высокое напряжение. Я хочу видеть уверенность в каждом движении клюшки. Мой тренер в Лос-Анджелесе был сущим исчадием ада. Парнем, который врывался в комнату с визгом и криками, хлопал дверьми, расшвыривал стулья. Минимум дважды за сезон его выгоняли с игры, а потом он приходил на следующую тренировку и вымещал все на нас. Иногда мы этого заслуживали. Но чаще ему как будто нужно было искупить сорок лет позора и неполноценности с помощью кучки тупых парней. Неудивительно, что наш уровень игры в хоккей оставлял желать лучшего.

Из-за него я почти решил не вступать в команду, когда перевелся в Брайар, но я знал о репутации местной программы тренировок и слышал о ней только хорошее. Тренер Дженсен стал моим спасением. Он бывает с нами строг, но козней никогда не строит. Он не зацикливается на спорте настолько, чтобы забыть, что тренирует живых людей. В чем я никогда не сомневался, так это в том, что тренер Дженсен заботится о каждом из этих парней. Он даже вытащил Хантера из тюрьмы в прошлом семестре. Ради этого мы пойдем за ним куда угодно, и к черту кровоточащие ногти.

– Ладно, на сегодня все. Я хочу, чтобы все сходили к нутрициологу и проследили за тем, чтобы правильно питаться следующие несколько недель. Мы будем вкалывать усерднее, чем в прошедший сезон. Это значит, что пора позаботиться о своем теле. Все свои травмы показывайте инструкторам. Сейчас не время для тайн. Каждый должен быть уверен, что на ближнего можно рассчитывать. Ясно?

– Тренер? – подает голос Хантер. Он вздыхает, съежившись. – Парни хотели узнать, не прояснилось ли чего с талисманом команды.

– Свиньи? Вы, идиоты, до сих пор хотите свинью, черт бы ее побрал?

– Эм, да. Из-за отсутствия Пабло Яйцебара у некоторых парней началась ломка.

Я хихикаю себе под нос. Не буду лукавить, я тоже немного скучаю по нашему дурацкому яйцу-талисману. Он был клевым парнем.

– Господи боже. Да получите вы своего питомца. Где-то в августе, насколько я слышал. Для покупки свиньи по несельскохозяйственным причинам нужна куча бумаг. Ясно? Доволен, Дэвенпорт?

– Еще как! Спасибо, тренер.

Мы поднимаемся и устремляемся к выходу, попутно заводя разговоры.

– А, стойте, – говорит тренер.

Все останавливаются, как послушные солдатики.

– Чуть не забыл. Сверху пришло указание, что нам надо поприсутствовать на какой-то встрече выпускников в субботу. Задача проста: улыбаемся и машем. Звучат недовольные стоны.

– Что, зачем? – слышится голос Мэтта Андерсона с задних рядов.

– Ох, ну, тренер, – ноет Фостер.

Гэвин рядом со мной взбешен.

– Вот хренотень.

– Что значит «улыбаемся и машем»? – спрашивает Баки. – Звучит так, будто мы должны им подрочить или типа того.

– По сути да, – отвечает тренер. – Слушайте, я тоже это терпеть не могу. Но когда проректор говорит прыгать, спортивный директор уточняет, насколько высоко.

– Но прыгаем-то мы, – протестует Алек.

– Вот именно. На таких мероприятиях лижут задницы за деньги. Университет рассчитывает, что эти маленькие цирковые представления помогут поддерживать развитие спорта и строительство крутых спортивных комплексов для вас же, принцессы. Поэтому отгладьте костюмчики, причешите волосы, бога ради, и ведите себя прилично.

– То есть мою задницу будут лапать богатые престарелые хищницы? – Весь зал смеется, когда Джесс вскидывает руку и задает свой вопрос. – Ради команды я и не на такое готов, но у меня ревнивая девушка, и мне нужна официальная справка с печатью на случай, если она меня об этом спросит.

– Попрошу внести в протокол: это сексизм и эксплуатация! – встревает Баки.

Невозмутимым тоном человека, которого уже порядком достала вся эта хрень, тренер, закрыв глаза ладонями, цитирует, – насколько я понимаю, – кодекс поведения в Брайаре:

– Политика университета заключается в том, что ни одного студента нельзя обязать вести себя неэтично, или аморально, или так, чтобы его поведение противоречило его искренним религиозным или духовным убеждениям. Университет – это институт равных возможностей, основанный на высоких академических достижениях без дискриминации по полу, сексуальной ориентации, финансовому положению, религии или ее отсутствию или темпераменту твоей девушки. Все довольны?

– Спасибо, тренер! – говорит Баки, с преувеличенным восторгом. От этого чувака он в один прекрасный день заработает аневризму.

Но Джесс и Баки в чем-то правы. С системой, которая заставляет нас платить пятьдесят тысяч в год и при этом быть практически проститутками, что-то явно не так. Во всяком случае, это касается тех, кто учится платно, как я. Но если я в чем-то и хорош, так это в том, чтобы быть мальчиком-игрушкой.

Надо отдать должное этой кучке болванов: мы умеем приводить себя в порядок. Команда пришла в субботу, одетая с иголочки в свои лучшие костюмы. Щетина сбрита. На волосах гель. Баки даже выщипал волоски в ноздрях, о чем он не преминул нам сообщить.

Обед для выпускников проходит в Вулси-Холле в кампусе. Пока что суть его состоит в том, чтобы слушать, как люди встают и говорят, как Брайар сделал их теми, кем они стали сегодня, рассуждают о служении обществу, учебном духе и бла-бла-бла. Места распределены так, что отдельно сидят спортивное отделение, представители сообществ, студенческого самоуправления и кучки других важных студенческих организаций, при этом много столов заполнено выпускниками. Все, что нам пока что надо делать, – это улыбаться, кивать, смеяться над их плохими шутками и говорить: «Да, сэр, чемпионат в этом году наш».

Хотя не все так плохо. Еда приличная, и много бесплатного бухла. Так что я – хоть немного – но кайфую.

Но как бы хорошо я ни выглядел в костюме, мне все равно кажется, что они чувствуют исходящий от меня запах. Смрад бедности. Больничную вонь новых денег. Все эти богатенькие засранцы, которые наверняка большую часть лет в колледже вдыхали кокаин через стодолларовые купюры из трастовых фондов, деньги в которых копились с тех пор, как их предки занимались работорговлей.

Семь месяцев назад я появился в Брайаре парнишей бунтарем из Лос-Анджелеса. Таких, как я, «добрые» люди из институтов Лиги плюща предпочли бы видеть в роли уборщика, а не студента. Тем не менее, отчим с пухлым кошельком ощутимо преображает тебя в глазах приемной комиссии.

Да, я могу наводить лоск, если нужно, но такие вот сборища напоминают мне, что я не один из них. Я никогда и не буду.

– Мистер Эдвардс. – Женщина постарше, усевшаяся рядом со мной, повесила на свою шею, кажется, все драгоценности английской королевы. Она кладет костлявую ладонь мне на бедро и наклоняется ближе. – Не будете ли вы так любезны раздобыть даме джин-тоник? От вина у меня болит голова. – Она пахнет сигаретами, мятной жвачкой и дорогим парфюмом.

– Не вопрос. – Надеясь, что она не заметит моего облегчения, я встаю из-за стола, благодарный за возможность ненадолго отойти.