Кто поедет в Трускавец - Ибрагимбеков Максуд Мамедович. Страница 17

– Ладно, – вздохнув, сказал я. – Выкладывайте, в чем Дело.

Все трое переглянулись, но не проронили ни слова. Я с досадой подумал, что не мешало бы позвонить и сообщить завхозу, что весна наступила, как всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так яростно отапливать здание института. Было очень жарко, я чувствовал, как у меня вспотел лоб.

– Тимо, сделай одолжение, открой форточку. Как вы выдерживаете эту жару? И ради бога, объясните мне, что здесь происходит? Алик, говори ты, и поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.

– Тимо уходит, – сказал Алик.

– Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?

Тимо, стоя – на табурете у окна, кивнул головой.

– А почему он уходит?

– Он говорит, – сказал Алик, – что ему предложили на химкомбинате место начальника крекинг-установки, зарплата на сорок рублей больше, чем у нас.

– Это правда?

Тимо вздохнул и опустился на пол.

– Все правильно, – сказал я. – Кроме суммы. Эти сорок рублей звучат как тридцать сребреников… А, Тимо?

– Зря ты так, – вяло сказал Тимо. – Ничего особенного, перехожу на другую работу. – Он старательно прятал от меня свои глаза.

– Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли. Проводи меня немного. Или ты и разговаривать не хочешь?

– Да ладно, – сказал Тимо, – ничего особенного не происходит. Ухожу на химкомбинат. Ждал тебя…

– Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня, я тороплюсь. Придется с этим карьеристом по дороге поговорить. Мы вышли на улицу и пошли по направлению к рынку.

– Рассказывай.

– Да нечего рассказывать, – сказал Тимо. – Ухожу на химкомбинат. Ничего особенного. Хорошие условия.

– Вон до той будки…

– Что до будки? – подозрительно спросил Тимо.

– Я буду терпеть эти «ничего особенного» и «химкомбинат».

– Не гожусь я для этой работы, – объявил Тимо еще раньше, чем мы дошли до будки. – Я же давно над этим думаю.

– И это все? Тимо кивнул.

– Индюк! – с облегчением сказал я. – Я-то думал! Так и сказал бы, что из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.

Тимо даже приостановился:

– Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил. А несколько дней назад решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там спокойно работать. Крекинг-установку я знаю хорошо… А институт не для меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сам знаешь.

– Что я знаю?

– Да ты сам сколько раз говорил, что у нас в институте на каждые десять человек приходится всего двое, из которых может получиться что-нибудь путное в смысле науки. Остальные все иждивенцы. Ты думаешь, я забыл? – Все время помню.

– Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?

– Не ты. Я это решил.

– А ты не подумал, что можешь ошибиться?

– Подумал…

– Ну и что?

– Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.

– Все это не так. Работаешь ты нормально.

– Как арифмометр, – сказал Тимо. – Как логарифмическая линейка. А я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.

– Не знаю, – сказал я сердито. – Ничего не знаю. Легче всего на меня все свалить. А сейчас тебе уходить нельзя. Подожди окончания работы, а потом уходи куда хочешь.

– Нет.

– Что нет?

– Ждать долго, – объяснил Тимо. – И потом, какое я имею право на эту работу? Никакого.

Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.

– Выбрось ты все это из головы, – сказал я. – У каждого бывают сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.

– А я не сразу.

– Откуда тебе эти мысли в голову полезли?

– Ты знаешь, я раньше над этом как-то не думал, – сказал Тимо. – А после того как женился, и особенно после того как у нас ребенок появился, я все больше стал думать о себе и вообще о жизни. И тебя часто вспоминал, ты же мой самый близкий друг. И потом я вдруг понял, что я и есть тот иждивенец, о котором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень я не хочу получать за чужой счет. Никто мне не скажет этого. Даже, может быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иждивенец. И всю жизнь так. Не хочу.

– Тимо, – я не знал, что ему сказать, потому что никак не мог – собраться с мыслями. – Но почему ты не пришел ко мне, почему ты мне ничего не сказал? Поговорили бы, выяснили, что происходит на самом деле…

– Надо было, – вяло сказал Тимо. – Все собирался. Знаешь, я всегда целину вспоминаю. Как мы там хорошо с тобой жили. Помнишь нашу палатку? Я все время вспоминаю. С тех пор как-то все изменилось.

– Так что же, ты со мной только в Актюбинске можешь дружить ?

– Да нет, – сказал Тимо. – Дело не в Актюбинске. Что-то в нас самих переменилось. Больше в тебе, по-моему. Слушай, а чего это мы на рынок пришли?

– За цветами – сказал – я. – Надо купить букет цветов, желательно хороших роз.

Мы их купили. Большой букет свежих пунцовых роз.

– Ты куда это собрался?

– На вокзал, – сказал я. – Провожать одну приятельницу. Тимо, дай мне время подумать, я тебя прошу. И ничего без меня не решай. Я тебе честно скажу – уходить тебе или нет. Ты мне веришь?

– Верю, – сказал Тимо. – Но я и себе верю.

– Правильно, – сказал я. – Но я ведь умнее. А, Тимо?

– Иди к черту! – сказал Тимо и в первый раз улыбнулся.

– Обещаешь?

– Ладно. Подожду немного.

– Только не устанавливай срока. Я тебе скажу. Честно. Мне надо подумать.

Мы попрощались. Я шел и думал, словно выполнял обещание, только что данное Тимо. Странно устроен человек, странно и хрупко. Я ведь не Тимо имел в виду, когда, говорил об «иждивенцах науки». Честное слово, не его. А он все принял на свой счет… А может быть, он прав? Так прав или нет?! Тебе ли решать это?.. Надо же! Даже не помню, когда и что я ему наговорил. Слова. Просто слова… А они, однажды сказанные, существуют отдельно от тебя и что-то меняют в окружающем мире. Просто слова. Однажды сказанные и давно забытые. Мы еще поговорим, Тимо. Обещаю.

Я спросил у дежурного по станции, где стоит состав, отправляющийся на Трускавец. Он сказал, что на перрон он будет подан часа через полтора, не раньше, а сейчас стоит где-то в депо.

Проводник первого вагона, полная женщина средних лет, мыла пол.

– Хорошее дело – цветы, – одобрила она и открыла мне дверь в третье купе. – Вот это, что ли?

– Да.

Это было удобное двухместное купе, в котором так любят совершать свадебное путешествие молодожены. В купе было прохладно – так и тянуло к дивану, хотелось прилечь и закрыть глаза. Я разложил на столике цветы в виде немыслимо запутанного пасьянса и присел на несколько минут, только сейчас ощутив усталость от хождения. Спустя некоторое время в купе заглянула проводница:

– Вы еще не ушли?

– Да вот думаю еще записку написать… – сказал я, чтобы как-то объяснить свое пребывание в пустом купе. Я подумал, что и впрямь было бы неплохо написать записку, но мысль о том, что надо думать над ее содержанием, показалась мне невыносимой. Да и в конце концов цветы – достаточно полнозвучный и гармоничный завершающий аккорд, не нуждающийся ни в каких дополнительных эффектах.

Я пошел к выходу. Протянул розу проводнице.

– Спасибо, – сказала она. – Вот и у меня праздник. Написали записку?

– Нет, – сказал я. – К чему? Все слова – ложь. – Очевидно, надо было улыбнуться, потому что проводница посмотрела на меня с удивлением.

Я шел по вечерней улице к отцу. Я позвонил, и он открыл дверь. Это был странный и все же приятный вечер. Мы почти ни о чем не говорили, изредка обмениваясь словами. Было довольно-таки поздно, когда я собрался уйти. Он предложил мне остаться, и я был склонен к тому, чтобы согласиться, испытывая в теле какую-то вялость и ломоту, но отказался, потому что мне вдруг захотелось очутиться у себя дома. Я попрощался с ним, обещав завтра позвонить, и ушел. Он стоял на лестничной площадке и смотрел мне вслед.