Малютка Эдгар - Дашков Андрей Георгиевич. Страница 16

«Придержи коней, — сказал Эдгар, хотя никаких коней тут и близко не было. — Он нам может пригодиться».

«Ты же хотел, чтобы… этот… его пристрелил».

«Я думал, он просто безмозглая птица. А теперь заткнись. Когда попадем в Дыру, мне будет не до твоей болтовни».

Ворон заложил вираж и попытался сесть Малютке на плечо. Твердое, как жестяной веер, крыло хлестнуло Эдди по скуле, плечо оказалось слишком узким. Ворон свалился, рванув когтями ткань куртки, едва не упал на землю, но все же сумел взлететь.

«Подними капюшон», — приказал дядя. Когда до Эдди дошло — зачем, он издал беззвучный протестующий вопль.

«Не будь идиотом, — сказал дядя. — Ничего с твоей башкой не случится. А чертова птица, может, однажды сдохнет вместо тебя».

Малютку это не убедило, но он находился в таком месте, где без дяди не мог и шагу ступить — в буквальном смысле. Поэтому он поднял капюшон и, втянув голову в плечи, дождался, пока на ней воссядет «чертова птица». Это было совсем не то, что фотографироваться с большим какаду на детской площадке зоопарка. Ворон оказался слишком тяжелым для Малюткиной тонкой шейки. Голова то и дело клонилась вперед или в стороны; ворон взмахивал крыльями, с трудом сохраняя равновесие, и Эдди слышал, как когти скрипят, понемногу раздирая ткань капюшона. От этого звука волны дрожи пробегали по спине вдоль позвоночника, сбивая с шага. Каждое мгновение он ожидал удара клювом — в лоб, а то и в глаз. Он не мог забыть залитое кровью лицо громилы: стоило моргнуть, и вместо страшной рожи со шрамами возникало нежное детское личико, обезображенное до… неизбежной узнаваемости. Время от времени хлопающие крылья перекрывали поле зрения, и Эдди двигался почти вслепую.

В общем, это была та еще прогулочка. И Эдди чуть ли не обрадовался, когда понял по тому, каким сосредоточенным и напряженным сделался дядя, что они уже погрузились в Дыру. Само собой, ничего хорошего здесь не было: Дыра она и есть Дыра.

С окружающим пространством творилось что-то неладное. Все, что виделось по сторонам, загибалось кверху, будто гигантский плотоядный цветок сомкнул лепестки, почуяв добычу. Эдди видел нечто подобное по телевизору, и ему было жаль съеденное насекомое. Себя он пожалеть забыл. Остаток фиолетового неба сделался совсем маленьким, стянулся в пятнышко, затем и вовсе исчез. Темно не стало, однако свет начал играть с Малюткой в прятки. Он видел лучи, как будто падавшие сзади, но, сколько ни вертел головой, не мог увидеть — откуда. Ворон (или теперь уже Хард?) отбрасывал огромные тени, и Эдди вдруг представил себя кем-то вроде викинга. Нет, даже круче — какой викинг мог похвастать живым вороном на своем шлеме?

Вскоре без помощи Эдгара Малютка осознал, что светившие вперед невидимые «фары» — это его собственные глаза, а бьющие в стороны лучи исходят из глаз ворона. Будь он постарше, начал бы искать объяснения, но в шесть лет нашел в своей светоносности нечто захватывающее. Слегка ошеломленный, он перестал фантазировать и даже не заметил, как последовал дядиному совету «забудь, что видел когда-то».

Изменилось многое, если не все. Малютка словно дважды вывернулся наизнанку: сначала то, что было снаружи, оказалось внутри — именно по этой причине он сиял светом уже исчезнувших звезд, — а потом их с дядей скромное пристанище, распространившееся до сомкнутых краев Дыры, снова провалилось куда-то в темноту, где могло произойти что угодно. Свет, бивший из двух пар глаз, погас. Заблудившееся эхо донесло хриплое «кар-р» Харда, только почему-то не сверху, а откуда-то из лабиринта уха, который простирался, по ощущениям, на многие километры в глубь мальчишеского тела.

Потом будто кто-то чиркнул спичкой. Вспыхнул тусклый огонек. Эдди двинулся к светящемуся пятну, ступая по чему-то мягкому и сыпучему. («Соль», — подумал Малютка. «Кокаин», — подумал Эдгар.) Вскоре пятно превратилось в костер посреди песчаных холмов. Боком к бредущему Эдди сидел, всматриваясь в одиночество огня, некто в красном костюме, никак не вязавшемся со здешней пустотой. Когда Малютка приблизился, человек повернул к нему голову. У него было бронзовое веселое лицо клоуна, не нуждавшегося в гриме.

«Только не это», — простонал дядя, но ничем не помешал Малютке, что означало — выбора нет.

Эдди остановился в трех шагах от Красного Костюма. Незнакомец внушал ему одновременно страх, отвращение, любопытство и надежду на какой-нибудь выход. Ну хоть какой-нибудь. А тот ухмылялся, словно явившийся из закоулков Дыры мальчик был чем-то забавным, глуповатым и не вполне здесь уместным. Чуть позже до Малютки дошло, что таким он казался дяде Эдгару, потому что мысли незнакомца не были ведомы никому.

— У тебя есть книга? — внезапно заорал ворон. На этот раз — сверху, хотя хриплый голос донесся как бы из невообразимой дали. Эдди невольно втянул голову в плечи. Ворон снялся со своего насеста и, облетев вокруг костра, приземлился в непосредственной близости от человека в красном.

«Проклятье! — Эдгар в голове Малютки звучал как лай злобной, но бессильной собаки. — Знаешь, сопляк, кого я ненавижу больше, чем птиц?»

Эдди молчал, подавленный безысходной дядиной горечью.

«Только Джокеров. Ну, еще, может быть, себя».

И опять Малютка ничего не понял.

Человек в красном костюме подмигнул ему, опустил руку и разгреб песок («снежок, мать твою, чистейший снежок!») у своих ног. В углублении показался край того, что Эдди вначале принял за коробку. Он еще не улавливал иронии, заключенной не в словах или интонациях, а в самой ситуации. Но дядя-то улавливал. Конечно, в песке была зарыта книга.

Красный Костюм поднял ее, сдул песчинки и протянул Малютке. Ослушаться улыбчивого человека оказалось так же немыслимо, как всерьез не подчиниться родителям. Такое просто не могло взбрести Эдди в голову, а Эдгар вел себя будто притаившийся в темном шкафу свидетель какого-то непотребства, хотя, похоже, прекрасно знал, что играть в прятки с существом в красном костюме довольно дурацкая затея. В какой-то момент Малютке даже почудилось, что мужчина в красном и есть его настоящий отец, а тот, кого он раньше называл папой, был только живой куклой, старательно изображавшей заботу и любовь.

Он взял книгу, оказавшуюся неожиданно тяжелой. На темной шершавой обложке выблескивала золотыми буквами надпись в две строчки. Первым словом было «Эдгар». Дальше — непонятно: «Аллан По. Избранное».

Малютка знал, что у него редкое имя — среди знакомых ему людей не было ни одного Эдгара… если не считать дяди, но дядя — случай особый. Малютка сомневался, можно ли назвать его знакомым.

— Эдди-Эдди, выходи, — прошелестел голос человека в красном. Он произнес это, будто начало детского стишка, но продолжение оказалось прозаическим и вполне взрослым:

— Неплохо придумано, старая сволочь. Конечно, страдает невинное дитя, однако кого и когда это останавливало? Вот только ума не приложу, как ты столько времени обходишься без женщин?

С лицом Малютки произошла уже знакомая ему метаморфоза: оно перестало ему принадлежать, словно отделившаяся от черепа маска.

— Не было другого выхода. — Дядя приложил немалое усилие, чтобы выдавить из Эдди эти слова. Получилось не слишком внятно.

Человек в красном сказал назидательно:

— Выход всегда один-единственный — тот, который выбираешь.

Затем его тон изменился:

— Ну что же, малыш, теперь у тебя есть книга. Почему бы тебе не поблагодарить Харда за то, что доставил столь дорогого мне гостя в целости и сохранности, и не освободить его от дальнейших обязанностей?

Малютка совершенно растерялся от иронии, сопровождавшей вроде бы знакомые слова, но дяде, похоже, все было ясно. Эдгар заставил Эдди без лишних вопросов открыть книгу. В углублении, вырезанном в ее бумажной сердцевине, покоился пистолет, который Малютка принял вначале за вожделенную копию «Хеклер унд Кох» для своей коллекции. Однако по дрожи, пронзившей его и явно передавшейся от дяди, он тотчас догадался, что как раз это оружие — самое что ни на есть настоящее. То бишь созданное для убийства, а не для игры.