Западня для леших - Алексеев Иван. Страница 39

Через несколько часов теплая компания главарей московских разбойничьих шаек, пополнившаяся девицами, у которых отсутствие мозгов с лихвой компенсировалось другими анатомическими деталями, расслаблялась на природе, в глухом, но веселеньком березовом пригородном лесу, на симпатичной заимке, состоящей из просторного терема, сада-огорода, конюшен и, самое главное, – бани. Все подходы к заимке были перекрыты многочисленными засадами, и Хлопуня со товарищи чувствовали себя в относительной безопасности и веселились вовсю.

Вечерело. Дверь предбанника была распахнута, оттуда и из парилки доносились хмельные мужские голоса, заливистый девичий визг, шлепки веников и ладоней по мокрым разгоряченным телам. Время от времени из бани выскакивали отдельные лица и целые группы и с ходу плюхались в выкопанный прямо перед входом пруд с прохладной водой, через который протекал светлый лесной ручей. Невдалеке, под березками, был сооружен навес и стояли столы, ломившиеся от всевозможных яств и в особенности – горячительных напитков в жбанах, кувшинах, ендовах, ковшах и графинах, глиняных, серебряных, фарфоровых и хрустальных. На столах, лавки вокруг которых пока пустовали, во множестве стояли чарки и ковши большие и малые. Между столами, баней и прудом беспрерывно сновали девицы, не обремененные какими бы то ни было одеждами и посему вынужденные интенсивно отмахиваться ветками и вениками от весьма агрессивных в эту пору комаров. Девицы обильно снабжали купающихся медовухой и фряжскими винами. Многие опорожненные питейные емкости валялись в траве. Деревянные расписные ковши плавали в пруду, как маленькие кораблики. Выпитые и уроненные в пруд серебряные чарки, в полном соответствии с законом Архимеда, о котором никто из отдыхающих слыхом не слыхивал, уже благополучно утонули, поскольку незнание законов физики никого не освобождает от их неуклонного действия. Утром эти чарки будут выловлены со дна отроками, также прислуживающими гостям заимки, и упаси Бог, если хоть одна пропадет! За этим строго бдит поставленный управлять заимкой проверенный-перепроверенный смотрящий. Случалось, что из пруда вылавливали насмерть захлебнувшегося то ли по пьяни, то ли еще по какой причине гостя…

Через некоторое время после начала веселья Хлопуня пригласил Топорка присесть на вкопанную в землю лавку, стоящую одиноко на полянке в отдалении от банно-оздоровительного комплекса. Завернувшись в чистые холстины, держа в руке по золотой чарке с каким-то особо ароматным, доселе неизвестным Топорку вином, они отделились от шумно горланящей толпы. Здесь обычно проводились серьезные разговоры с глазу на глаз, которые невозможно было подслушать постороннему уху, поскольку незаметно подобраться к находившейся в центре обширной поляны лавочке было невозможно. Два дня назад на этом самом месте Хлопуня поведал «дорогому другу» Чуме об огромных сундуках с собольей и песцовой рухлядью, якобы находящихся в усадьбе Задерея, и посоветовал-приказал в полночь пробраться со своей ватагой по ручью через мельницу, повязать челядь и хозяев, а затем, взяв в усадьбе коней и возки, по свободной от застав и засад дороге вывезти эту драгоценную рухлядь сюда, на заимку.

– Стало быть, Топорок, отдаю тебе в ведение три слободки с пригородками, в коих Чума добычу брал и порядок наш обеспечивал. Товарищи его почитай что все погублены, посему людей сам себе подберешь и за них передо мной ответ держать будешь. В прежние времена Вьюн, помощник мой нынешний, те слободы держал, так что перво-наперво его совета спроси, он расскажет, как, где и что. Две слободки там побогаче, а одна – плотницкая, бедная, лавчонки у купцов местных убогие: много с них не возьмешь. Да и стражник там зловредный, упертый на честности и неподкупности. Хорошо, что таких мало в стольном граде. Хотя, в общем-то, честный стражник тем бывает хорош, что он и с нашим братом честный: зазря казнить да в острог сажать не станет, только ежели где с поличным возьмет, что непросто весьма. Можно было бы, конечно, и его прижать, но поскольку у нас в сей слободке особой корысти нет, Чума стражника и не трогал до поры до времени, так что и тебе пока сия слободка без особой надобности.

При последних словах атамана Топорок, чуть заметно напрягшийся при упоминании о плотницкой слободке и ее стражнике, облегченно вздохнул и выпил чарку до дна. Хлопуню такая реакция собеседника слегка удивила, он взял это себе на заметку, но пока не смог объяснить ни в хорошую, ни в плохую сторону.

– Ты, мил друг, особо не переживай по части стражи-то московской, – пристально глядя на собеседника и пытаясь определить его достоинства и недостатки, продолжил атаман. – Во-первых, честных стражей раз-два и обчелся. Во-вторых… – он сделал многозначительную паузу и выложил свой главный козырь, составлявший его законную гордость перед всеми подчиненными ему главарями шаек: – …есть у меня на самом верху стражницкого приказа свои люди верные, мной прикормленные да на некий крючок-поводок прицепленные. Сведения драгоценнейшие людишки сии мне сливают, поручения тайные мои выполняют, когда надобно. Так что все замыслы свои наперед мне будешь докладывать, и только после одобрения моего действовать. Тогда и засады избежишь, и добычу жирную возьмешь, и от предательства вовремя избавишься.

– В таких условиях, оно, конечно, как сыр в масле себя чувствуешь, – с восхищением произнес Топорок.

– Правильно мыслишь, хлопче, – произнес довольный Хлопуня.

Хотя он был окружен сонмом подхалимов, непрерывно нахваливающих его выдающиеся деяния и подвиги, восхищение залетного разбойника, стяжавшего немалую славу на Волге и на муромских лесных дорогах, было Хлопуне чрезвычайно приятно.

– Но ты не думай, однако, что у нас тут в Москве старательность и лихость вообще без надобности, – уже более суровым тоном предостерег атаман. – Всех стражников да челядинцев боярских и купецких к ногтю не прижмешь, посему кистенем да сабелькой изрядно помахать придется, прежде чем злато-серебро добудешь. Опять-таки, много случайного народишку за топоры да дубины похваталось, под ногами путаются, озорничают, нашу законную добычу себе захапать желают. Таких мы либо под свою руку приводим, либо караем лютой смертью без пощады… Тут недавно еще напасть объявилась нежданно-негаданно. Принесла нелегкая на Москву с северов диких неких поморов-дружинников. Ходят они в иноземном одеянии, а на рукавах у них рысьи морды желтые вышиты. Это тебе не стража, чуть что – бьют смертным боем огненным. Да ты с ними не столкнулся ли уже? – обратился Хлопуня к Топорку, заметив, как тот сжал в кулаке пустую чарку при упоминании о дружинниках.

– Было дело, – мрачно ответил тот.

– Ничего, – с угрозой произнес атаман. – Не таких рысей видали! Не все коту масленица, будет и Великий пост!.. Ну, ладно, – другим, приторно-ласковым голосом продолжил он, вставая с лавки. – Завтра приступай дела вершить, с Вьюном да другими атаманами посоветуйся, округ свой с ватагой незаметно обойди, приглядись, а сегодня пей-гуляй, сколько душа запросит!

Особник Фрол вот уже третий день бродил по Москве, и по центру, и по окраинам, переходя из кабака в кабак. Его вид то ли смирившегося с судьбой нищего, то ли недавно опустившегося от пьянства челядинца или мелкого купца позволял ему беседовать с разным народом, как давно обитающим на самом дне, так и довольно приличным, хотя и вдрызг пьяным. Иногда он рисковал подсаживаться с наполненной чаркой даже к стражникам или писарям и, угощая их как бы от остатков прежней роскоши или от случайной сегодняшней неправедной добычи, заводил почти один и тот же разговор.

Выдавая себя то за владимирского, то за ростовского или рязанского писаря, лишившегося теплого места из-за чужой зависти и подлости (хотя при этом собеседникам было ясно, что прогнали его из-за собственного воровства и пьянства), вынужденного побираться и красть для прокорму, Фрол, пуская хмельную слезу, заплетающимся языком излагал свою давнюю мечту ополоумевшего грамотея: хоть одним глазком взглянуть на государеву библиотеку. В библиотеке этой, о которой якобы поведал ему знакомый послушник монастырский, хранятся книги мудрые и волшебные, и ежели какой писарь, неудачами и завистью людской преследуемый, к тем книгам, или даже стенам, где оные хранятся, прикоснется, то будет ему счастье и удача и ныне, и присно, и во веки веков.