Западня для леших - Алексеев Иван. Страница 85

В сарай, следить за ремонтом карет, зашел лишь самый молодой из английских послов, рыжий и веснушчатый, а другие остались с боярами во дворе мастерской, куда немедля, по повелению опричников, были вынесены столы, постелены скатерти и расставлены всевозможные яства и особенно напитки, весьма полезные большинству из присутствующих после вчерашнего.

Когда англичанин, сопровождаемый гурьбой опричников, очутился в каретном сарае, тяжелые створки ворот затворились за ними. Обширное помещение освещалось из узких оконец, больше напоминавших бойницы, расположенных под самой крышей. Оно мало походило на ремонтную мастерскую и, в общем-то, таковой и не являлось. В глубине помещения у противоположной от входа стены высилось треугольное сооружение с уже настоящими бойницами, чем-то напоминавшее крепостной равелин. Басманов-младший, лично возглавлявший опричников, остановился посреди сарая, подтолкнул англичанина по направлению к равелину и сказал через переводчика:

– Ну что, мил друг, иди теперь сам ко входу тайному в подземное хранилище библиотеки государевой. Подойдя к бойницам, слово-пропуск, кое кроме тебя лишь двое-трое ближних людей Малютиных ведают, произнеси негромко, да перстень, тебе намедни даденный, покажи, чтобы охрана, за бойницами укрытая, видела. Иначе падешь замертво, то ли стрелой из самострела пронзенный, то ли пулей из самопала пораженный.

Англичанин молча кивнул, пошел вперед и исполнил веленное. Ответом ему был глухой, как будто замогильный голос невидимого часового.

– Пропуск подтвержден, заходи за выступ! – громко перевел толмач, оставшийся стоять в отдалении вместе со всеми.

Англичанин завернул за треугольный выступ и увидел за ним сплошь окованную железом дверь, которая медленно и тяжело, но вместе с тем бесшумно распахнулась. За дверью угадывались ведущие вниз ступеньки, освещенные сполохами факельного пламени. По ступенькам поднялся человек в темной одежде, напоминавшей монашескую рясу. Кожа на его лице отличалась той особой бледностью, которая характерна для узников, многие годы проведших в темницах без солнечного света. Этот обитатель подземелья, согнувшись почти пополам в низком дверном проеме, вышел навстречу послу, посмотрел на него долгим пристальным взглядом серых водянистых глаз и с явной запинкой, как будто после многолетнего молчания, произнес на довольно правильном английском: «Позволь завязать тебе глаза, милорд». И развернул перед послом черную повязку. Затем он велел англичанину положить обе руки ему на плечи и повел за собой в подземелье, предупреждая о предстоящих ступеньках и поворотах, заставляя пригибать голову в тех местах, где нельзя было пройти в полный рост.

Они довольно долго шли по запутанному лабиринту, часто делая короткие остановки в тех местах, где требовалось, по-видимому, нейтрализовать на время их прохождения имевшиеся ловушки. Наконец повязка с глаз посла была снята, и он, на миг зажмурившись от света факелов, показавшегося нестерпимо ярким после доброго получаса пребывания в темноте, увидел, что находится в довольно просторном подземелье, сухом и чистом, пол, потолок и стены которого были сплошь выложены тщательно подогнанными друг к другу плитками из желтоватого, незнакомого ему камня. Воздух в подземелье был лишь немного спертым, но совсем не отдавал гнилью, что указывало на хорошую вентиляцию. Вдоль стен стояли полки, с которых около двух десятков человек, с такими же бледными, как у приведшего его сюда подземного обитателя лицами, снимали уже последние фолианты и свитки и укладывали их в дюжину больших сундуков, почти доверху наполненных книгами. Четыре-пять человек из сотрудников библиотеки явно имели отношение к ученому сословию. Остальные же носили военную одежду и были вооружены. По-видимому, они составляли особый отряд охраны царских подземелий и тоже редко выходили на белый свет.

Вскоре укладка была закончена, каждый сундук с четырех углов был заперт на массивные висячие замки, которые были залиты воском, и проводник, бывший, по-видимому, старшим среди хранителей библиотеки, предложил послу опечатать их своим перстнем. Затем сундуки поставили на небольшие салазки с полозьями, покрытыми кожей и смазанными салом, и поволокли к выходу. Послу вновь завязали глаза, и он проследовал в обратный путь тем же манером, что и пришел в хранилище.

Когда сундуки выволокли из подземелья и дотащили до середины сарая, где, по-видимому, проходила незримая граница, охраняемая подземными стражами, их подхватили опричники и погрузили в кареты.

Двери сарая распахнулись, «отремонтированные» кареты руками выкатили во двор, принялись запрягать в них лошадей. Молодой англичанин подошел к столу, за которым заканчивалось импровизированное пиршество, отказался от крепкого меда, сославшись на отвращение, испытываемое им к горячительным напиткам после вечерне-ночных возлияний, но жадно выпил изрядный ковш ключевой воды. Послы и провожающие расселись по каретам, и кортеж вновь тронулся по все еще почти безлюдным московским улицам под незримой охраной тайных Малютиных соглядатаев.

На одной из площадей возле кремлевской стены кареты сделали короткую остановку. Молодой англичанин и сопровождавший его Басманов-младший с толмачом и тремя опричниками подошли к виселицам и позорным столбам, установленным вдоль стены. На виселицах слегка раскачивалось при дуновениях теплого утреннего ветерка несколько обезглавленных тел, повешенных за ноги. Большинство из них уже разложились и смердели невыносимо, сквозь остатки одежды виднелась гниющая плоть. Одно тело было еще свежим и обнаженным, поскольку поморские дружинники выдвинули жесткое условие: не выставлять на позор их обмундирование. Рядом с виселицами на пиках были насажены головы, среди которых сразу бросалась в глаза одна, без бороды, с ярко-рыжими волосами.

– Ну что, милорд, – обратился Басманов-младший к английскому послу, – вот и довелось тебе лицезреть на сем позорном месте голову врага твоего кровного, как и обещано было отцом моим и Малютой Скуратовым. Мы слов на ветер не бросаем и для союзников своих что хочешь сделаем. Ну, а злодеи, супротив государя замыслить осмелившиеся, вот здесь свое существование поганое и оканчивают. Вот они – бояре, еще вчера гордые и знатные, сегодня вверх ногами, как мешки с дерьмом, висят, а из голов их отсеченных воронье глаза выклевывает. А вон среди них и разбойник известный, прозванный Чумой, находится. Так что мы, царевы опричники, не зря свой хлеб едим, на службе государевой живота не щадим. (Посол, не подав виду, усмехнулся про себя этой фразе, поскольку перестаравшийся при излечении от похмелья толмач, едва ворочающий языком и мозгами, перевел слово «живот» не как «жизнь», а как «брюхо».) Плоды усердия нашего на благо Государства Российского перед тобой сейчас находятся. И так будет с каждым, кто на царя и отечество руку поднять попытается!

Произносивший эту напыщенную речь Басманов-младший и в страшном сне предположить не мог, что в самом скором времени гордый царской милостью и знатный многочисленными предками боярин Басманов – его отец – окончит дни свои на том самом позорном месте, где сейчас стоял он подбоченясь, оскорбляя прах убиенных, ощущая себя выше всех жалких людишек, населявших землю Русскую, находившихся в безраздельной власти его самого и дружков-опричников.

Англичанин некоторое время стоял молча, пристально взирая на голову своего врага, затем отвернулся, произнес какую-то резкую и суровую латинскую фразу, которую толмач не понял и не перевел, и направился к карете, как бы окончательно стряхивая с себя прошлое, устремляя помыслы свои лишь в будущее.

У самой дверцы кареты англичанин внезапно остановился, подождал, когда к нему подойдет руководивший движением кортежа Басманов-младший, вытащил из-за пазухи небольшой пергамент, протянул его опричнику. Басманов развернул короткий свиток, с изумлением прочел:

«Повелеваю немедля покинуть град столичный через заставу северную со всем скарбом соответствующим».

Внизу стояла хорошо знакомая Басманову подпись человека, любящего таинственность и часто дающего неожиданные и непонятные другим приказы, и не терпящего даже малейшего ослушания: «Малюта Скуратов».