Лесков: Прозёванный гений - Кучерская Майя Александровна. Страница 18

Переехав в Киев окончательно, Лесков вновь сел за писарский стол. Он оформлял молодых людей для отправки в армию.

Первые годы службы Лескова в Киеве пришлись на бибиковские времена. Киевский военный губернатор Дмитрий Гаврилович Бибиков был любимцем императора Николая I: в прошлом боевой офицер, потерявший левую руку в Бородинском сражении. Это не мешало ему ни прижимать к сердцу прекрасных дам, до которых он был большой охотник, ни управлять многонациональным краем, с военной жестокостью уничтожая в нем польское влияние и гетманское свободомыслие. «Хотя у меня одна рука, но я в ней держу три миллиона человек, а вас-то и подавно удержать сумею. Можете водиться с девками, можете разбивать бардаки – всё это я скорее прощу вам; но Бог вас сохрани нарушать дисциплину: первый вновь попавшийся в том будет немедленно выгнан из университета»⁶⁴, – внушал Дмитрий Гаврилович студентам Киевского университета, собрав их после очередной шалости.

Прослужив в должности киевского военного губернатора и подольского и волынского генерал-губернатора 15 лет (1837–1852), Бибиков успел сделать для города немало доброго. Участник ключевых для России событий, он ценил историческое знание; по его инициативе в Киеве открылся Центральный архив, были созданы временная комиссия для разбора древних актов и постоянная комиссия для описания юго-западных губерний.

Как водится, губернатор любил строить: в его правление заложили знаменитый Цепной мост – первый постоянный мост через Днепр в Киеве, воспетый Лесковым и в «Запечатленном ангеле», и в «Печерских антиках»; возвели величественный Институт благородных девиц с колоннадой, изящное женское училище графини Левашовой (оба здания и сейчас стоят в Киеве) и многие другие каменные строения в стиле позднего классицизма. Заработала обсерватория, появился ботанический сад, был создан кадетский корпус. Город стал наряднее и свежее.

Но как раз этого не могли простить ему местные жители и Лесков: губернатор уничтожал городскую старину – не благообразную, зато живописную, живую. В пору бибиковских перемен Печерск, который Лесков успел застать прежним, на глазах лишался патриархального и запорожского духа: ветхие, кое-как натыканные домики сносили, их жителей, невзирая на стон и вой, выселяли. Жаль было и хаток, что лепились над днепровской кручей: они, ностальгически отмечал Лесков в повести «Печерские антики», «придавали прекрасному киевскому пейзажу особенный теплый характер и служили жилищем для большого числа бедняков». «Бибиков, конечно, был человек твердого характера и, может быть, государственного ума, но, я думаю, если бы ему было дано при этом немножко побольше сердца, – это не помешало бы ему войти в историю с более приятным аттестатом», – итожил он⁶⁵. «Капрал Гаврилович Безрукий» – аттестовал киевского губернатора Тарас Шевченко в недописанной поэме «Юродивые». Та же язвительная прохладца сквозит и во множестве анекдотов о Бибикове, выпекавшихся по рецепту, очевидному из историй, приведенных выше: вельможное хамство смешивалось с природным остроумием, а иногда и благородством.

Например, губернатор не прочь был подпустить туалетного юмора, особенно общаясь с поляками. На вопрос польской дамы, напечатаны ли подписи в альбоме с вклеенными акварелями (est-ce que c’est drouquet), он, не моргнув глазом, ответил: Non, madame, c’estpissed

В заметке «Бибиковские “меры”» Лесков напомнил случаи, как один киевский студент за попойки и шалопай-ство был выпорот прямо на глазах его светлости, а не стерпевший обиды и ударивший учителя гимназист высечен в присутствии других учеников розгами до беспамятства⁶⁷. Но сохранилось немало свидетельств и тех, в чьей судьбе губернатор принял участие, кому помог, поддержал, чью вину простил.

Вот история про холеру. Во время эпидемии 1847 года Бибиков приказал открыть лазарет в знаменитом Контрактовом доме – одном из самых красивых зданий города, где не только заключались контракты, но и проводились концерты (в январе того же года здесь играл заехавший на гастроли Ференц Лист), а также давались самые большие городские балы. Киевское купечество прислало к военному губернатору делегацию с просьбой отменить распоряжение о лазарете: «Дочери наши танцуют здесь же, а тут холерные…» Тогда Бибиков призвал полицмейстера Голядкина и приказал: Контрактовый дом очистить, все кровати с больными разместить в домах этих господ! Немая сцена. «Больше ничего не добавите, господа? – уточнил Бибиков. Молчание. – Тогда я добавлю, вы – не киевские купцы, а киевские суки, а вы не киевская городская голова, а киев-

* Соль анекдота в том, что дама, не зная, как будет по-французски «печатать», использовала на французский манер польский глагол drucowac, а Бибиков в ответ употребил французский глагол, созвучный русскому «писать», но переводящийся как «мочиться». ская городская жопа»⁶⁸. Холерные были спасены, купцы и полицмейстер получили урок.

Лесков Дмитрия Гавриловича застал, анекдоты о нем запомнил, но зенит его службы пришелся на правление сменившего Бибикова Иллариона Илларионовича Васильчикова. От предшественника Васильчиков отличался мягкостью и добротой. И анекдоты о нем рассказывали совсем другие:

«Как-то раз, в самом начале киевской службы, когда не все еще горожане знали его в лицо, князь Васильчиков встретил на улице гимназиста в мундире нараспашку.

– Почему вы не застегнуты? – нахмурившись, спросил князь, стараясь выглядеть как можно более строгим. – Если встретит вас генерал-губернатор, с вас сурово спросят!

– Да нет, – ответил гимназист, застегиваясь, – наш князь очень добрый и наверняка простит!..»

В сочинениях Лескова Васильчиков тоже оказался в лестной роли. В рассказе «Владычный суд» губернатор принимает прямое участие в деле спасения еврейского мальчика, несправедливо забранного в кантонисты. Вполне вероятно, так всё и было.

Служба Лескова особенно оживлялась во время рекрутского набора, проходившего в мирное время один раз в год. Он должен был записать всех новоприбывших, выписать им обмундирование, деньги, квитанции о зачислении, попутно разобрать поступившие жалобы.

Молодой делопроизводитель взялся за дело рьяно. Вскоре, правда, выяснилось, что, попав из орловского присутствия в киевское, угодил он из кулька да в рогожку', лица стертые, как старые пятиалтынные, спертый воздух, вонючий запах папирос и составление бумаг до одури. Годы спустя Лесков вспоминал в рассказе «Владычный суд», во многом автобиографическом: