Татарский удар - Идиатуллин Шамиль. Страница 4

В итоге мы сошлись на том, что я буду руководствоваться гражданским чувством, каковое поможет мне если не пресечь, то хотя бы обратить внимание на попытки встреченных французских политиков, бизнесменов или журналистов как-то скомпрометировать нашу сплоченную группу и представляемую ею республику в целом.

Наблюдатель из меня оказался аховый, ничего я подозрительного не заметил, кроме, разве что, подозрительной страхолюдности хваленых француженок. Но докладывать об этом как о части антитатарского заговора, призванного отвратить республику от европейской цивилизации, я Пете не стал. Так что старлей Куликов, бдительно позвонивший в первый же день после моего возвращения, только повздыхал, тем не менее многословно поблагодарил меня за отзывчивость — и распрощался, как я решил, навсегда.

Несмотря на это, при первой же встрече с Ильдаром Саматовичем (тогда он еще заходил в редакцию) я решил поинтересоваться, не знаменует ли бурный интерес, проявляемый уважаемым комитетом к моей скромной персоне, возвращение к старой сказке про белого бычка. Ильдар с ходу отвечать не стал, но удивился — или притворился удивленным — и поспешно раскланялся. Он перезвонил через час, чтобы посетовать на извечную болезнь разветвленных структур, где правая рука не знает ничего про левую (да и как ей знать, если у руки мозгов нет), и официально заявить, что господина Куликова и любых других представителей конторы, буде они возникнут на моем горизонте, я могу посылать с легкой душой и в любом направлении. И только врожденная вежливость не позволила мне ответить в том плане, что это правило вполне распространяется на самого подполковника Ильдара Гильфанова, замначальника аналитического управления КГБ Татарстана.

С Гильфановым мы были знакомы лет восемь. То есть поначалу полноценным знакомством это назвать было никак нельзя, потому что первые месяцы я совершенно не представлял себе, кем является рыжеватый сухопарый мужик лет под сорок, примерно раз в месяц возникавший в кабинете верстки нашей редакции. Он подолгу сидел за компьютером, возился с верстальной программой, попутно открывая букеты окошек, содержимое которых я видел только в кино про хакеров: какие-то столбцы цифр и команд, сменяемые допотопными трехцветными заставками. Я решил, что дяденька представляет компьютерную фирму, которая по договору обслуживает наш верстальный антиквариат. Необходимость в этом была острейшая: станцию верстки мы закупили в начале 90-х в Германии, за дикие по тем временам деньги, пожертвованные руководством республики на развитие свободной прессы. Само собой, аппаратуру сами чиновники и выбирали — по их собственным словам, выбрали наилучшую и наидешевейшую. Насчет дешевизны, похоже, не врали. Правда, скромно обходили стороной тот момент, что львиная доля переведенной в братскую Германию суммы тут же откатилась в карманы официальных покупателей. А заявления о наилучшести подтверждались разве что известным слоганом про качество, проверенное временем. Время проверяло эти сундуки с электроникой довольно долго и как только могло. Лишь некоторое знакомство с историей прикладной кибернетики не позволяет мне утверждать, что именно на наших компьютерах верстались первые издания Mein Kampf и все без исключения номера Voelkischer Beobachter.

Так вот, первые месяцы поглазеть на нашего зверя под сложным названием Poltype-Monotype сходилась вся полиграфическая Казань, восхищенно цокавшая языками и хлопавшая ладонями по тучным от сидячей работы ляжкам. Пару лет спустя, когда все предприятия и учреждения обзавелись полноценными писишками и маками, иссякший поток ходоков формировался исключительно из ремонтников, которые являлись гальванизировать раритет, а самые отмороженные из них — просто поржать. Последних мы гнали.

Рыжеватый дяденька выделялся на общем фоне разве что аккуратной одеждой, прической и приятной отмытостью, а также тем, что занимал рабочее место верстальщика не более десяти-пятнадцати минут. Я же не знал, что он не починяет примус, а скачивает из него отдельные программы — не иначе для музея КГБ (не для криптографических же нужд) — и копирует некоторые номера нашей газеты. Эта тонкость выяснилась почти случайно, когда я в разговоре с Долговым посетовал на то, что наш сундук ломается до безобразия часто — так что уважаемого техника приходится приглашать чуть ли не каждую неделю. Тогда шеф и объяснил, что этого техника не приглашают — он сам приходит.

Данная истина подтвердилась буквально через неделю (все-таки в параноидальных хохмах про жучков, установленных в каждом табурете, доля правды особенно велика).

Уважаемый техник, деликатно постучав, заглянул ко мне в кабинет и испросил десять минут для важной беседы. Здесь он и представился официально, как у них принято, — с быстрым сованием раскрытой корочки под нос собеседника, — и сообщил, что комитет и родина жутко нуждаются в моей помощи.

Я тут же сообщил, что работать в КГБ меня уже звали, почти сразу после окончания университета, и я отказался. И с тех пор не передумал.

Ильдар Саматович мило засмеялся и поинтересовался, почему.

Для краткости я сообщил, что в шпионы не гожусь из-за болтливости, в контрразведчики — из-за неодобрительного отношения к любому режиму и субординации. К тому же меня полностью устраивает нынешняя специальность, и где-то до пенсии я менять ее не намерен. Я не стал уточнять, что в ходе той давней беседы меня особенно разочаровало одно простенькое обстоятельство: пригласивший меня на Черное озеро усатый майор в штатском, наизусть зачитавший мои биографические данные, даже не знал, что я женат, что занят безнадежным воспитанием двухлетнего сына и что мы давно живем не по адресу из майоровой шпаргалки. Если уж гэбэшники не способны выяснить такой малости, подумал тогда я, на что они вообще способны?

Выяснилось, что на многое. Гильфанов, тогда тоже майор, заявил, что я нужен родине и комитету совсем не в качестве штатного сотрудника. Тут я заржал и поднялся с места, обозначая завершение беседы. Майор ухмыльнулся в ответ и попросил дать ему полминуты, чтобы закончить мысль.

В законченном виде мысль сводилась к следующему: вопросы государственной безопасности имеют столь много гитик, что самые умные гэбэшники отвечать на эти вопросы в достойном объеме просто не успевают. И чекисты давно научились занимать ума на стороне — у привлекаемых от случая к случаю экспертов, одним из которых предложено стать и мне. Это несложно, не противно и совсем не больно: надо лишь время от времени, очень редко, письменно размышлять на заданную Ильдаром Саматовичем тему — в любой тональности, на совершенно добровольной и, скорее всего, взаимовыгодной основе. Нам от вас нужна не информация, нам нужна аналитика, объяснил майор.

Я начал кокетничать, говорить, какой я вам аналитик.

Гильфанов пресек мое самоуничижение парой изощренных комплиментов и сообщил, что именно моего видения ключевых проблем до сих пор не хватало, чтобы навести полную безопасность на территории Татарстана, а то и всей России.

В общем, он меня уломал. Я заявил, что займусь только тем, что мне интересно, и только на моих условиях. Одно из них, из условий, — использование своих текстов при подготовке журналистских материалов. А также при необходимости возможность обращаться в КГБ за информацией (пассаж о взаимовыгодности сотрудничества я предпочел понять только так).

Что ж. Это не в наших правилах, но для вас, в виде исключения — и зная, что вы не будете злоупотреблять, так что все, что в наших силах… и т. д.

Конечно, я не сказал, что готов начать немедленно. За меня сказал Гильфанов, оказавшийся тем еще ковалем горячего железа. Он извлек из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и предложил подумать над темой. Тема — бледно напечатанные матричным принтером вопросы — так или иначе сводилась к опасностям, подстерегавшим Татарстан при самостоятельном налаживании им внешнеэкономических, а особенно внешнеполитических связей.

Так я стал внештатным экспертом аналитического управления КГБ республики. По классической схеме, через пару месяцев, когда я навалял вторую справочку — про возможные способы внебюджетной поддержки научных учреждений, кажется, — Ильдар объявил, что такие дела бесплатно не делаются, и предложил поставить наши отношения на нормальную финансовую основу.