Линка (СИ) - Смехова Ольга. Страница 66

Несправедливо, шепнули мои губы. Я злилась — на весь мир, Диану, прежнюю хозяйку, Лексу. Всё могло бы быть иначе, сделай они чуточку больше. Поднатужься они все чуть-чуть — и я была бы красивой бабочкой на асфальте. А, может, солнышком, домиком, ещё чем-нибудь, какая разница? Я была бы живой, понимаете? По-настоящему…

Мне на миг показалось, что по лицу девчонки скользнула холодная ухмылка. Словно прочитав мои мысли, она смеялась надо мной, смеялась над тем, как я ничтожна по сравнению с ней. Потому что я-то уйду, а она здесь останется. Сегодня она не смогла меня поглотить, но она-то всё равно явит себя миру, а я навсегда останусь куском пластика — никому не нужным, кроме Лексы. И нужным ли хотя бы ему?

Несправедливо…

Тысячу раз несправедливо! Желание зародилось во мне с легким ветерком, неведомо откуда взявшимся тут, потрепавшим мне волосы. Желание подойти к беспомощной Элфи и вонзить в неё — клинок. И смотреть, проворачивая его, смотреть, как из ран уходит жизнь искры, как стекленеют глаза, как нескрываемая гордость, презрение, жалость ко мне и безразличие ко всему миру вдруг сменится предсмертной маской — страшной, нелепой, уродливой. Я улыбнулась — или ухмыльнулась? Разом передернулись во сне бородатые разбойники, неуверенно поведя плечами, увидев эту улыбку в собственных кошмарах. Я правосудие? Нет. Несправедливо! Почему ей — жить? Почему она — нечто несформированное, нечто непонятное, далекое и такое чужое — может быть живой? Почему она выльется за пределы страниц, осядет в душах людей строками, предложениями и абзацами, почему её идея оказалась достойней моей?

Из-за ресурсов, некстати вспомнились мне слова Лексы. Люди воюют чаще всего из-за ресурсов. Чтобы отобрать у других то, чего нет у самих? Стыд вспыхнул во мне — всего лишь на секунду и растаял без следа. А я то, глупая, ещё тогда не понимала, как можно — убивать себе подобных?

Тебе подобных? Тебе? Глаза пришедшей в себя девчонки сверлили меня — теперь в них была самая настоящая ненависть и негодование. Вот-вот вновь обратится гигантской тучей, размажет меня по бескрайней мгле мокрым пятном… тебе подобных?

Мне подобных. Или ты лучше? Моя ладонь сжималась и разжималась, надеясь почувствовать теплую, отполированную прикосновениями рукоять.

— Я лучше.

Мир, казалось, треснул — уже в который раз. Зазвенел осколками у меня в ушах, иначе почему я вижу, как девчонка открывает рот, а звук доносится — но прямо у меня в голове, как до этого. Я её не слышу, просто понимаю, что она говорит.

— Я лучше, — повторила рабыня. Без излишнего пафоса, напускного героизма, без вызова. Это было утверждение. — Ты не живая. Двигаться — это быть живым? Механические игрушки машут лапками — они живые? Уметь слышать и отвечать — быть живым? Телефоны живые? Уметь чувствовать — быть живой, да? Тебе правда кажется, что жизнь — мелкий перечень, список на три листочка, цепочка со звеньями — перечисли и узнаешь?

В руку легла рукоять — но непривычного хлыста. Я скользнула взглядом по алому клинку. Возникшему в моих руках и двинулась к девчонке. Она смеется надо мной. Настало время узнать, кто смеется последним.

Элфи замерла на полуслове, вдруг осознав, что означает клинок в моих руках. Думала ли эта идея, принявшая столь незатейливый облик, что сегодня, зазевавшаяся кукла и плюшевый единорог убьют её? Что вся её былая бравада, этакая псевдожизнь — мне нравилось думать, что её жизнь столь же ненастоящая, как у меня — вот так нелепо оборвется? Что встав у нас на пути — ради чего именно? — она лишится последнего.

Серые глаза теперь напоминали озерца страха. Совсем иного, чем у меня. Не страх перед неизвестным и чернотой, Юмой и полноправным всепоглощающим мраком. Я чувствовала — от Элфи нитями хлестали отростки, касаясь меня, обматываясь вокруг меня, пытаясь узреть, учуять, увидеть слабину. Я чувствовала её страх — он маленьким зверьком метался по девочке, пытаясь найти выход, пытаясь заставить её хоть что-то сделать — и безуспешно, отчаявшись, отступал. Её гордость лизала меня синим, плотным языком, словно пробуя на вкус, как мороженое. Ненависть — красная, плетью опускалась на мои плечи и руки, словно в надежде выбить мой клинок. Надежда — такая хрупкая, такая тонкая, столь ничтожная, что её почти невидно — она даже была бесцветной, вилась вокруг маленькой рабыни.

Она не сопротивлялась, по крайней мере, больше. В её ли силах было подняться, вскочить на ноги, увернуться, в конце концов, уйти от удара? Не знаю. Руки вспотели, а я лишь на мгновение представила, что передо мной не девчонка, а преграда — давно стоявшая у меня на пути к жизни. Словно кольни я её пару раз насквозь и мне разом откроются все тайны жизни. Благословенное знание снизойдет на мою голову, а я, осчастливленная, буду с равнодушием взирать на умирающую искру у моих ног. С заимствованным равнодушием, на которое способны только живые искры.

— Стой.

Девочка молчала, не раскрывала рта, даже не пыталась заговорить со мной мысленно. Тогда кто? Голос был слаб, но я отчетливо его слышала. Я замахнулась — занесла клинок повыше, чтобы через секунду он праведным карателем лег на голову всем моим страхам, предрассудкам и обидам.

Сила — хорошо знакомая мне ранее, мощная, непоколебимая, непреодолимая ухватила моё запястье до того, как острие клинка коснулась златоволосой головы. Я оглянулась, ища новую противницу, увидев лишь Трюку, чудом сумевшую встать на подгибающиеся ноги. Рог ярко светился, а магия — или сила искры? — стискивала мою руку, не давая свершится моей мести. Ну вот, пронеслось у меня в голове. Все, абсолютно все против меня. И я упала, вдруг поняв, что меня оставили последние силы.

Глава 24

Перед глазами все плыло. Бесконечные барханы сменялись пышными лугами. Роскошные сады готовы были ухнуть в унылую зелень болота. В ноздри проникали чарующие ароматы цветов, спеша скрыться в зловонных газовых миазмах бесконечной топи. И лишь редкий легкий ветерок — то жаркий, то холодный, спешил спасти меня от удушья.

Мир не треснул, мир даже не лопнул, как гигантский пузырь, не раскололся на тысячу маленьких осколков. Мир, под названием «Бодрствующий Лекса» продолжал существовать сам по себе. Где-то позади остались всежрущая, вездесущая, всезнающая тьма. Где-то там, посреди неё, осталась сидеть на коленях поверженная и униженная идея, которую я чуть не убила. Сейчас мне было стыдно, правда, я пока не понимала за что. За то что медлила и надо было раньше прикончить девчонку? Или за то, что вообще посмела мыслить о подобном? Убить себе подобную? Подобную ли…

— Куда мы едем?

Трюка, ехидная, ядовитая, жестокая кобылка-единорожка сейчас снизошла до того, чтобы прокатить меня на своей спине. Молчаливая до бескрайних просторов, она не нарушала тишины всё то время, что я приходила в себя. Да и когда я пришла в себя, вообщем-то, тоже. Ну а я молчала, потому что не могла найти нужные слова. С чего мне начать? Извиниться? Сказать, что мне жаль? Или сказать что-нибудь бодренькое, заявить, что мы справились? И я чувствовала, словно заранее видела, как все мои слова увязнут, потонут в пучинах этой плотной, как сметана, тишины. И потому я не нашла ничего лучше, чем этот вопрос.

Во рту пересохло, некстати вспомнился до одури приятный и такой желанный прямо сейчас вкус черного ахеса. Я закусила нижнюю губу.

— В безопасное место, — суховато отозвалась кобылка. Единорожка молчала так, будто не желала тратить на меня слова, будто моё недавнее поведение подорвало в ней всё хорошее отношение ко мне. Она везет меня — куда-то.

А что мне было делать, захотелось выкрикнуть мне? Мне хотелось, чтобы лошадиная морда сию же секунду повернулась ко мне, а я смогла бы посмотреть в её бесстыжие фиалковые глаза. Полные отчуждения, обвинения и немого упрека. Что мне было делать? Смотреть, как она кромсает тебя на куски? Разорвать рубаху на груди и самолично броситься ей на пятиклинковую перчатку? Что?

Я почти было раскрыла рот, как родившееся негодование вдруг увязло, застряло у меня в глотке. Мир в который раз поменялся — слишком резко, слишком неожиданно, слишком незаметно.