Бремя Верности (ЛП) - Голдинг Лори. Страница 11

Бассаний горделиво, по-хозяйски стоял возле бога-машины. Тевера расположилась рядом.

Бассаний. Вы этого надеялись добиться, посол?

Веторел. Адептус Механикус становится реальностью, как и Адептус Титаникус. Марс был обещан всем нам в будущем в обмен на наше искреннее сотрудничество при обороне Терры сейчас.

Тевера (дыша с трудом). Но легионы титанов по-прежнему не имеют своего голоса. Мы попадаем в зависимость… от Загрея Кейна и союзов, которые он заключит, преследуя собственные цели.

Веторел. Нет, вы получаете инструмент влияния через Загрея Кейна. Он блюдёт все древние клятвы, все древние узы между жречеством и верными командирами богов-машин. И он настаивает, чтобы Терра признавала ваши заслуги. Это и есть самый древний союз, обновлённый во времена величайшей нужды Империума и названный Адептус.

Веторел указала на огромный зал заседаний.

Веторел. Совет постановил, что легионы должны защищать сегментум Соляр, – и они будут его защищать. Но вопросы развёртывания сил легионов будут находиться в ведении генерал-фабрикатора. В обмен за эту службу он сделает всё, чтобы меньшие миры-кузницы не остались без защиты. Их будет оборонять и укреплять Адептус Механикус, пока титаны шагают на войну.

Бассаний. А что с Олимпийским соглашением? Ему конец?

Веторел. Соглашение…

Она замолчала и перевела взгляд в сторону Стелларум-Вигил, думая о том, когда увидит в небесах свой утраченный родной мир, до появления которого осталось ещё несколько часов.

Веторел. Соглашение остаётся в силе. Хотя сам Марс его и не соблюдает. Я верю в Омниссию и в то, что мы, горстка верных, вернём Красную планету, когда придёт время. До тех пор домом Адептус Механикус останется Терра.

Бассаний. Но что это значит для нас?

Веторел. Это значит, что вертикаль командования в ходе текущей войны будет ясной и чёткой. Ни Механикус, ни Титаникус не смогут влиять на решения Совета, игнорируя их по собственному желанию. Решения, которые мы будем помогать принимать, также будут и решениями, которым мы обязаны подчиняться. Это не самый идеальный исход, но я считаю, что это лучшее, что мы можем получить в настоящее время.

Оба принцепса обменялись взглядами. Затем Тевера вновь повернулась к Веторел.

Тевера (дыша с трудом). Значит, мы победили?

Веторел. Победили? Кого? Победы не будет, пока не побеждён Гор.

Она подумала о том, что уже потеряно, о том, что уже уничтожено.

Веторел. Не думаю, что Империум когда-нибудь ждёт победа и триумф. Те дни давно миновали.

Бассаний. Значит, мы приобретаем влияние и теряем свою самостоятельность. И ради чего?

Веторел. Получаем мы больше, чем теряем. В этом я уверена. Двойное наследование закончено. Теперь есть только Адептус Механикус – и не временно, а навсегда. И будет только один генерал-фабрикатор. И все чада Марса, кто остался предан своей вере, должны подчиняться его указам. Ради блага всего человечества.

Веторел подняла глаза на «Императора». Тот замер всего в паре шагов от катастрофы. Точно так же, как на Стелларум-Вигил её отделял один удар от смерти и провала. Путь в будущее был узок и покрыт мраком, но они уже вступили на него. Остался только один путь – и вёл он через горнило войны.

В изгнание (Аарон Дембски-Боуден)

10

Зернистый охряной песок падает в открытые глаза мёртвого воина. От его неподвижного тела уходит тень – нечто огромное, но сгорбленное, нечто с дребезжащими сочленениями и чудовищными металлическими когтями. Оно идёт прочь, тяжело хромая, не выполнив приказ, о чём уже извещены его хозяева.

Легионер лежит на земле, исполнив свой долг.

9

Сгорбившийся мудрец сидит среди смердящих механизмов и окровавленных тел, вдыхая запах обгоревших автоматонов и разорванной человеческой плоти. Существо на его плече странно похоже на обезьян, описанных в архивах Древней Терры. Его зовут Сапиенс – такое имя дал питомцу сам мудрец, создавший его из выращенной плоти, клонированного меха и освящённых металлов.

Псибер-обезьяна встревожено стрекочет, оглядываясь вокруг. Сам мудрец не чувствует тревоги – лишь растущее раздражение. Он кривится при виде окружающей его бойни, трюма, полного изувеченных и раненых. Вот какой облик у его спасения…

Вокруг содрогаются изогнутые стены взлетающего корабля, а за ними горят небеса Священного Марса. Далеко внизу лежит уже давно мёртвый Никанор. Зарезанный, выпотрошенный. Глупец.

Аркхан Лэнд сидит, съёжившись среди других беглецов, и молится Омниссии, дабы вонь их страха и неудачи не заразила и его.

Сапиенс перебирается на другое плечо Лэнда и стрекочет вновь, не способный к речи, но такой взбудораженный и любопытный.

– Он был глупцом, – шепчет мудрец, задумчиво гладя позвонки маленького творения, похожие на зубцы шестерёнки. – Космодесантники, – он злобно выговаривает это слово, – все они глупцы.

Но даже сам Лэнд теперь верит в это с трудом.

8

Никанор смотрит в глаза своего убийцы. Его кровь пятнает выпуклые золотые шары – зрительные механизмы боевой машины. Он плюнул этой кровью в лицо твари, когда та вогнала в нагрудник воина потрескивающее механическое копьё. Теперь пронзённый Никанор висит, а его сабатоны едва достают до пыли, покрывающей столь бесплодную, но одновременно бесценную почву Марса. Каждый раз, когда он задевает её, то смахивает прочь тёмно-красный реголит, открывая серую землю под ним – тайну Красной Планеты, скрытую прямо под её поверхностью, но неведомую почти никому из способных представить этот мир.

Машина склоняется ближе, оценивая добычу выпуклыми, словно у насекомого, глазами, сохраняя памяти его лицо и отметки на доспехе. Умирающий воин слышит стрёкот и треск открытого канала связи, когда его убийца передаёт находку далёким хозяевам.

Он – добыча. Вот что знает процессор и простое сознание, несущее смерть.

Но не та добыча.

Никанор тяжело сглатывает от боли. Он не прячется от неё, но не даёт боли поглотить себя. Боль – то, что чувствуют живые, о ней нет смысла сожалеть. Жизнь – боль. Боль можно преодолевать, пока дышит человеческое или постчеловеческое тело. Никанор знает, что умрёт, но умрёт не опозоренным. Честь важнее всего.

Кровь капает со сжатых зубов легионера, пока боевая машина трясёт его, пытаясь сбросить с зазубренной руки-копья. Это не так просто сделать, потому что коготь погрузился глубоко во внутренности, пробившись сквозь укреплённые кости и пластины брони. Никанор чувствует, как его левый сабатон бьётся об упавший болтер, как керамит ударяет по металлу оружия, покрытого отметинами. Но даже если бы он смог изогнуться так, чтобы достать его, не разорвав себя пополам, патронов больше нет. Сквозь кровавую дымку Никанор видит покрывающие голову робота опалённые вмятины – кратеры, оставленные каждым попавшим в цель болтом.

Боевая машина опускает копьё, вбивая пронзённого воина в пыльную землю, а затем упирается в неподвижное тело когтистой ногой. С рывком, усиленным механическими сочленениями, копьё вырывается наружу вместе с осколками керамита и брызгами остывающей крови.

С ними тело Никанора покидает и последний вздох. Он смотрит вверх, бессильный и безмолвный, и ничего не видит в безжалостных сферах-глазах робота. Ни следа разума, ни намёка на то, кто наблюдает за автоматоном по каналу связи.

Перед глазами всё темнеет, а взгляд соскальзывает к небу, прочь от горбатого, изрешечённого болтами панциря механического убийцы. Там, в горящем небе, виднеется силуэт транспорта, на котором улетает мудрец. Поэтично было бы сказать, что именно о нем в последний миг подумал Никанор, перед смертью увидев победу. Но, если говорить искренне, то последней мыслью воина стало сожаление об изуродованном нагруднике, где прежде гордо сверкал на жёлто-золотой броне белый имперский орёл. Последним, что видел Никанор, был Мондус Оккулюм, где под марсианскими скалами продолжали гореть подземные литейные и заводы по производству болтов, где взлетали к небесам последние штурмовые корабли его братьев.