Карантин - Иган Грег. Страница 55

Верить ему нет причин, но, с другой стороны, зачем он стал бы возиться со всем этим хозяйством, вместо того чтобы ходить по улицам, распространяя мод? Глянув на колбу, я вижу, что она наглухо запечатана. Сначала это меня удивляет, но потом я догадываюсь, что он боится случайно размазаться, занимаясь таким ответственным делом. Я ведь тоже решил оставаться схлопнутым в процессе синтеза «Ансамбля».

Я спрашиваю:

– У кого еще есть копии мода?

– Ни у кого.

– Вот как? Значит, ты не сумел внушить свои идеи никому из членов Канона?

– Не сумел. – Помедлив, он небрежно добавляет:

– Ты был единственным, который мог бы их понять.

Я сухо улыбаюсь:

– Не надо лишних слов. Я больше не принадлежу к Канону. Похоже, хоть из этого сумасшедшего дома мне удалось удрать.

А ты скоро последуешь за мной – хотя и не столь экзотическим способом.

Он качает головой:

– Мод верности тут ни при чем. Ты размазывался и схлопывался – достаточно часто, чтобы понять, как неизмеримо много это тебе дает.

– Дает? – По правде говоря, я никак не могу прочувствовать истинный масштаб того, что я в данный момент предотвращаю. Застигни я его с чем-нибудь более безобидным – с хорошим куском плутония, например, – смертельная угроза была бы куда очевиднее.

– Я же знаю, в чем дело, – говорю я. – Истинный Ансамбль, мод верности, двоемыслие – все это я помню. Потому и не виню тебя в том, что ты не можешь отказаться от своей идеи. Но признайся, ведь и ты всегда понимал – умом – насколько чудовищна эта идея. Ты хочешь ввергнуть двенадцать миллиардов человек в какой-то метафизический кошмар...

– Я хочу избавить двенадцать миллиардов человек от смерти, которая обрушивается на них каждую микросекунду. Я хочу положить конец гибели все-возможностей.

– Схлопывание – не гибель.

– Вот как? Подумай о тех из твоих версий, которые не нашли меня...

Я горько усмехаюсь:

– Ты сам учил меня о них не думать. Ладно, я готов признать, что они – если они вообще что-либо испытывают – должны ожидать неминуемой смерти. Но обычных людей это не касается. И меня тоже это никогда больше не коснется. Люди делают выбор, и только одно из чистых состояний выживает. Это не трагедия, это наша природа, так и должно быть.

– Ты сам знаешь, что это не так.

– Нет, не знаю.

– Тебе не жалко тех твоих «я», которые убедили По Квай использовать ради тебя «Ансамбль»?

– А почему мне должно быть их жалко?

– Думаю, они были с ней в близких отношениях. Возможно, любили друг друга.

Эта мысль ошеломляет меня, но я спокойно говорю:

– Для меня это пустой звук. Эти «я» не реализовались. Она ничего об этом не помнит, я тоже...

– Но ты можешь вообразить, как счастливы они были. И то, что положило конец этому счастью, ничем, кроме смерти, не назовешь.

Я пожимаю плечами:

– Люди умирают каждый день. Что я могу с этим поделать?

– Ты можешь сделать так, чтобы этого не было. Бессмертие возможно. Рай на Земле – возможен.

Со смехом я говорю:

– «Рай на Земле?» Ты что, решил ждать второго пришествия? Ты знаешь не больше, чем я, о том, к чему приведет необратимое размазывание. Но если оно породит рай на Земле, то оно же породит и ад! Ведь если не исчезают никакие состояния, то все мыслимые формы страдания тоже...

Он невозмутимо кивает:

– О, конечно. И все мыслимые формы счастья. И все, что между ними. Абсолютно все.

– И конец свободе выбора, свободе воли...

– Да не будет никакого конца. Восстановление изначального разнообразия вселенной не может означать изъятие чего-либо.

Я качаю головой:

– Честно говоря, мне все это безразлично. Я просто...

– Значит, ты лишаешь всех остальных права выбора?

Я смеюсь в ответ:

– А ты – псих, который собрался навязать свою волю...

– Совсем нет. Когда планета будет размазана, все будут связаны друг с другом. Размазанная человеческая раса сама решит, схлопываться ей или нет.

– И ты полагаешь, что решение судьбы всей планеты, которое примет этот... младенческий коллективный разум, можно будет считать справедливым? Создатели Пузыря и то больше уважали человеческий род.

– Разумеется, они уважают человеческий род. Ведь они сами состоят из человеческих существ.

– Ты имеешь в виду Лауру?

– Нет. Всех. А ты думал, это какая-то экзотическая форма жизни с другой планеты? Разве они смогли бы запрограммировать гены Лауры так, чтобы блокировать ее схлопывание и позволить управлять чистыми состояниями, если бы они сами не были размазанными людьми?

– Но...

– Схлопывание имеет конечный горизонт. Всегда есть чистые состояния за пределами этого горизонта. Ты думаешь, ни одно из них не содержит человеческих существ? Создатели Пузыря сделаны из наших версий – настолько невероятных, что им удалось избежать схлопывания. Я хочу только одного – дать нам возможность присоединиться к ним.

У меня кровь стучит в висках. Я опять бросаю взгляд на запечатанную колбу с культурой – насколько спокойнее было бы вверить ее заботам кислотной ванны или плазменного мусоросжигателя.

Стволом пистолета я показываю Лу на стул:

– Сядь сюда. Боюсь, мне придется связать тебя, чтобы спокойно избавиться от этой дряни.

– Ник, прошу тебя, только...

Ровным голосом я говорю:

– Слушай внимательно. Если ты будешь мешать, мне придется убить тебя. Не ранить, а убить. Чтобы ты случайно не расколотил тут всю посуду. А теперь иди и сядь на стул.

Он нерешительно делает движение к стулу, потом останавливается. Внезапно я замечаю, что он ближе к столу, чем мне сначала показалось. Если он сделает шаг, то сможет дотянуться до колбы рукой.

Он говорит:

– Только об одном тебя прошу – вдумайся в то, что я сказал. За пределами Пузыря должны быть состояния, полные самых невероятных событий! Чудеса. Сны...

Его лицо буквально светится в экстазе, куда только делась обычная гримаса озабоченности и отвращения к самому себе. Может быть, ему удалось наконец разделаться с двоемыслием, и больше не существует той части его сознания, которая понимала, что «истинный Ансамбль» есть всего лишь нейронная аберрация? Может быть, мод верности окончательно уничтожил прежнего Лу Кью Чуня?

Я очень мягко и спокойно говорю:

– Лично мне чудес уже вполне достаточно. Больше я просто не выдержу.

– ...и обязательно должны быть состояния, где твоя жена...

Я обрываю его:

– Так вот к чему весь этот «рай земной» и прочий бред? Эмоциональный шантаж! – Я устало смеюсь. – Как трогательно. Да, моя жена умерла. А ты знаешь, что мне на это на-пле-вать?!

Он явно потрясен. Наверное, это была его последняя надежда сломить мою решимость. Он смотрит мне в глаза и неожиданно спокойным, почти смиренным тоном говорит:

– Это неправда.

Он делает стремительный выпад, выбросив вперед правую руку. Я прожигаю дырку в его черепе, он клонится набок и рушится на пол, слегка толкнув стол.

Колба остается на месте, магнит продолжает бесшумно вращаться.

Обойдя вокруг стола, я сажусь на корточки рядом с трупом. Рана прямо над глазами, края отверстия обуглены, отвратительно пахнет жареным мясом. Резко подступает тошнота. До сих пор я еще никого не убивал, и даже не стрелял из пистолета и не подходил к трупам без настройки. Я не должен был до этого доводить. Мне надо было быть осторожнее.

Ведь он-то сам, черт бы его взял, ни в чем не виноват. Виноват Ансамбль. Виновата Лаура. Ничего себе – холодный исследователь, пассивный наблюдатель. Уж кто-кто, а она хорошо знает, что такое невозможно в принципе.

Мне надо было действовать осторожнее – во-первых, сразу отогнать его подальше от стола...

Может быть, я так и сделал.

От этой мысли у меня по коже пробегают мурашки. Может быть, я так и сделал. Ну конечно, наверняка я так и сделал. Кого же теперь выберет мое размазанное «я» – меня, или моего кузена, у которого хватило ума делать то, что нужно?