Вперед - Рот Вероника. Страница 9

Светофор зажигается зеленым.

Я трогаюсь вместе с потоком машин и проезжаю перекресток Пресидио-паркуэй и Марина-бульвар, мимо Дворца изящных искусств, чья ротонда плавно удаляется в боковом зеркале.

Мы добираемся до северного конца Пресидио, преодолеваем тоннель и турникеты, и вот я карабкаюсь по крутому подъему к первой оранжевой башне моста. Сегодня утром тумана нет, небо над искрящимся заливом такое голубое, что кажется ненастоящим. Если не считать нескольких символических ориентиров, белый город в зеркале заднего вида абсолютно не похож на тот, который я знаю.

Прикоснувшись к «Дождевой капле», закрепленной сзади на мочке левого уха, я говорю:

– Брайан, ты меня слышишь?

– Прекрасно слышу, Райли.

– Я снова засекла ее у «Фейрмонта».

– Куда она направляется?

– На север, как мы и предполагали.

– Возвращается домой.

В голосе Брайана звучит облегчение. Я испытываю то же чувство. Раз она решила ехать на север, это указывает на то, что мы были правы. Возможно, наш замысел сработает. При мысли о том, что должно произойти, я ощущаю дрожь возбуждения. Проехав под второй башней, я начинаю пологий спуск в округ Марин, по старой дороге.

Ближе к вечеру я нахожусь к северу от Сан-Франциско на пустынной полосе шоссе номер 1. Ее я не вижу, она где-то в миле впереди, но меня это нисколько не беспокоит. Я точно знаю, куда она едет.

Джип закладывает крутой поворот, и я крепче сжимаю рулевое колесо. Защитного ограждения сбоку нет, малейшая ошибка – и я устремлюсь по крутому склону к серо-стальному морю. Это было чистым безумием – разрешать ездить по такой дороге.

Лучи противотуманных фар вспарывают дымку.

Становится холоднее, лобовое стекло запотевает.

Вдалеке появляются ворота на въезде. Моросит дождь, с колючей проволоки, кольцами натянутой над идущим вдоль дороги двенадцатифутовым забором, срываются капли воды.

Я останавливаюсь перед телефонной будкой у кованых чугунных ворот. На досках из красного дерева, образующих арку над воротами, затейливыми буквами выжжено название поместья: «Летний мороз».

Я набираю цифровой код; ворота поднимаются. Въехав на однополосную асфальтовую дорожку, я оказываюсь в лесу идеально расставленных призрачных сосен.

Через четверть мили я выезжаю из деревьев и вижу дом на вершине скалы. Построенный из камня и стекла, он опасно примостился на площадке, выступающей в море, своей архитектурой вызывая в памяти красоту японского храма.

Я останавливаюсь на круговой дорожке рядом с угнанным «Мазерати» и глушу двигатель.

Туман рассеивается – по крайней мере на какое-то время.

Крыша кабриолета опущена, кожаный салон мокрый от дождя.

Холодный ветер приносит запах влажной хвои, эвкалиптов и слабый привкус дыма, струящегося из двух труб в противоположных концах обширного здания, похожего на пагоду. Всё… почти в порядке.

Я снова прикасаюсь к «Дождевой капле».

– Я на месте.

– Где она?

– Полагаю, в доме.

– Пожалуйста, будь осторожна.

Я прохожу под нависающим карнизом к каменным ступеням и поднимаюсь к входной двери, украшенной морскими стеклышками, сияющими в льющемся изнутри свете.

Толкнув дверь, я с колотящимся сердцем шагаю в дом. Прямо передо мной красивая лестница, которая поднимается в сердце дома, соединяя все три этажа. Рядом рукотворный водопад, проливающийся на камни в бассейне, а воздух пытается намекнуть на ароматы сандалового дерева, ванили и застарелого табачного дыма, но удается ему это не в полной мере. Повсюду темная кожа и еще более темное дерево. Каменные скульптуры, на вид более древние, чем само время. Я замечаю напротив, над письменным столом эпохи Людовика XIV, гравюру Эшера [3], которую прежде не видел.

Следы мокрых ног ведут по коридору, освещенному изящными лампами, свет которых смягчается абажурами из рисовой бумаги.

Я иду по ним и наконец оказываюсь в библиотеке, своды которой изгибаются на высоте двадцати пяти футов куполом собора. Большие окна выходят на горы и скалы, спускающиеся к морю.

Единственным звуком является потрескивание пламени в камине, сложенном из речных валунов.

Я подхожу к кафедре в середине помещения. На ней лежит раскрытый огромный старинный фолиант, от времени толстые страницы потемнели и стали ломкими. Они покрыты словами на каком-то давным-давно забытом языке, текст обвивает грубый рисунок бледной обнаженной женщины с золотисто-соломенными волосами, лежащей на каменном алтаре. Из сердца ее льется темная струйка, по-видимому, кровь, стекающая на камень и дальше на землю. Над ней склонилась фигура в мантии, держащая в руках фолиант, раскрытый на странице, изображающей человека в мантии с фолиантом в руках, стоящего перед бледной женщиной на алтаре.

Я отхожу от кафедры и поднимаюсь по спиральной лестнице на балкон, ведущий к верхним ярусам книжных полок.

Корешок книги Le grand grimoire ou dragon rouge [4] все еще влажный от прикосновения мокрой руки. Я нажимаю на него, и книжный шкаф поворачивается.

Достав старенький телефон, я включаю на нем фонарик и делаю шаг в темный узкий коридор. В воздухе все еще висит аромат ее духов – розовое масло и экзотические благовония.

Я еще никогда не приближался к ней настолько, чтобы чувствовать ее запах, и это действует возбуждающе.

Тайный проход изгибается и петляет в недрах просторного дома, затем круто поднимается вверх каменной винтовой лестницей, заканчиваясь дверью, войти в которую не пригнувшись может только ребенок.

Я берусь за хрустальную ручку и осторожно открываю дверь, выходя из темноты лестницы в спальню хозяев.

Кровать не заправлена, постельное белье смято. На полу валяется пустая бутылка из-под бурбона, в камине потрескивает пламя. На проигрывателе крутится пластинка, звуки соль-мажорной прелюдии Баха из сюиты номер 1 для виолончели вспарывают воздух подобно грозовым тучам.

В противоположном конце за рисовой бумагой двери в ванную мерцает свет.

Я подхожу к двери и открываю ее.

Повсюду свечи, их свет отражается в зеркалах, в душевой кабине, на запотевшей кафельной плитке, похожей на те, какими выложены стены на станциях метро.

Еще одна бутылка бурбона стоит на мраморном столике рядом с ванной на изогнутых ножках, в которой лежит мужчина, погруженный в воду по самый подбородок.

О господи! Я предполагал, что она могла что-то с ним сделать, но такого никак не ожидал.

Вода окрашивается в красный цвет от крови, вытекающей из распустившихся багровыми цветками пяти ножевых ран на груди и полосы, пересекающей горло.

Я опускаюсь на корточки, прислоняясь к ванне. Поднимающийся над поверхностью воды пар наполнен едва уловимым металлическим привкусом, как я полагаю, запахом крови. Даже в свете свечей мужчина кажется невероятно бледным.

Глаза у него приоткрыты – чуть-чуть.

Из них вытекают последние капли жизни.

– Оскар, это сделала она? – спрашиваю я.

Он ничего не отвечает, его глаза остекленели от смерти и слез. Затем, с последним натужным вздохом, он сползает в похожую на красное вино воду.

Я поднимаюсь на ноги и возвращаюсь в спальню. Распахнутые настежь стеклянные двери ведут на верхний ярус балкона. Я выхожу в сумеречную прохладу и приближаюсь к ограждению.

Заходящее солнце отчаянно цепляется за горизонт, туманная дымка перекрывает его лучи, оставляя лишь далекий холодный красный диск.

В тысяче футах внизу волны с грохотом накатываются на черный песок.

Я замечаю на склоне горы какое-то движение, и, хотя уже начинает темнеть, по мазку светлых волос я понимаю, что это она. Она удаляется от дома, спускается по тропе, которая в конечном счете приведет ее к морю.

Выйдя на улицу, я обхожу вокруг каменного основания здания к самому концу площадки, затем углубляюсь в синие сумерки, затянувшие склон горы. Скоро я уже ползу на четвереньках, цепляясь руками за низкий кустарник, спускаясь к берегу моря. Солнце ныряет за горизонт, превращая все вокруг в тысячу оттенков синевы.