Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 58

– Через броню?

– Через все! Шлемофон-то я успел к рации подключить. Мать! У меня чуть уши не сгорели! Зима пошел проверить, что да как, а там генератор поля включился. Мы теперь вообще к машине подойти не можем.

– Вольно, – смилостивился наконец Гот. И развернулся к «Мурене». Вертолет как вертолет. Стоит себе. Работает ли генератор поля, не поймешь, пока не сунешься.

И майор сунулся. Он подошел к машине, открыл дверь и сел в пилотское кресло.

Гад и Зима переглянулись и подошли ближе.

– Мамой клянусь, работал генератор, – пробормотал Зима.

Гот пожал плечами, подключился к рации, пристегнулся в кресле, запустил двигатели. «Мурена» послушно и едва заметно напряглась, готовая взлетать. Майор почувствовал легкую тревогу, словно его собственное шестое чувство подсказывало: лучше не надо. Не сказать что нехорошее предчувствие, скорее, нечто вроде опасения обидеть.

Дитрих пожал плечами, выглянув из кабины, пальцем поманил Гада:

– Все работает.

Десантник кивнул, обошел машину, потянулся к другой двери…

И генератор поля включился. Сам по себе.

Гот в глубокой задумчивости уставился на индикатор активности поля, Гад, в такой же задумчивости, смотрел на Гота. А вот Зима смотрел на Зверя, который стоял в дверях и наблюдал происходящее в ангаре с любопытством брезгливого энтомолога.

Покачав укоризненно головой, сержант прошел к машине. Генератор поля перестал работать. Зверь перегнулся через Гота и выключил двигатели. Потом прислонился к борту, разглядывая стену ангара. По контрасту с ревом моторов тишина показалась звенящей.

– Майор, ты уверен, что хочешь сам вести «Мурену»? – спокойно поинтересовался Зверь.

– Я же сказал – поведешь ты. – Гот выбрался из кабины. – И, видимо, по дороге тебе придется кое-что объяснить.

– Объясняться лучше на земле.

– Нет, Зверь, с тобой лучше разговаривать в небе.

Гад и Зима стояли соляными столбами, словно и не слышали разговора. Может, и вправду не слышали, точнее, не слушали. Происходящее выходило за рамки их компетенции, а следовательно, ни того, ни другого не касалось. Что все десантники умели делать безукоризненно, так это не забивать себе голову чужими заботами. Начальство есть, пускай оно и думает.

– Как скажешь, – Зверь сел в пилотское кресло, кивнул Готу на соседнее. Дитрих обошел Гада, открыл дверь, поймав себя на том, что ждет от «Мурены» еще какой-нибудь выходки. Однако обошлось.

Гот пристегнулся, и Зверь, затемнив лицевой щиток шлема, рванул машину в воздух прямо в ангаре.

– Кретин! – рявкнул Дитрих, когда «Мурена», взметывая пыль, разбрасывая ветром из-под винтов сложенные по углам упаковочные блоки, страшно ревя двигателями в замкнутом стенами пространстве, пронеслась сквозь дверь, которая показалась вдруг чудовищно узкой.

Зверь промолчал.

Вертолет уже поднимался в небо, и люди смотрели снизу. Все смотрели. Как будто не видели раньше уходящих на разведку машин.

– Тебе, Зверь, никогда не говорили, что ты истерик? – зло поинтересовался Гот.

– Говорили, конечно. – «Мурена» сделала традиционный круг над лагерем, – Но у меня есть масса других достоинств. Куда летим? К «Покровителю»?

– К морю.

– Зачем?

– Затем, что вопросы старшим по званию задают, если только на это дано разрешение.

– Да, сэр.

Вдоль протянувшейся к морю гряды гор летели молча, и лишь когда небо на горизонте слилось с водой, Зверь сказал чуть хмуро:

– Там двоим хватит места взлететь и развернуться. Я не стартовал бы так, будь хоть малейший риск зацепить людей.

– Надо же, какая заботливость, – Гот смотрел на скалы внизу. – Двое суток гауптвахты. Сразу по возвращении.

– Слушаюсь.

– А теперь объясняй, что это за чертовщина? И убери затемнение, я хочу видеть, с кем разговариваю.

Зверь вздохнул. Лицевой щиток его шлема стал прозрачным. Гот взглянул искоса и увидел то, что ожидал увидеть: бесконечное, тоскливое терпение. Готовность пережить все выходки начальства, без всякой надежды на то, что оное начальство осознает собственную некомпетентность.

– Я слушаю, – напомнил он. – Что с твоей машиной?

– Мой недосмотр, – ответил Зверь, – мне и в голову не пришло, что к «Мурене» может кто-то сунуться. М-мать, Гот, у нас три вертолета, и я не помню, чтобы они оказались нужны все одновременно. Хотя, конечно, мог бы подумать.

– О чем? О том, что на «Мурене» может полететь кто-то еще? При чем тут самоактивирующееся силовое поле? Зверь смотрел вперед. Поморщился досадливо:

– Я-то объясню. А ты поймешь?

– Постарайся объяснить так, чтобы я понял.

– Она испугалась.

– Да?

– Да. Ты бы тоже испугался, если б увидел, что тобой хочет управлять кто-то чужой и… опасный. Какой-нибудь паук, отдающий команды тебе, человеку, из своих паучьих соображений.

– Это Гад – паук?

– Для «Мурены».

– А меня она, значит, не боится?

– Она знает, что я тебе верю.

– Как трогательно, черт побери!

– Гот, этого больше не повторится. Обещаю.

– Больше никаких полей, никаких ударов током, и любой боец сможет летать на этой машине?

– Да.

Сказать это более мрачно было невозможно. Дитриха слегка кольнуло что-то похожее на совесть.

– Ты оставлял какую-то защиту?

– Слушай, давай сядем на землю, и я тебе подтвержу все, что хочешь, – очень-очень спокойно предложил Зверь. – Ты вытащил меня наверх, чтобы услышать правду, но, честное слово, для тебя будет лучше, если я придумаю что-нибудь удобоваримое.

– Нервы, сержант?

– Я не могу понять, чего ты хочешь.

– Ну, если уж я принял тезис о разумности Цирцеи, может статься, я поверю и в разумность машины. Ты ведь пытаешься убедить меня именно в этом?

– Я не пытаюсь. Мне все равно. Чем раньше ты удовлетворишься хоть каким-нибудь объяснением, тем скорее оставишь меня в покое.

– Ты ее ревнуешь. – Гот улыбнулся. – Зверь, ты ее действительно ревнуешь. А она ведь поводов для ревности не давала Даже мне, если честно, очень не хотелось самому браться за управление. Что-то… мешало. Пресловутое «чутье», наверное.

Бесстрастная маска не то степняка, не то нибелунга. Но глаза живые, в глазах солнце отражается, и опускаются тяжелые монгольские веки, сетка ресниц гасит сияние… А потом улыбка прорывается, разом маску ломая:

– Я люблю ее, Гот. Все другие машины спят, им все равно, а «Мурена» проснулась. Она стала сильнее, но теперь ее так легко обидеть. Если что-то случится и она уйдет обратно в сон, я не знаю, смогу ли снова разбудить ее.

Короткая пауза.

Гот даже не пытался понять услышанное. Принял сразу, поверил безоговорочно, но понимать… Лучше поберечь свою психику до худших времен.

А голос Зверя вновь стал холодным и деловым:

– Что еще тебя интересует? Ты ведь вытащил меня в небо не для того, чтобы расспросить о «Мурене».

– Провидец, – хмыкнул майор.

– В джунглях я мог бы приземлиться, а над морем такой возможности не представится. Разве что на буровой. – Зверь глянул вниз, – Ее уже видно. Ну, что ты хочешь узнать?

Вот так. А теперь, как в бою. Если Зверь дернется к оружию… но он не дернется. Он в небе. Когда ты в небе, удара ждешь только извне. И единственное твое оружие – твоя машина.

– Кто ты на самом деле?

– Ах, вот даже как. – Совсем другая улыбка инеем затягивает обсидиан взгляда. – Что ты имеешь в виду?

– Это вопрос, а не ответ.

– Гот, если бы у тебя спросили, кто ты на самом деле, ты сразу сумел бы ответить?

– Я спрашиваю, кто ты, и знаю, что ты не Азамат Рахматуллин. Устраивает тебя такая формулировка?

– Вполне. Непонятно только, с чего ты взял…

– Если даже ты и не умеешь врать, когда летаешь, то уж обходить вопросы научился довольно изящно. Я, однако, жду ответа. Ты говорил, что веришь мне.

– Не настолько же, – хмыкнул Зверь. – Ула, как я понимаю, добытой кровью не ограничилась, так?

– Так. Кстати, если уж ты подправил в личном деле группу крови, почему не заменил остальные показатели?