Пыль небес - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 68

– А что орки? – Тир посмотрел на Шаграта.

– Красноглазый – убийца, – сказал Шаграт.

Это прозвучало пугающе. В устах орка – пугающе. На памяти Тира Шаграт никого еще не называл убийцей, для него убийства были в порядке вещей, были так же естественны, как для самого Тира.

– Эльрик де Фокс убивал их сотнями, – прозвучал спокойный голос Риттера.

– Он на них охотился, – добавил Мал. – У нас все это знают.

– Да. – Риттер кивнул. – Орки были дичью, де Фокс – охотником, орочьи земли – его охотничьими угодьями. Это продолжалось год. И даже церковь, хоть орки и не христиане, и вообще не люди, но даже церковь взывала к нему, настаивая на прекращении кровопролития.

– У него ожерелье, – проворчал Шаграт и подвинул к себе тарелку Падре.

– С орочьими клыками, – подтвердил Мал. – Клыки он брал только правые и выбирал самые крупные. И нанизывал ожерелье. Там две тысячи клыков.

– Правых? – повторил Тир с легким восхищением. – И только самых крупных?.. Если это правда, то ваше пугало начинает мне нравиться.

– Урод ты, – безнадежно сказал Падре, – демон паршивый. Пошел бы, купил у Лонгвийца душу, что ли. Я б тогда, по знакомству, попросил, чтоб ты ему запретил Эстремаде мстить.

– Да не будет ничего. – Тир никак не мог подобрать слова, чтобы они поняли то, что он чувствовал. – Все изменилось. Лонгвиец, он… если уж вы тут вспомнили о клыках, так вот его клыки кто-то вырвал, а может, они выпали. От старости. Осталась только репутация. Которую поддерживают разные паникеры, вроде тебя, Падре. Уверен, в Эстремаде таких тоже предостаточно, пугают друг друга шефангской местью и срутся от страха.

– Пятьдесят лет, – напомнил Падре. – Пятьдесят лет назад его клыки еще были на месте.

– Пятьдесят лет – это много. Вы все воспитаны на своей истории, для вас Лонгвиец – нечто вечное, неизменное и страшное, но это особенности восприятия, не больше. Падре, я же видел его, я с ним, можно сказать, поговорил, нахамил даже. Он – памятник. Железяка, каменюка, что угодно. Вы же не боитесь статуй на площадях? Лонгвиец – такая же статуя. Символ эпохи, причем, ушедшей. Его вышибли из Эстремады, его заставили дать разные обещания, и он ничего не сможет с этим сделать. Он ничего не будет делать. Черт… только я понятия не имею, как донести до вас эту простую мысль, чтоб вы мне поверили.

Они не поверили. Они думали, что знают Лонгвийца, хотя знание это было почерпнуто из книг и страшных историй. А Тир – он тоже не мог сказать, что знает Лонгвийца. Но он видел, что времена изменились. Он, в конце концов, разбирался в людях как настоящий демон, и то, что Лонгвиец – не человек, ничего не меняло.

…Отсыпались и трезвели уже на борту летящего на юг шлиссдарка. Эрик был с ними, точнее – это они были с Эриком. Шесть походных коек на почти пустой палубе, четверо пилотов, спящих крепким, безмятежным сном запойных пьяниц.

Эрик не спал, сидел на палубе, рядом со своим болидом, курил и смотрел на восток. Увидеть рассвет, будучи в небе, – хорошая примета.

Тир, разумеется, тоже не спал. И бодрствовали четверо «Стальных», охраняя императора Вальденского.

– Война заканчивается, Суслик, – сказал Эрик, когда небо на востоке начало окрашиваться в разные оттенки красного, а земля стала непроглядно, бездонно-черной, – война без победителей… ты доволен?

– Все войны бессмысленны, – откликнулся Тир. – Керты помогли вам сделать Вальден империей. Да. Я доволен.

– Вы будете сопровождать меня на переговорах.

– Почему мы?

– Потому что заслужили, Суслик, – его величество усмехнулся сквозь завесу табачного дыма, – потому что вас все еще недостаточно хорошо знают. И потому, что искусство может и должно приносить пользу. Ты согласен?

– Со всем, кроме последнего тезиса.

– Неужели?

– Я понимаю, ваше величество, что проел вам мозги рациональностью, пользой и целесообразностью вещей. Но искусство – не вещь. Искусство – явление. Какая от него польза? Никакой. Оно не для того.

– Для чего же?

– Не знаю, – Тир пожал плечами, – честно, не знаю. Оно просто есть, необъяснимое и бессмысленное, но если бы его не было, люди остались бы животными, а демонов вообще не появилось.

– А искусство убивать?

– А такого нет, ваше величество. Убийство – это или ремесло, или способ выжить.

В полдень царь Акигардамский и император Вальденский подписали договор о полном прекращении военных действий. Но так и не заключили мира.

ГЛАВА 8

Двухгодичной давности разговор об искусстве вспомнился под Новый год.

В предпоследний день месяца рейхэ в вэсст-залах больших городов на всех трех материках состоялся показ фильма «Яледская бойня». Никакого отношения к учебным фильмам Тира фон Рауба эта картина не имела, но к Яледской операции имела отношение самое прямое.

Создатели (если можно называть создателями людей, которые просто смонтировали вырезанные из множества записей куски) выбрали не самые зрелищные моменты боя, они выбрали самое страшное, что бывает в бою. Кровь, волной захлестывающую разбитый колпак кабины. Болиды, на бешеной скорости врезающиеся в землю. Людей, осознавших, что они уже мертвы, но еще не успевших умереть. Агонию тел в потерявших управление машинах. И самое жуткое – лица пилотов, только что сбивших – убивших – врага.

Святую одержимость боем, жизнь, поделенную пополам: на своих и врагов, и дикий восторг победы фильм превратил в людоедское, бесчеловечное уродство, в кровожадную прихоть летающих нелюдей.

Фильм продержался в показе одиннадцать часов.

Потом его уже нельзя было ни увидеть, ни даже купить кристалл у контрабандистов. Потому что погибли все до одного создатели фильма, владельцы вэсст-залов, люди, продавшие исходные записи, и люди, попытавшиеся продавать копии «Яледской бойни».

В течение какого-нибудь часа погибло больше тысячи человек. На разных материках, в разных городах, но по одной и той же причине.

Причину равнодушно и холодно изложил Эльрик де Фокс барон де Лонгви:

– Мне не понравилось то, что они сделали. Без этих людей Новый год будет лучше.

Эти слова с точностью до запятой попали во все, без исключения, газеты Саэти. Произнесенные в последний день года, в последний вечер года, их повторяли почти в каждом доме. Повторяли кто с ужасом, кто с восхищением, кто – искренне недоумевая, как может живое, разумное существо говорить или даже думать такие дикие вещи.

Предпраздничная ночь для многих оказалась омрачена усилением воздушного оцепления и увеличением числа разведгрупп. Эрик ожидал нападения кертов. Договор о ненападении был подписан два года назад и с тех пор не нарушался ни в одном пункте. Но этим вечером с акигардамских летных полей стали уходили грузовые шлиссдарки, неся боеприпасы и снаряды с зажигательной смесью, и никто не мог сказать, кому предназначен груз и где садятся эти корабли. Они словно растворились в небе.

Шлиссдарк, конечно, не иголка, а сотня шлиссдарков и вовсе бросается в глаза. Однако корабли взлетали с разных полей, по одному, редко – по два, и в разных направлениях. И тот факт, что никто из старогвардейцев не решил, будто император перестраховывается, говорил лишь о том, что старогвардейцы верили в императора абсолютно и без рассуждений.

Впрочем, их в боевое дежурство никто не отправлял. Наоборот, Эрик сделал им роскошный подарок: разрешил не присутствовать на празднике в замке.

В первый раз за семь лет, между прочим.

Раньше его величество делал исключения только для Тира. С тех самых пор, как запретил ему конфликтовать со «Стальными». Но в отношении Тира послабление объяснялось не особым расположением императора, а обычным здравым смыслом.