Бунт Хаус (ЛП) - Харт Калли. Страница 70

— Уух... — Он замолкает, все еще решая, что скажет дальше.

— Уух?

— Это место мое, — говорит он.

Я тычу большим пальцем в заднее окно Мустанга.

— Бар?

— Да. Бар.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что он твой?

— Я его купил. В прошлом году.

— Как? Ты же был несовершеннолетним?

— У меня есть парень. Эдвард. Он управляет моими делами за меня. Просто подписывает юридические вещи, которые я не могу. По крайней мере, так было, но мне уже восемнадцать, так что…

Я качаю головой и моргаю, глядя на него.

— На какие деньги?

Он горько смеется, проводя руками по волосам, а потом по лицу.

— Уф. С части моего годового пособия. — Похоже, он не очень-то счастлив, когда говорит это. Он выглядит расстроенным и чертовски несчастным, на самом деле. — Мои бабушка и дедушка были очень богатыми людьми, Элоди. Они назначили Мерси и мне ежегодное пособие на выживание. Первого января, каждый год без исключения, на мой расчетный счет поступает непристойная сумма денег, и каждый год я изо всех сил стараюсь прожечь все до весны.

Черт возьми! Поскольку его отец занимает такое же высокое положение в армии, как и мой, я решила, что у его семьи есть деньги. Я ни на секунду не подумала, что у него есть свои собственные.

— И тебе это удается? Ты растрачиваешь все свои деньги к апрелю? — спрашиваю я.

Он одаривает меня натянутой, резкой улыбкой.

— Никогда. Вероятно, мне придется купить небольшую страну с огромным государственным долгом, чтобы очистить свой банковский счет в один момент.

Черт.

— У меня есть дома в Европе и Австралии. У меня больше акций, чем ты можешь себе представить. И когда инвестирование моих денег стало слишком ответственным, я просто начал тратить их впустую. Нелепые каникулы. Лодки. Наркотики. Много наркотиков, — говорит он. — А потом мне это тоже надоело, так что я начал покупать обанкротившиеся предприятия, которые никогда не заработают денег, и сидел сложа руки, наблюдая за фейерверком, когда мой отец узнал об этом. У «Косгроув» было дополнительное преимущество – это лицензированный бар, куда я мог приходить и напиваться всякий раз, когда хотел...

— Ладно. Имеет смысл. — Я немного нервно смеюсь.

Я живу так осторожно, наблюдая за балансом на Американ Экспресс, который мой отец пополняет для меня. Это один из способов, которым он любит напоминать мне, что я принадлежу ему, и никогда не могла этого забыть. Лишусь его благосклонности, и все, я почти ничего не получу, пока он не решит, что я искупила свою вину. Оказывается, Рэну никогда не приходилось беспокоиться о деньгах.

Он наклоняется вперед, подпирает подбородок руками и смотрит через лобовое стекло на пустую дорогу на другой стороне стоянки.

— Я бы все это отдал, — угрюмо говорит он. — Только мой отец может узнать об этом и прислать ещё больше. Для Джейкоби деньги — это бесконечный ресурс, вытекающий из колодца, который никогда не иссякнет. Мерси это очень нравится. А я ненавижу это больше, чем могу выразить словами. Неблагодарный, да? Там так много людей, которые изо всех сил пытаются свести концы с концами, а я жалуюсь, что у меня слишком много гребаных денег. Боже, меня даже тошнит от этого. Ну же, пошли.

Рэн выскакивает из машины так быстро, что его дверца захлопывается, и он уже открывает мою, прежде чем я замечаю, что он ушел.

Внутри «Косгроув» — сплошная мешанина разномастных принадлежностей. Здесь повсюду есть причудливые, необычные предметы, начиная от чучел лосиных голов и заканчивая индейскими гобеленами на стенах. От старой черно-белой фотографии строителей, сидящих на карнизе наполовину построенного небоскреба в 1920-е годы, до английской телефонной будки, стоящей в углу, как будто она просто необъяснимо упала с гребаного неба и приземлилась там сама по себе. В баре пахнет несвежим пивом и опилками, но это успокаивающий запах, и даже липкая пленка, покрывающая стулья, столешницы, потертую стойку бара и почти все остальное внутри здания, не умаляет его странного, потустороннего очарования.

Рэн стоит в центре тихого бара, засунув руки в карманы, и оглядывается по сторонам, словно не знает, что делать с этим местом.

— Сегодня здесь есть клиенты, — замечает он. — Обычно нет.

Невысокий, приземистый мужчина задиристо пробирается через ряд вращающихся дверей салуна, которые предположительно ведут на задний двор, и его лицо мрачнеет, когда он видит Рена.

— Никакого сообщения, — ворчит он, грохоча за стойкой бара. — Я думал, мы договорились, что ты напишешь мне, прежде чем появишься. Не можешь же ты просто так появиться из ниоткуда и шпионить за мной, — ворчит он.

— Я ни на что такое не соглашался, — устало вздыхает Рен. — Это мой бар. Я могу появиться, когда захочу. И я вовсе не шпионю за тобой, Паттерсон. Мы хотим позавтракать. Это все.

Паттерсон косится на него.

— Мы?

Рэн наклоняет голову в мою сторону, где я стою, прислонившись к стойке бара. Паттерсон видит меня и вздыхает с облегчением.

— Ну, по крайней мере, ты не притащил сюда этих животных. Слава Богу. — Он говорит о Дэшиле и Паксе, я уверена. Пройдя вдоль стойки бара, старик останавливается передо мной, оглядывая меня с головы до ног. — У тебя все зубы свои? — спрашивает он.

Я стараюсь не выдать удивленного смешка.

— Да, сэр.

— Значит, ты не из города. У тебя больше денег, чем здравого смысла, и ты думаешь, что мир все еще должен тебе?

Я серьезно качаю головой.

— Нет, сэр.

— Тогда ты, наверное, не из этой их школы. Я не знаю, где он нашел тебя, красавица, но ты слишком хороша для него. Мой совет? Убирайся сейчас же, пока еще можешь.

Я даже не знаю, что на это ответить. Но я не говорю ему, что учусь в Вульф-Холле. Чувствую, что он будет меньше влюблен в меня, если я исправлю его предположение.

Рэн стоит позади меня, тихо рыча.

— Она слишком мила для меня, но это не твое собачье дело, старина.

Мы заказываем огромное количество еды и едим ее на задней скамейке для пикника, подальше от любопытных глаз четырех клиентов в баре. Как только мы заканчиваем, Рэн провожает меня обратно в машину и говорит, что мы вообще покидаем Маунтин-Лейкс. Впервые с тех пор, как я прибыла в Вульф-Холл, я покидаю город и не оглядываюсь назад.

Глава 30.

РЭН

ДО ЭЛОДИ мое лучшее поведение выглядело совсем иначе. Я бы послал Паттерсона за его дерзость и, наверное, выгнал бы всех из бара. С тех пор как Элоди стала моей девушкой, я столько раз сдерживал свой гнев и не давал ему волю. Дело дошло до того, что я даже делаю это, когда ее нет рядом, мучимый совестью, на которую до сих пор почти не обращал внимания. За каждым действием, каждой мыслью, каждым словом скрывается мучительный вопрос: что бы Элоди подумала обо мне, если бы увидела меня сейчас?

Это тяжелое бремя - этот сдвиг в поведении. Все не приходит само собой, это требует постоянной работы, и новые ограничения, которые я наложил на себя, раздражают меня, как ничто другое.

Хотя она не просила меня меняться.

На самом деле она ни о чем меня не просила, но это гложущее желание сделать ее счастливой, заставить ее всегда гордиться мной остается постоянным. Для нее я хочу быть лучше, чем когда-либо была моя грязная, гнилая душа.

Поездка достаточно длинная, чтобы потребовать музыки. Я включаю радио, и Элоди сразу же переключает станцию с хардкорного металла, который я обычно выбираю, на что-то более мелодичное. Я ненавижу это хипстерское увлечение и все американское дерьмо, которое пришло вместе с ним, но в первый раз я не чувствую, что собираюсь ударить кулаком по приборной панели, когда слышу бренчащие гитары и претенциозные ритмичные тексты песен. Похоже, ей это нравится, и мне тоже.

Я стараюсь не реагировать, когда она начинает петь, ее голос сладкий и яркий, всегда на секунду сбитый с ритма или очень немного не настроенный, но мои внутренности бунтуют. Ей все равно, если она не попадет в каждую ноту. Она поет просто для удовольствия, а когда замечает, что я краем глаза смотрю на нее, то невольно смеется надо мной. Она — все хорошее и светлое в этом мире, и быть в ее присутствии — все равно что выйти из тюремной камеры после стольких долгих, темных лет и наконец почувствовать солнце на своем лице.