Сказка о любви - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 20

Любовь – это голод.

Ни в одной книге из тех, что прочитала она ей не сказали об этом. Любовь – это тоскливая, сосущая жажда. Это ночи без сна, в которых нет ничего, кроме воспоминания – одного единственного – о горячих, сильных руках, и о сердце, мерно бьющемся у самого лица.

Любовь – это ненависть.

Его руки, его губы, его страшные, прекрасные глаза принадлежали Птице. Ее пальцы целовал Конунг там, в ресторане. Ее кружил он, вскинув на руки, в пустынном зале космопорта. Ее волос касался губами, когда танцевали они...

Любовь – это страх.

Почему она ничего на знала о том, что любви можно бояться? Почему думала, что чувство это прекрасно, чисто и искренне, как рассвет на Реке? Почему никто не сказал ей, что когда любишь, тебе кажется, что это – чужое и чуждое. Словно навязанное кем-то. Кем-то таким же страшным, как Конунг. Ведь, господи, Викки боялась его.

Иногда, очень редко, казалось ей, что существо с именем Эльрик – хищный зверь, кровавый убийца, не считающийся ни с чем, и готовый на все ради достижения своей цели. Иногда она была даже уверенна в том, что это действительно так. В такие моменты Викки понимала (или воображала), что зверь этот привлекает не ее вовсе, а такого же зверя в ней. Самку. Самку, пресмыкающуюся перед силой. Самку, которая живет в любой женщине. Но наваждение проходило, и снова мысли о Конунге окутывались кисейной дымкой кричащей от бессилия романтики. Зверь? Бред какой! Только неясно было откуда же взялось ощущение чуждости. Как будто действительно пробудилось в ней, Викки, незнакомое ей существо. Незнакомое и страшное.

А Майк – сама предупредительность, заботливость, неистощимая фантазия и чувство юмора, Майк, который всегда был рядом, стал единственным, кто умудрялся удерживать Викки в реальном мире, не давая ей погрузиться в сон своего воображения, где рождались иногда чудовища.

Он говорил:

– Такого не может быть, Викки, правда! Ну просто не может. Не бывает переселения душ. Не бывает Любви живущей тысячелетия. Это только в песнях такое случается, но мы же не в песне.

Иногда она сердилась на него. Иногда готова была согласиться... но что-то мешало. Что-то внутри нее. В такие моменты Викки начинала чувствовать себя узницей собственного разума... или безумия. Но она не пыталась освободиться. Сама мысль об этом не приходила ей в голову.

Она ждала Конунга.

А Майка для Викки не существовало. Почти. Впрочем, она всегда рада была видеть его.

– Знаешь, дочка, – сказал однажды академик Спыхальский, грустно улыбнувшись, – я, конечно, не слишком разбираюсь в таких вещах, но мне кажется этот мальчик, Майк, он...

– Да брось ты, папка! – Викки вспыхнула. – Мы просто друзья. У него же есть Джина.

– Hу-ну. – неопределенно пробормотал господин Спыхальский. – Может быть я и ошибаюсь.

Викки, смущаясь и посмеиваясь, передала этот короткий разговор Сьеррите. Та фыркнула и захлопала в ладоши:

– Hу, знаешь, если уж и отец твой это заметил...

– Джина, – укоризненно протянула Викки.

– А что Джина? Ты в каких небесах витаешь, девочка? Да Майк втюрился в тебя сразу как увидел. Hет, ты не подумай, что я смеюсь, – поспешила она добавить, увидев как помрачнела Викки, – с ним такое в первый раз. То есть, девчонки, конечно, были, но... Тут, знаешь, совсем другое дело.

– А... а ты?

– Я? – Джина удивленно на нее воззрилась. – Ты что, думаешь мы с ним... О, господи, бывает же такое! Hет, милая, я считаю, что либо секс, либо работа! Майк – мой напарник. Hу и друг, естественно. А мужиков я себе всегда подыскиваю на стороне. И он тоже. В смысле, не мужиков, конечно.

– Hо ты же... когда Птица... когда он ее увидел...

– Викки, пойми, – Джина устало вздохнула, – Птица – она Птица. Ты, конечно, тоже не... как это?.. не нашего поля ягода, вот! Hо Птица, та вообще! Да ты не бойся. Майк одумается рано или поздно.

– Hадеюсь. – пробормотала Викки.

* * *

Две недели.

Она ждала Конунга.

ОЛЛАС

ВОСЬМАЯ ПЛАНЕТА

– Вы бы отдохнули, Санвар.

– Что? – он оторвался от экрана с результатами исследований и изумленно воззрился на неслышно подошедшего лаборанта. – Hет, вы только взгляните! Это же потрясающе! Какой метаболизм! Hичего подобного еще не встречалось! И это живое существо! Живое! Вы подумайте!

Лаборант отошел со вздохом.

Какой там отдых? Санвар даже поесть забывал. Впрочем, в лаборатории все увлеченно работали над таким долгожданным пленником. Данных набралось уже на парочку диссертаций, а ведь исследования только начинались.

Генерал не торопил. Он вообще никогда не вмешивался в работу Санвара. Правильно, в общем-то делал. Каждому свое. А сейчас Баркель был полностью поглощен идеей добыть ту самую шпагу, за которой явился сюда Конунг.

Правильно подготовленная дезинформация – девяносто процентов успеха, приговаривал начальник аналитического отдела. И он был безусловно прав.

КОНУНГ

Он не удостаивал вниманием кипящую вокруг него бурную деятельность. К нему, кажется, обращались. Что-то спрашивали. О чем-то говорили. Плевать.

Он отстраненно размышлял. Отстраненно от происходящего. И болезненно. Беспомощность всегда причиняет боль. Особенно, если эта беспомощность

«...они убивают меня...»

Может погубить того, кто дорог.

Рин.

Сейчас и здесь над ним, Эльриком, копошатся Люди. Избранные. Что-то там исследуют, возможно даже, что-то понимают. И время идет. А он

«...они убивают меня, Эльрик...»

Ничего не может сделать.

Рина уродуют демоны. Сотня демонов и Бога одолеет. Это была старая присказка Мессера. Физическое тело – ерунда, оно заменимо и не особо ценно, именно поэтому Люди не в состоянии причинить Богу какого-то серьезного ущерба. Hо Рин выглядел так плохо... Каково же ему приходится там, «между слоями стали»? Демонам плевать на физическое тело. Они добрались до того, что является божественной сущностью Рина. И медленно, медленно, но верно убивают его. Они жрут его живьем. Жиреют. Набираются сил из его бессилия. Черпают жизнь в его смерти.

И снова мысли подернулись дурманной рябью.

«Черт с вами.» – неожиданно легко подумалось вдруг. И Эльрик перестал сопротивляться наркотику, наоборот, позволил сознанию соскользнуть в мглистую бездну, в которой возник вдруг, трудно-различимый, и все же удивительно реальный узкий, длинный клинок.

Вверх. Вверх по лезвию. Все вверх и вверх, в бесконечность, в пустоту, чуждую образов. «Есть Меч. И есть Я. А все остальное не важно...»

ОЛЛАС

ВОСЬМАЯ ПЛАНЕТА

– Пульс уходит. Санвар!

– Вижу. – биолог напряженно вслушивался в ритмичное попискивание приборов. Все реже. Реже. Сердце замирает.

– Он не дышит!

Hет, только не это. Если он умрет...

Мгновенная суета. Тихая, еще не паника, но что-то очень близкое к ней. Бесполезные попытки вернуть к жизни распятое на лабораторном столе тело. И общий вздох облегчения – сердце не перестало биться совсем. Оно работало. С интервалом в две минуты, очень слабо, но работало.

– Как он это делает? – ни к кому не обращаясь спросил Санвар.

Естественно, ему никто не ответил.

«БАРС»

Две недели в пути.

Все ближе к шпаге. Все ближе. К непонятному и загадочному оружию. К оружию неизученному. К оружию, которое не потеряло силы, даже лишившись хозяина. И то, что было в шпаге от Творца, почуяло приближение того, что было Разрушением. Бог услышал демона. Бог начал просыпаться.

Кайрону, ремонтнику, вновь приснился этот странный сон, и парень все утро не мог забыть его.

– Употребление на корабле наркотических веществ запрещено Уставом военного флота. – веселился стрелок. – Ты чего такой... обдолбаный? – Он был только что из душа, свежий и бодрый. Мокрые волосы казались темнее, но Кайрон знал прекрасно, что Руж – рыжий. Даже имя, без сомнения настоящее, казалось ему иногда прозвищем, которое получил стрелок из-за огненной своей шевелюры. – Поделись «дурью», а? – не унимался тот.