Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина. Страница 7

Лишь бы не оказался на фотокарточках в моем архиве.

Я учила Васю по воскресеньям: математика и чтение. Это всё, что я могла сделать для них с матерью. Они ютились в маленькой комнатке на последнем этаже, которую снимали на скромное жалование прачки. Анна, мать Василия - стирала мою одежду и, часто бывало, что и обед у нас был общим. Они и стали мне почти семьей.

Рушник был вышит красным, гладкая нить в безупречном рисунке манила взор. В прошлом Анна была вышивальщицей и безнадежно испортила и без того не лучшее зрение. Вероятно, это старая работа. Хотя, зная болезненную, ничем не объяснимую гордость женщины, не удивлюсь, если она сделала её специально для меня. Так велика была её благодарность за мои уроки.

Глупости, занятия с Василием были мне в радость, но донести это до Анны мне не удавалось.

Я убрала подарок в карман пальто – не хотелось возвращаться в квартиру. Поудобнее перехватила узелок с яйцами и направилась в сторону рынка. Завтра утром мы будем поздравлять друг друга с Пасхой, разбивая скорлупки. Вася будет бить первым, он грозился мне этим еще с прошлого года.

Весна. Пасха. Праздник.

– Куличи! Покупайте куличи!

В самом центре Сенного рынка пахло рыбой, воском, специями и сладостями. Смех, ругань, пронзительный детский плач, даже собачий лай. Жизнь бурлила вокруг.

– Дайте мне один, пожалуйста, – я протянула женщине деньги.

Она ловко убрала заработок в карман огромного ватника. Серый платок чуть сполз на волосы, под ним видна была редкая седина. Сколько ей, тридцать? Двадцать пять? Или как мне ... двадцать два? Уставший взгляд, красные от мороза и тяжелой работы руки. Две девочки трех-пяти лет крутятся рядом. Мне не на что жаловаться, в своем архиве я катаюсь будто сыр в масле. 

Я взяла замотанный в тряпку кулич. Тёплый! 

– Спасибо, – поблагодарила я и пошла за толпой, на выход.

Кто-то что-то кричал, торговцы наперебой предлагали товар, покупатели торговались, спорили и ссорились. Я прошла мимо лотка с пирожками. Поняла, что голодна, и купила румяную сдобу. Кудахтали куры или это их одетые в теплые одежды и от того кажущиеся необъятно толстыми хозяйки ругались между собой?

Я уже почти вышла за пределы базара, выкрашенный в черно-белые полосы столб виднелся у края площади, как вдруг рядом, в толчее у лотка заметила худенькую ручку, ловко тянущуюся в чужой карман.  

– Городовой! – громко крикнула я. – Кража на рынке!

Мальчишка закрутил головой и сжался, заметив мой строгий взгляд. Испугался уверенного тона, с которым я указывала несуществующему городовому на его персону. Ребенок в обносках с чужого плеча. Еще один малолетний преступник...

– Краша? – обернулась несостоявшаяся жертва ограбления.

– Брысь! – шикнула я на воришку, он отмер и, пригнувшись, юркнул куда-то в сторону, мгновенно теряясь среди таких же бедно одетых людей.  

– Держите руки на кошельке, – серьезно сказала я женщине и осеклась.

Незнакомка, не скрываясь, изучала моё лицо, и я растерялась. Странное она производила впечатление, словно была фейри из сказки, которую рассказывала нам с Олей наша английская няня, настолько чужой она казалась здесь, посреди разномастной рыночной толпы. Под светлым двубортным пальто видны были широкие брюки и мыски дорогих кожаных ботинок, в такой-то грязи… Короткие темные, почти черные волосы немного вились, подчеркивая огромные, изумленно распахнутые сливовые глаза.

Что так удивило её? Что она увидела во мне?

Кто-то толкнул меня в плечо, и я очнулась. Коротко кивнула женщине и отвернулась, намереваясь уйти, наконец, с рынка.

– Подошдите, – чуть шепелявя и растягивая гласные, сказала она, и я остановилась, вновь разворачиваясь к ней лицом.

 – Спасибо, – она улыбнулась, лицо её преобразилось, осветилось изнутри. – Я только вчера приехала в Империю.

 Иностранка. Вот оно что.    

– В Петербурге нужно быть начеку, – ответила я и поняла, что тоже улыбаюсь в ответ. – Откуда вы?

– На-че-ку, – повторила она. – Какое интересное слово, – её глаза лучились, словно я сказала ей не пустую фразу, а открыла какую-то очень важную тайну или рассказала веселый анекдот. – Я приехала из Парижа.

Париж... Перед глазами замелькали картинки далекого прошлого. Я и Ольга, с восторгом изучающие мамино платье, пошитое специально для Grand Opéra. Мы были совсем детьми, нас оставили дома. Тот особняк недалеко от Елисейских полей был продан отцом первым.

– Etre sur ses gardes, – перевела я.

– Вы говорите по-французски? – обрадовалась она и перешла на родной язык: – я удивлена. Я собираюсь отобедать, составите мне компанию?

– Простите, – я покачала головой. – Спешу.

– Как жаль, – расстроилась француженка. – Студентки пока опасаются сближаться с иностранной преподавательницей, а профессора в России – сплошь мужчины. Это так непривычно … принимать пищу одной…

– И быстро, – понимающе подхватила я. – Никаких тебе субботних обедов.

Родители возвращались с них за полночь…

–  Это разбивает мне сердце! – эмоционально воскликнула она. – Ваш город совсем не любит гостей.

– Вы заставляете меня испытывать за него стыд, – рассмеялась я. – Но поверьте, он совсем не так суров, каким кажется на первый взгляд. Вас просто не представили ему должным образом.

– И это грустно, – согласно вздохнула она.  

– Но это можно исправить, – неожиданно для самой себя сказала я. – Хотите, завтра в пять часов я зайду за вами на проходную и познакомлю вас с вечерним Петербургом?

Француженка неверяще на меня посмотрела и тихо ответила:

– Да.

Господи, что я делаю? Мало мне проблем… неужели ради возможности говорить с кем-то по-французски я готова идти через весь город? Неужели настолько тоскую по прошлому?

– Очень, очень хочу! – пылко заверила меня она и протянула ладонь. – Только боюсь быть вам в тягость…

– Ни в коем случае, – я пожала её руку. Крохотные пальчики её оказались неожиданно сильными.

– Меня зовут Клер. Клер Дюбуа, – представилась моя новая знакомая, и только тогда я поняла – мне не стоило даже заговаривать с ней.

Я снова забылась. Госпожа Шувалова изволила вспомнить детство! И теперь должна представиться в ответ. А заодно объяснить, почему ходит в поношенном пальто и трехрублевых калошах. Да-да, графинюшка. То весь твой бюджет.

– Что-то не так? – заглянула она мне в глаза. – У вас уже есть планы?

– Нет-нет, – выдавила я. – Я приду завтра.

Приду, раз обещала. Держать слово – единственное, что я могу себе позволить сейчас.

– Меня зовут Мария, – сообщила я. Назвать фамилию так и не смогла.

– Я буду очень ждать, Мари! – воскликнула Клер. 

Я дернулась, пощечиной ощущая своё имя.

– Кому ты пишешь, Мари?   

– Подруге, – я сминаю в руке листок, закрываю резную крышку бюро и встаю с кресла.

– О чем? – он подходит ближе.

Вечернее солнце гаснет в его глазах.

–  Я лишь призналась в чувствах к её брату.

– Денских не допустит этого брака, – Алексей кривит губы, да только я вижу, что попала в цель.

– Брак? – расправила платье. – А я и не говорю о браке. У меня нет приданого, у меня нет больше имени, у меня и наследства-то нет. Однако, мне надо на что-то жить. Не вы ли мне это говорили?

– Вот как? – едва сдерживаемая ярость во взгляде. – Вот, каков твой выбор, Мари? – он хватает меня за плечи. – Станешь содержанкой? Пойдешь по рукам? Это ведь лучше, чем быть княгиней Милевской, верно?

Мне больно – его пальцы наверняка оставят на моей коже отметины. И как же мне радостно от этого, как мне хорошо!   

– Верно. – Соглашаюсь я, глядя ему в глаза, и добавляю: – Господин опекун.

Ну же, ваше сиятельство! Уступи! Ударь же меня!

Он часто дышит, я вижу, как трепещут крылья его носа, как бьется проступившая на виске вена, опускаю взгляд – под изящной линией усов от ярости подрагивают губы. Милевский отпускает меня. Я улыбаюсь. Это – моя победа. Но он ладонями обхватывает моё лицо и … целует.