Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна. Страница 3

Но здесь, в краю Всеволодовом, даже ранней осенью царила какая-то унылая безнадега. Заброшенные пашни, осиротевшие пепелища деревень, кое-где копошащиеся оборванные людишки, пугливо пускающиеся в лес при виде неизвестно обоза. Бедность и запустение. А ведь земля здесь пожирнее чернореченской и урожай должна давать добрый. Сердце сжималось от тоски и дурных предчувствий.

На пятый день пути показался Дмитров-Польный, стольный град Всеволода. Настасью охватило волнение, она беспокойно ерзала на лавке, то укутываясь в шерстяной убрус, то скидывая с плеч удушливый покров. Город был меньше Чернореч-града, но поновленная крепостная стена смотрелась грозно, сощуриваясь волоковыми оконцами-бойницами.

По традиции князь-жених с боярами и попами должен был торжественно выйти на встречу невесте за городские стены. Но Настасью никто и не думал встречать, город жил привычной суетой: в ворота въезжали и выезжали телеги, окрестные смерды спешили на торг. «Отчего же он не вышел? Не доложили, мы слишком быстро приехали? Или гордец, как про него и баяли?» Невеста поджала губы от обиды.

— Спесив наш князюшка, не ту невесту желал, — услышала она тихий шепот.

Настасья резко обернулась, но никого за возком не увидела, словно почудилось, она даже не могла точно сказать — женский то был глас или мужской.

«Не ту? А какую же?» — в груди неприятно защемило.

Обоз начал переваливать через насыпной вал, огибая колья засеки. Вратари у мощных дубовых ворот приветственно поскидывали шапки, с почтением кланяясь новой княгине. «Ну, может и не ту он ждал, да я приехала. Пусть смиряется, — Настасья горделиво вздернула подбородок, — я справлюсь, отца не подведу. И пусть как будет».

Возок затарахтел по широкой, убранной брусом, улице. Домишки вокруг были махонькие, наскоро срубленные, кособокинькие, дворы пустые, ни деревца, ни кустика. А ведь дома, в Черноречье, все утопало в зелени садов, зрели наливные яблочки. Все в чужом граде было какое-то неладное, необустроенное. «Как домой хочется!»

Народ сбегался, поглазеть на княжью невесту, все почтенно кланялись. «Хороша, красна, ладная», — слышалось отовсюду, и это успокаивало. «Может все и хорошо будет», — пробиралась меж уныния надежда.

Процессия, сопровождаемая зеваками, поравнялась с поновленным каменным собором, сияющим на солнце золотом купола. Настасья велела остановить, спрыгнула с подножки возка и, подбирая метущую пыль запону, пошла в сторону соборных ворот. «Он не пожелал выйти меня встретить, так и я к нему торопиться не стану». Княжна, мягко ступая и на ходу крестясь, поднялась по ступеням, с поклоном вошла в храм.

Внутри было тесно и сурово, пространство притвора заполняли мощные каменные столбы, за которыми просматривалась позолоченная стена иконостаса. Получив неуклюжее благословение, растерявшегося пожилого священника, Настасья поставила свечу пред аналоем и уже повернулась выйти, как у северной стены в глаза бросилась большая каменная гробница, с дорогим вытканным серебряной нитью покровом, осыпанная свежими цветами.

— Это княгини Ефросиньи упокоение, — пояснил священник, увидев заинтересованный взгляд княжны.

Настасья невольно вздрогнула, не сладко чужое место занимать. И опять нестерпимо захотелось домой, бежать отсюда, от чужой скорби. «Я справлюсь, я справлюсь», — как молитву твердила юная невеста, выходя на яркий свет сентябрьского дня.

Княжий двор был широк, терем крепок, за хозяйственными клетями просматривался сад, отрада очам после пустынных улиц. «Не как у батюшки, да и тоже ладно», — залюбовалась Настасья резными сенями.

— Приехала, невеста приехала, — полетели со всех сторон крикливые бабьи голоса.

Челядь, галдя, вывалила, смотреть на новую хозяйку. Поодаль чинным рядом стояли горделивые бояре, они не подошли к обозу, не поприветствовали княжну, в их позах и ухмылках Настасье почудилось нечто угрожающее, или это волнение душило и все делало враждебным.

— Князю передайте, Анастасия Димитриева пожаловала, — с вызовом гаркнул Ермила, отбив небрежный поклон боярам. Те лениво откланялись в ответ.

«А свата-то здесь не жалуют, с чего бы?» — подметила Настасья, она неспешно сошла с возка, первой поклонившись дмитровской знати. Правильно ли это? А Бог его ведает. Ни один из бояр не пошевелился, даже не кивнул головой. Ледяной холод пробежал по венам невесты. «Что я сделала этим напыщенным людишкам, что они пред челядью меня оскорбляют?»

— Пока меня не было, почтение не в ходу стало, — злобно бросил Ермила, заступаясь за опекаемую княжну.

— Почтение заслужить надобно, — перекрыл суету властный звенящий мужской голос, и все разом затихли и повернули голову в сторону сеней. Настасья тоже оборотила взор наверх.

Со ступеней вразвалочку спускался муж, лет тридцати. По крытому аксамитом корзеню[1], небрежно накинутому на правое плечо, Настасья поняла, что пред ней сам князь Всеволод. Жених был красив, куда там до него простоватому Боряте. Порода чувствовалась в каждом движении, в повороте головы, в хищном разлете бровей, тонком с легкой горбинкой носе. Русые кудри волнами ниспадали на плечи, небольшая бородка подчеркивала правильный овал лица. Какого цвета у жениха глаза, Настасья на рассмотрела, но ей показалось, что в них застыло хмурое зимнее небо.

Князь придирчиво посмотрел на невесту, недовольно поджал губы. «Не понравилась я ему, — вконец расстроилась Настасья, — хочу домой».

— Княжну с дороги отдыхать отведите, венчание завтра, — процедил Всеволод, и пройдя мимо Настасьи, словно мимо стены, пошел к боярам.

— Княже, но ведь хороша, — засеменил за ним Ермила.

— Даже на мать не похожа, вся в черта того, — рявкнул Всеволод, сплевывая на землю.

Вот так встреча! По-разному представляла себе Настасья, как впервые увидит суженого, но такого и подумать не могла. Оскорбленная и всеми покинутая стояла она посреди двора. Если бы не слово, данное отцу, велела бы она сейчас развернуть коней и полетела бы прочь и от спесивого жениха, и от надменных бояр. Но нельзя, честь и долг не велят.

— Не печалься, Настасьюшка, — поспешила утешить ее нянька, — разглядит еще, не так-то быстро.

— Мне того и не надобно, — с досадой прикусила Настасья нижнюю губу. — Слышали, что князь велел? — прикрикнула она на нерасторопную челядь. — В покои мои меня ведите.

Горница была просторной с большим очагом и широким ложем. Слуги занесли короба и ларцы с приданым, расставив их вдоль стен. Из небольшого оконца открывался вид на сад — старые обгорелые яблони перемежались молодыми еще не плодоносившими деревцами. Успокаивающе пахло сырым листом и дымом.

Выпроводив своих девок и хлопочущую няньку Ненилу, Настасья повалилась на мягкий ворс ковра и разрыдалась, отчаянно и горько. «Не такая я ему, так и он мне не такой, гордыня — грех тяжкий. «Вся в черта», — вспомнила она слова Всеволода, — это он про отца моего так? Да этот гусак и ногтя моего батюшки не стоит! Сам он черт!».

Прорыдавшись, Настасья села, обняв колени, где-то со двора слышались мужские разговоры и смех. Может это князь со своими боярами над ней потешается? «Да и пусть смеется. А жениться на мне все ж ему придется, гордыню переломить, потому как мой отец его сильней, и не Всеволоду с его худородным княжеством против нас выступать», — Настасья рукавом вытерла слезы.

Будущее рисовалось мрачным и беспросветным, и от этого хотелось выть и скулить побитой собачонкой. «Знали бы родители, как меня здесь встретят, так может и пожалели бы, да дома оставили. Конечно, оставили бы, они меня любят, и братики меня любят, и даже братец Ростислав, всем я мила была. А эти… да плевать мне на них. Господь терпел и нам велел, я все вытерплю, я терпеливая».

[1] Корзень (корзно) — княжеский плащ.

Глава III. Чужие дети

— Чудо как хороша! — подбодрила Ненила невесту, оправляя шелковый убрус. — Нешто краше может быть?

Вышитый серебром и жемчугом парчовый повой[1] непривычно обвивал голову невесты, широкий длиннополый навершник[2] сковывал движения. Настасья чувствовала себя пленницей и в этом богатом наряде, и в тереме, и в чужом княжестве.