Копельвер. Часть I (СИ) - Карабалаев Сергей. Страница 28

— Мой брат, — говорила Иль, — не знает ни единого языка, кроме нордарского. При нем всегда были толмачи. А я вот знаю.

Иногда она делала вид, что не может вспомнить ни слова на родном наречии и вставляла оннарские слова, чем приводила и Беркаим, и торговцев на базаре в великое замешательство.

Уульме, которого это очень веселило, не спешил одергивать ее. Если юная кера находит в этом удовольствие, то и пусть. А вот Беркаим не скупилась на замечания.

— Где ж это видано, — ворчала она, — чтобы кто забыл язык своего отца и своей матери. Да и честных людей грех дурачить. Говори, как все, на нордарском и будет тебе!

Впрочем, говорила она это так и тогда, когда была уверена, что Иль ее точно не услышит.

Иль и сама охотно рассказывала Уульме о своей жизни во дворце, повадках Иркуля и его приближенных:

— Иркуль не ездит верхом, только в повозке или на носилках! Его в детстве ослик укусил, с тех пор он их всех боится! А ведь никто и не знает! Ему виндарёли Нордара посылают в подарок лучших скакунов, думая, что так они ему услужат, а он аж бледнеет, когда видит очередного коня!

Уульме засмеялся. Такой испуг было ему не понять.

— А его советники! Все такие важные, ходят, головы задравши, а полы халата за ними по полу волочатся! Прямо государи, не иначе! Только Иркуль, когда ему скучно, приказывает им разоблачиться да докладывать ему о состоянии дел голышом! Так и стоят они все — и стар, и млад, не смея прикрыться, а за Иркулем его телохранители, все в броне, прыскают в бороду!

— Да уж, горазд кет Иркуль на забавы, — сказал Уульме. — Ученых мужей, первых людей Нордара заставить стоять без порток!

— А еще Иркуль кошек любит! Со всего Даиркарда собрал. У них даже свои слуги есть, которые каждый вечер рассказывают ему, какая из них чем занималась. И сов тоже! Приказал построить им совятню из белого мрамора, а насесты и жерди отлить из серебра!

Из рассказов Иль выходило, что Иркуль вовсе не был злодеем, каким поначалу представлялся Уульме.

— Иркуль никогда не терпел прекословия. — продолжала Иль. — Если каждый, говорил он, будет думать да делать только то, что ему хочется, Нордар очень скоро сотрут с лица земли.

С каждым днем Уульме все сильнее тянуло домой после работы. Беззаботный щебет Иль, ее веселость, а временами и упертость молодого бычка, заливистый сочный смех и лукавый блеск глаз словно живой водой отпаивали давно позабывшее о радостях сердце Уульме. Глядя на Иль, он и сам ненадолго становился совсем еще юным мальчиком, чья голова была набита проказами и забавами.

— Можно я приду к тебе в лавку? — как-то, расхрабрившись, попросила Иль, когда Уульме вечером зашел ее проведать.

Уульме давно ждал этого вопроса. Он, бывало, даже сердился на Иль за то, что она совсем не хочет посмотреть на его игрушки. Своим умением оживлять стекло, выдувая из раскаленного пузыря самые замысловатые фигурки, Уульме страшно гордился, хоть старался этого не показывать.

— Для меня будет честью показать тебе мою работу, принцесса, — сказал он. — Но не сейчас. Подожди пару дней, пока я не закончу с одной безделкой.

Уульме нанял еще двоих подмастерьев делать простые фигурки и бусы, а сам целыми днями пытался сотворить то, чего сделать не удавалось еще ни одному мастеру по стеклу: Уульме взялся выдуть человечка.

Старуха Беркаим, которая частенько наведывалась в мастерскую Уульме навестить сына-подмастерья, лишь подливала масла в огонь нетерпения Иль:

— Рукастый тебе муж попался, — причмокивала она. — Такие красоты делает, что аж дух захватывает! И звери у него, и птицы. И все, как живые!

Иль страшно хотелось поглядеть на эти диковинки, но она терпеливо ждала, когда Уульме закончит свою работу.

Наконец, он разрешил ей прийти.

— Доделал я, — сказал он. — Теперь и показать можно.

И на следующее же утро Иль отправилась вместе с ним и неизменной Беркаим в лавку. Бопен, которому Уульме заранее сообщил о гостях, уже ждал их с чайником горячего чая и стопкой сладкой пастилы.

— Кера Иль! — поприветствовал он ее. — Госпожа!

Он кивнул и старухе, которая семенила следом за керой:

— Мать!

Иль прошла вовнутрь и обомлела: Беркаим не обманула — Уульме действительно был редким умельцем. Иль сначала и не поверила, что пушистые коты, ощерившиеся волки, цветастые птицы и золотистые рыбки были из стекла.

— Как ты так смог? — ахнула она, осторожно дотрагиваясь до каждой игрушки.

Уульме лишь пожимал плечами, втайне радуясь тому, что юная принцесса, повидавшая в своем дворце всяких разностей, так высоко оценила его работу.

— Я не это хотел тебе показать, — сказал он, когда Иль обошла всю лавку и осмотрела каждое изделие, выставленное на продажу.

И он вынул из кармана фигурку старика, одетого в красный нордарский халат и подпоясанного желтым кушаком.

Иль даже слова не могла вымолвить: старик, казалось, вот-вот подмигнет ей.

Уульме улыбнулся: много лун он посвятил этой работе, то и дело бросая ее, а потом начиная снова. То ему казалось, что невозможно на стекле передать хитрую ухмылку Сталливана и молодецкий блеск его глаз, то он начинал верить, что в руках настоящего мастера оживет даже камень, то он считал, что начав эту работу, никогда не закончит ее, а на другой день уже мечтал о том, как сможет снова увидеть своего друга, пусть и застывшего в стекле.

— Кто это? — спросила Иль. — Он нордарец? Нордарский купец?

Она бережно передала стеклянного Сталливана обратно Уульме и сделала шаг назад.

— Это мой друг. Такой, каким я его запомнил.

Уульме добрался до Опелейха поздно ночью, но жители и гости города все еще бодрствовали. То там, то тут раздавались хмельные голоса, распевающие похабные песни, беззлобно поругивались между собой собаки да тихо сопели привязанные у постоялых дворов кони. Город пах чуть горелой домашней едой, горячей сухой землей и дешевым вином.

Сначала Уульме хотел остановиться на постоялом дворе, но, уже дойдя до дверей, он вспомнил, что у него не было ни единого медяка оплатить свой постой. Он сел на голые камни, стянул с себя сапоги и чуть не заплакал от резкой дергающей боли. Во время своего бегства из Низинного Края сначала в Стрелавицу, а потом и в Опелейх Уульме стер ноги в кровь и теперь все бы отдал за чан ледяной воды и чистые полотенца.

— За день заживет. — стараясь не глядеть на кровавые мозоли, сказал Уульме и стал разрезать свой кушак на перевязи. — Или за два.

Он сидел под высоким каштаном, закусив губу, и молча плакал от жалости к себе. Уличный шум прервал тяжкие думы Уульме: двое нищих дрались за остатки еды, которые выбросил хозяин трактира.

— Отдай! — рычал высокий рыхлый оборванец, вцепившись в волосы тощей сгорбленной старухи. Та лишь голосила и плакала в ответ, прижимая к груди сухую лепешку.

— Не трогай ее! — заорал Уульме, мигом позабыв о больных ногах.

Такой здоровый громила мог раздобыть себе еды и не колотя беззащитную попрошайку.

— А ты откель взялся, малек? — отлипнув от старухи, спросил оборванец. — Аль тебе тоже бока намять?

Другие нищие, которые тоже вышли на свой промысел, выступили из ночной тьмы и стали окружать Уульме. Старуха, о которой все позабыли, пустилась наутек.

— Он тут самый умный, поди! Решил свои порядки навести. Так знай, малек, нам их не нать! — зло сказал громила.

С Уульме никто и никогда так не разговаривал. Вспыхнув, словно сохлая трава, он схватил палку, лежащую на земле, и ринулся на обидчика.

Схватка была недолгой: ловкий Уульме, обученный бою на настоящих мечах, справился и с тяжеленой длинной палкой. Одним ударом в живот он повалил попрошайку на землю, вышибив из него дух. Остальные побирашки отступили. Ярость и решительность Уульме им пришлись не по вкусу.

— Вот так молодец! — раздался голос откуда-то сверху и Уульме задрал голову. — Лихо ты с ними.

Седоватая голова скрылась в окне, но уже совсем скоро невысокий старик, обряженный в нордарский красный халат, спустился вниз.