Пожиратель мух - Алексеев Кирилл. Страница 52

– Эй, хватит стрелять! Тут сейчас ад кромешный будет, придурок ты старый! Убери ружье и слушай меня.

Старик повернул к Виктору раскрасневшееся лицо с косо сидящими очками. Глаза за ними полыхали боевым огнем.

– Моя машина стоит рядом с домом Лосевых. Если ты нас развяжешь, мы можем добежать до нее. Тут всего ничего… К тому же у тебя есть оружие. В случае чего – просто пристрелим маньяка.

– Дурак ты, просто дурак! – взвизгнул хозяин. – Нельзя его убить, можешь ты это понять? Нельзя убить того, кто и так сдох давным-давно!

– Так какого черта ты палишь, как сумасшедший?

– Может, это его отпугнет. Я не знаю… А что еще делать? Просто сидеть и слушать, как он ходит вокруг?

Хозяин зарядил ружье и выстрелил в темноту, что-то прокричав. За бабаханием двустволки слов было не разобрать.

– Да перестань ты грохотать, мудак! – заорал Виктор, уже не в силах сдерживаться. Ненависть к полоумному старику, который вот-вот угробит их всех, лишила его остатков самообладания. – Развяжи нас!

Снаружи послышался новый звук. Негромкое вкрадчивое потрескивание. Щели в стене, смотревшей на лес, окрасились ярко-оранжевым цветом.

– Витя, он поджег дом. Мы уже горим, Витя, – будничным тоном сообщила Катя. А потом с глухим стуком уронила голову на пол и потеряла сознание.

– Ты слышишь? Дом уже горит, нужно что-то делать!

– Да что делать?! – хозяин швырнул ружье на пол, рухнул на стул и закрыл лицо руками.

– Бежать к машине, кретин! Это единственный шанс!

– Как вы не понимаете, – глухо, не отнимая ладоней от лица, проговорил старик. – Он только этого и ждет. Ему нужно, чтобы мы вышли из дома.

– И что? Лучше сгореть заживо?

– А вы предпочитаете быть заживо съеденным?

– Господи, вы же специально взяли нас в заложники! Черт с ним, прикроетесь мной, как щитом… Только спасите девушку. Мы выйдем, я постараюсь его задержать, а вы бегите к машине и уезжайте отсюда. Водить умеете?

Старик кивнул.

– Вот и хорошо. Это отличный шанс. Он ведь не сможет одновременно жрать троих… Вы с Катей бегите, а я останусь. Только думайте быстрее. Через пять минут мы начнем поджариваться.

– А вы не обманываете? Где гарантия, что если я развяжу вас, вы не драпанете быстрее меня?

– Я дам вам ключи от машины.

– Ну да, а потом отнимите. Вы ведь моложе и сильнее. Почему я должен вам доверять?

Виктор помолчал, подбирая подходящий аргумент, но ничего путного придумать не мог. Доказать мерзавцу, что не все обожают делать гнусности, невозможно. Его жизненный опыт утверждает обратное. Поэтому Виктор сказал то, о чем размышлял последние полчаса. Раньше, в прошлой жизни, он считал себя слишком циничным для подобных мыслей. Но сейчас, когда смерть бродила в двух шагах и уже протягивала к нему жадные костлявые ручонки, все изменилось. В этой пограничной ситуации шелуха норм, правил, ценностей, принятых в цивилизованном обществе, слетела, как мертвые осенние листья слетают с дерева под порывом ветра. То, что раньше воспринималось как значимая, неотъемлемая часть собственного «я», на поверку оказалось всего лишь килограммами налипшей грязи. Балластом, тянущим на дно вымышленной, какой-то игрушечной жизни. Близость смерти тугой ледяной струей смыла эту грязь, обнажив то, что было по-настоящему важно. И пусть это звучало глупо и наивно, Виктор был убежден, что никогда еще не был так честен с самим собой.

– Потому что я хочу умереть хорошим парнем, – сказал он.

Хозяин покачал головой.

– Не убедили.

– А мне чихать. Чувствуете, как потеплело? Скоро здесь будет не продохнуть. Потом мы отравимся угарным газом и потеряем сознание. К утру от нас останутся обугленные косточки. Решайте. Мне все это надоело.

Виктор отвернулся и устало прикрыл глаза. Он решил, что может хотя бы на минуту забыть обо всем этом дерьме. Всего лишь на минуту сбросить груз ответственности, минуту не принимать никаких решений, минуту не бояться за себя и других. Одна минута покоя за целую ночь. Не так и много.

Хозяин метался по комнате, бурча что-то себе под нос, а Виктор лежал с закрытыми глазами и думал о том, как стремительно изменились его представления о счастье. Двенадцать часов назад ему нужно было так много, чтобы почувствовать себя счастливым. Настолько много, что счастье казалось недостижимой мечтой, о которой смешно даже рассуждать всерьез. Сейчас же для счастья требовалось одно – чтобы Катя смогла выбраться из деревни. И все. Если это произойдет, он будет самым счастливым человеком в мире. Он прислушался к себе, чтобы убедиться в правдивости этой мысли. И с удовлетворением отметил, что на самом деле думает так, без дураков. Хотелось хотя бы последние минуты пожить без вранья самому себе. Роскошь, которую не часто можешь себе позволить.

От этих мыслей его отвлек густой аромат апельсинов, разлившийся по комнате, и мгновенно задавивший собой запах пороховой гари и бензина. Тут же, не дав Виктору опомниться, гном в голове завел бензопилу и начал вгрызаться в податливые извилины. Виктор едва сдержал стон. Перед глазами поплыли кроваво-красные круги, и на секунду показалось, что он воспарил над загаженным полом на крыльях боли. Он очень четко представил себе их: хищно изогнутые, аспидно-черные с широкой багровой каймой… И в следующую секунду, как это бывает в снах, багровая кайма непостижимым образом превратилась в громадные языки пламени с черной сердцевиной горящего дома внутри. Нет, не дома… Нескольких домов.

Сначала картинка была смазанной, подернутой легкой дымкой. Но постепенно изображение прояснилось, стало четким, словно кто-то навел резкость. Перед глазами Виктора была горящая деревня. Он сразу узнал Пески, потому что много раз видел деревушку именно в этом ракурсе. Такой вид открывался с подъездной дороги, как раз с того места, где она вырывалась из леса. Небольшой холм, окруженный полями, и россыпь домишек, со стрелой «журавля» по центру. Только теперь дома были объяты пламенем, и «журавль» скрылся за пеленой черного дыма, сливающегося с ночной темнотой.

Виктор словно оказался одновременно в двух местах. Тело лежало на полу, в одном из горящих домов, а сознание болталось почти в пяти сотнях метров от деревни, наблюдая за пожаром с безопасного расстояния. При этом он умудрялся получать информацию от двух комплектов органов чувств. Запахи вонючей, пропахшей пороховой гарью комнаты, смешивались с запахами сырого осеннего леса, а шаги хозяина и гудение огня за стеной время от времени, как помехами, забивались шорохом падающих с крон капель да хохотом филина, далеким, едва различимым. В голове прозвучали слова какой-то детской песенки, произнесенные грубым мужским голосом:

Этой песни раньше Виктор не слышал и понятия не имел, откуда взялись эти строчки, но не столько они привлекли его внимание, сколько голос, от которого бросало в дрожь. Он нисколько не сомневался, что голос принадлежит психу в дождевике. Только на этот раз он не заикался.

Была и еще одна странность. Что-то не то творилось со зрительным восприятием. Картинка горящей деревни была двухмерной, будто он смотрел на нее одним глазом или видел на экране, куда она проецировалась с помощью видеопроектора. Но все же, в этом он давал себе отчет, изображение было абсолютно ясным и очень устойчивым. Образы, которые возникают в воображении, никогда не бывают такими устойчивыми. Они постоянно изменяются, каждую секунду. Какие-то детали добавляются, какие-то исчезают, что-то конкретизируется, а что-то, напротив, размывается и отходит на второй план. Но сейчас ничего подобного не наблюдалось. Он отлично видел каждую деталь, и те изменения, которые происходили с домами, были обусловлены не особенностями воображения, а воздействием огня на дерево. У одной избы провалилась крыша, в другой – со звоном вылетели стекла. Причем звук лопающегося стекла он тоже услышал с двух позиций. Издалека и с совсем близкого расстояния, словно это произошло в соседнем доме.