Снежник (СИ) - Елисеева Александра. Страница 43
– Ты родилась в Ваишено?
– Да, – неохотно признается девушка.
На дне ее темных, как патока, глаз плещется тоска. Если бы Ильяс не видел на своем веку ягши, он бы подумал, что она ведьма, наделенная колдовским даром и чурающаяся чужого присутствия. Но хозяйка старого дома, сразу видно, на волшбу не способна. Тогда что?
– Марика, а где все твои? Почему ты живешь одна?
– Родители умерли, – отрешенно она говорит.
– А жених?
– Нет его… Но раньше я ждала, что он вернется. И только сейчас вдруг поняла, что нет. Он давно счастлив с… – не решается она сказать имя, – другой, – девушка мрачно улыбается.
А у айвинца в сердце щемит от этой грусти в ее глазах.
***
Марика неодобрительно морщится, наблюдая, как ее гость, едва затянулась кровящая рана, принимается колоть дрова. В стороны летят мелкие щепки, когда Ильяс, ловко орудуя топором, рубит дерево.
– Я могла бы сделать это сама, – произносит она, вздергивая маленький носик, покрытый россыпью рыжих веснушек.
Айвинец широко ей улыбается:
– Сама-сама, – дразнит он, – Сколько можно!
Еще недавно девушка сама хотела таскать из колодца воду, сама приподнимать тяжелые катки с оставшимися с зимы соленьями и чинить, после его замечания, свое жилище. Но мало-помалу Ильяс стал перекладывать этот тяжкий труд с ее хрупких плеч на свои, мужские и крепкие. И хотя Марика никому в этом не признается, даже самой себе, поведение айвинца и его помощь приносят ей тайное удовольствие, которое она пытается ото всех скрыть. И ощущает, что в ее маленьком шатком мире как будто бы снова возникает когда-то утерянное безмятежное спокойствие.
Рядом слышится жалкий скул. Они оборачиваются и видят исхудавшего, истощенного грязного пса. Волкодав подбегает к девушке, виляя хвостом, и вылизывает ее лицо и руки.
– Вернулся! – счастливо кричит она Ильясу, – Клык вернулся!
И мужчина чувствует, как по его телу разливается тепло. Он улыбается, видя ее радость. А затем принимается дальше колоть дрова.
А где-то в голове вдруг возникают слова старого друга…
– В Айвин, домой, хочешь вернуться?
– Да. Скоро удастся?
– Никогда.
– Умру?
– Не надейся так скоро. Но в Лиесе наконец ты обретешь душевный покой.
Ильяс понимает, что уже не сможет уехать из маленькой неприметной деревни Ваишено, в которую завел его путь. Разве сможет он оставить девушку, чья душа подобна жаркой айвинской пустыне?..
***
– Ларре! – раздается назойливый голос, – Ларре!
Он поворачивается на другой бок, не желая дальше слышать этот неприятный звук.
– Ларре, вставай!
Норт нехотя распахивает глаза.
– Нам нужно идти. Немедленно! Берг послал подкрепление... Это ловушка. Нам необходимо быстрей уходить.
Таррум недоуменно смотрит на лицо мужчины, нависающего над ним и закрывающего своей громоздкой фигурой ясное небо. Не сразу он узнает в этом чумазом, покрытом слоем грязи, копоти и запекшейся крови человеке своего друга, Лени Бидрижа.
– Поднимайся, давай, вйан тебя раздери! – ропщет муж Асии.
В висках у Ларре стучит. Любой звук отдает в ушах громким эхом. Перед глазами все шатается, растекается, будто акварельная краска по мокрой бумаге. А тело все тяжелое, непослушное, ватное.
Он удивленно озирается вокруг. Кровь лежит всюду, подобно осенним ярким листьям, и нигде нет даже маленького светлого пятна, клочка чистой и нетронутой земли. Видит тела, усеивающие ее, словно упавшие зрелые яблоки. Мертвецы страшны, и несет от них так, что из глаз от резкого запаха брызгают слезы. Кое-где поспевают полакомиться уже первые падальщики – вездесущие грифы.
Таррум подносит руку к лицу, пытаясь стереть с него застывшую, будто краску, сухую кровь. Осознание приходит к нему не сразу.
– Меня же ранили, Лени! – ошеломленно восклицает он.
– Глупости! – журит его друг, – На тебе ни царапины нет. Идем же!
Ларре поднимается, шатаясь и ощущая противную слабость. Недоуменно хмурится:
– Но я же почувствовал… Меня ранили. В спину.
– Нет. Тебе показалось. Ты потерял сознание.
Разве мог он упасть в обморок, будто кисейная, нежная барышня? Норт хорошо помнит тяжелый удар и внезапную, режущую огненную боль. Но не успевает все это обдумать потому, как Бидриж тянет его за собой.
– Нельзя, чтобы нас увидели, – предупреждает Лени.
Он не ведет – тащит Таррума за собой, не давая тому остановиться или упасть от накатывающей внезапно слабости. Кожа на спине Ларре жжет и зудит, словно от старого шрама, но нет даже легкой, будто мерещащейся, боли.
– Постарайся быстрее идти. Они думают, что здесь всех добили, но скоро двинутся обратно. Знают, куда выжившие кинутся…
Они спешиваются. Хватают лошадей, – чужих, – и стараются как можно быстрее скрыться с места сражениях. Когда звери под ними устают, они делают привал у старицы реки, давая животным напиться.
– Это была бойня, Ларре, – устало рассказывает друг, – Мы чудом спаслись. Хорошо, что тебя бергцы среди тел не приметили. Повезло… не убили.
– Как тебя только пропустили?
– Я живучий, – слабая улыбка трогает губы Лени, – Ты знаешь.
И норт Бидриж не врет: пущенная в него стрела проскочит, едва задев тело, а кенар не коснется, оставив разящую рану. Ему всегда везло, сколько Таррум с ним знаком. Но только сейчас Ларре думает, как все это странно.
– Почему ты жив, Лени? – невольно соскальзывает с языка вопрос. Друг смеется, но как-то натянуто, холодно.
– Предпочел бы, чтобы я умер?
– Нет. Но оттуда живым выйти как трудно было…
– Прядильщица судеб любит меня, – шутя, хвалится Бидриж.
– Да, – соглашается Ларре. А сам думает, думает… И тот удар в спину все покоя ему не дает.
– Как же есть хочется! Сейчас бы сочной оленины... – мечтательно произносит Лени.
– Они не могли не заметить, что ты жив, – настаивает на своем его друг.
– Ну что ты заладил, Ларре! Обмазался я чужой кровью и притворился мертвецом. Бергцы не внимательны были.
Ларре хмурится. На его лбу лежит глубокая складка, рассекающая кожу.
– Мы должны предупредить остальных.
– Они и так знают, сразу гонца отправили. Наши там, за тем пролеском, – показывает Бидриж, – Патрулируют границы... Но пока все спокойно.
– Почему Берг отступил?
– А вйан их знает. Они как псы: поиграли и ушли. Ты же знаешь, наш император с их правителем никогда не ладил. То шаткий мир, то короткая война... А приграничье страдает.
Лени задумчиво смотрит вдаль. Его кольцами вьющиеся светлые волосы выглядят черными, покрывшись сполна чужой кровью. Его взгляд устремлен на начинающее темнеть чистое небо: уже появляются первые звезды, зажигаясь по очереди, будто свечи на именинном пироге.
В лунном свете блестит лезвие клинка: Ларре Таррум достает припрятанный кинжал и, не колеблясь, резко бросает в друга. Тот летит точно, словно пикирующий быстрокрылый ястреб, стремительно пронзая воздух. Но совсем рядом от цели неожиданно проходит мимо и проскакивает, едва не задевая жертву и вонзаясь в стоящее позади дерево.
– Сдурел?! – поворачивается Бидриж, беспомощно размахивая кулаками.
В противовес его ярости, находящийся рядом с ним другой мужчина не имеет на своем суровом лице и тени блеклого чувства. Ларре выглядит собранным и решительным. Он не делает попыток больше причинить вред мужу Асии и не обнажает оружие, глядя на приятеля со спокойной холодностью. Наконец, напавший твердо произносит:
– Я никогда не промахиваюсь, Лени.
– Ты едва меня не убил!
Таррум выдерживает направленный на него обвиняющий взгляд и замечает:
– Я должен был тебя убить. Но, как я и думал, этого не вышло.
– Думал! – повторяет за ним Бидриж, – Тебе это не знакомо, Ларре! Ты слишком погряз в ощущении собственной непогрешимости.
Губы того, кто пустил кинжал, трогает легкая, словно мягкий мазок кисти, улыбка.
– И все-таки я оказался прав, да, Лени?