Последняя дуэль (ЛП) - Джагер Эрик. Страница 26

Иск сквайра о компенсации морального ущерба, способный многократно обанкротить находящегося в затруднительном финансовом положении рыцаря, значительно поднял ставки в игре. Если теперь Парламент решит дело не в пользу рыцаря и отклонит его ходатайство о судебной дуэли, то сквайр имел полное право подать иск против Жана де Карружа.

После того как Ле Гри закончил свою защитную речь, дали слово обвинителю. Жан де Карруж умел держать удар, рыцарь решительно отмёл все утверждения и домыслы сквайра, будто он мстит тому из ревности и из-за их давнего соперничества, фабрикуя ложное обвинение в изнасиловании. При этом он называет обвинения сквайра «высосанными из пальца, лишёнными всякой истины и даже подобия истины». Рыцарь выразил удивление, как вообще можно кривить душой в таком серьёзном деле, «столь запутанном и опасном», что «он выдвинул обвинение против Ле Гри, рискуя собственной душой, телом, состоянием и честью».

Далее рыцарь опроверг обвинения Ле Гри в жестоком обращении с женой, порочащие его репутацию любящего мужа, выставляющие его жестоким ревнивцем, деспотом, тиранящим обеих своих жён, и просто безумцем, принуждающим нынешнюю супругу дать ложные показания против сквайра. Рыцарь яростно отметает этот поклёп, утверждая, что он пальцем не тронул Маргариту и обходился с ней «почтительно, мирно и целомудренно, без малейшей злобы и ревности».

Затем рыцарь опровергает утверждение сквайра, будто обвинения против него недостоверны и построены на домыслах. Карруж утверждает, что предоставил свои обвинения в полном объёме и в надлежащей форме, во всех подробностях описав преступление, не упуская даты. Жан подчёркивает, что преступление имело место «в точности так, как это описано и запротоколировано на основе показаний упомянутой Маргариты, ибо её свидетельства абсолютно правдивы и достаточны»{11}.

Жан де Карруж яростно отстаивает истинность показаний своей супруги, потому что факт преступления очевиден, ведь Маргарита, которую даже Ле Гри называет «честной и целомудренной», навлекла на себя «несмываемый позор», рассказав о совершённом над ней насилии. Как могла она «столь яростно и искренне, ни минуты не сомневаясь и не отступая ни на шаг, отстаивать свою правоту, свидетельствуя о том, чего на самом деле не было»?

В заключение, Жан опровергает сомнения, посеянные Ле Гри относительно бешеной скачки на север по зимней дороге из Аржантана в Капомесниль, чтобы совершить преступление. Жан парирует, говоря, что сквайр был «довольно состоятельным человеком и мог позволить себе содержать на конюшне несколько отменных скакунов», благодаря которым можно «за короткий срок» обернуться из Аржантана в Капомесниль и обратно. На этом рыцарь закончил свою речь.

Была ещё одна проблема, о которой ни один из участников процесса в суде даже не заикнулся, она имела потенциальное отношение к делу и становилась всё более очевидной в течение лета, пока длилось следствие — беременность Маргариты.

Нельзя сказать наверняка, чьего ребёнка носила Маргарита, рыцаря, сквайра или кого-то третьего. Но исходя из того, что она была бесплодна в течение первых пяти-шести лет замужества, а затем забеременела примерно в январе 1386 года, родив в том же году, можно предположить, что отцом ребёнка был Жак Ле Гри.

Однако судьи из парижского Парламента, видимо, сомневались в том, что Маргарита вообще могла забеременеть в результате предполагаемого изнасилования. Широко распространённая в те времена репродуктивная теория Галена (около 200 г. н.э.) утверждала, что для зачатия ребёнка необходимо не только мужское, но и женское «семя», которое не может быть получено, если женщина не испытывает оргазм, а посему «женщина не может зачать, участвуя в соитии против своей воли». Это заблуждение так утвердилось в Средние века, что «по закону, невозможно было забеременеть от изнасилования».

Это утверждение противоречит современным исследованиям, но в Средневековье многие придерживались данной теории, чтобы защитить свою родословную от случайного либо преступного осквернения. Особенно усердствовали представители древних знатных родов. Родословная зависит от отца, а факт отцовства — от честного имени жены и взаимной верности супругов. Супружеская измена могла подпортить голубую кровь, поэтому даже помыслить о том, что секс без взаимного согласия может породить бастардов — значило бросить тень на знатную родословную, а посему признавать таковое было довольно рискованным шагом. Даже помыслить страшно, что, изнасиловав чужую жену, преступник мог навесить на шею благородным супругам своего ублюдка.

Учитывая расхожее тогда убеждение, суд скорее бы счёл, что Маргарита согрешила с кем-то третьим, чем забеременела от насильника. Сквайр даже мог использовать этот факт в свою пользу, доказывая, что она обвинила его в изнасиловании, дабы скрыть собственные измены. Но на это рыцарь мог бы возразить, что его супруга забеременела в результате супружеской связи, сразу после его возвращения из заграничного похода, на полгода лишившего Маргариту мужниной ласки. Сквайр не стал бы настаивать на своём, несмотря на его утверждение, будто брак был неудачным, а то и несчастным союзом, в котором рождение детей было маловероятно, что и доказывали пять или шесть бездетных лет супружеской жизни. Ле Гри никогда не пытался трактовать беременность Маргариты в свою пользу, видимо, он (или его проницательный адвокат) считали эту стратегию довольно рискованной.

ЗАГАДОЧНЫЕ ЛИТЕРЫ

Подорожнаягонца, который привёз из Кана в Париж в июле 1386 года письма с информацией о Жаке Ле Гри и Маргарите де Карруж. РС. фр. 26021, ном. 899. Французская национальная библиотека.

Какие мысли в действительности терзали Жана де Карружа, и что подсказывало Маргарите её женское тело — это уже другой вопрос. Неужели рыцарь не ценил знания учёных мужей и подозревал, будто Маргарита носит не его ребёнка? Беспокоило ли Маргариту, то, что она могла забеременеть от насильника? А может, супруги, свято уверовав в народные предания, пришли к убеждению, что Ле Гри, подло напав и изнасиловав Маргариту, не мог посеять в ней своё преступное семя?

По мере того как продвигалось следствие, летом, в июле и августе, случилось несколько незаурядных событий. В конце июля гонец по имени Гийом Беренжье прибыл в Париж с двумя запечатанными письмами для Парламента, в которых «содержались сведения относительно мадам Карруж и Жака Ле Гри». Беренжье послал в Париж канский судебный пристав Гийом де Мовине, также он велел передать «из уст в уста некоторые секретные сведения, которые не следует доверять бумаге». Подорожная гонца до сих пор храняится на тонких полосках пергамента, хотя сами письма исчезли, как и те «некие секретные сведения, которые не следует доверять бумаге», что ныне также безвозвратно утеряны для нас. Однако Гийом де Мовине, отправивший в Париж эти письма, был тем самым чиновником, который вызвал к себе в Сен-Пьер-сюр-Див госпожу Николь в тот злополучный день. Граф Пьер ранее уже отправлял письма в Париж, пытаясь отклонить апелляцию, возможно, те послания тоже были его происками с целью очернить рыцаря и вызвать недоверие к показаниям Маргариты.

Примерно в то же время в парижский Парламент был вызван Адам Лувель, предполагаемый подельник Ле Гри. Несколькими месяцами ранее Лувеля уже арестовывали и допрашивали по приказу графа Пьера, однако вердикт, оправдавший Ле Гри, снимал вину и с его предполагаемого сообщника. Теперь же Лувеля объявили в розыск. Письмо парламентариев, датированное 20 июля, требует гарантировать присутствие Лувеля в парижском суде.

Два дня спустя, 22 июля, в воскресенье, Лувель явился на вызов, выступив перед королём Карлом в Венсенском замке. 9 июля рыцарь в обвинительной речи уже называл Лувеля сообщником Ле Гри. Но Лувеля ждало ещё немало сюрпризов. Подъехав к величественному загородному замку, войдя в огромную башню, поднявшись по винтовой лестнице и представ перед королевским престолом, Лувель нос к носу столкнулся со сквайром Томином дю Буа, двоюродным братом Маргариты. На глазах у короля, в присутствии его дядьёв и придворных, тот в резкой форме обвинил Лувеля в нападении на мадам Карруж и бросил ему вызов.