Бахир Сурайя (СИ) - Ахметова Елена. Страница 14

Пришлось делать вид, что я случайно задела один из шипов молоха — оборачиваться, досадливо морщиться и менять положение, снова откидываясь спиной на наполовину зарывшуюся в песок ящерицу.

— Считаешь, Камаль-ага? — нарочито весело поинтересовалась я у его спины.

— Считаю, что собачий лай не досаждает облакам*, - проворчал Камаль и все-таки обернулся через плечо. — Да, я убил третьего мужа моей матери, потому что он был оборотнем и не принес бы мне ни одного достойного брата, только позорил свою царицу, когда бегал к чужой жене в Ваадан. Но все, кто видел зверя в его истинном обличье, всегда твердили, что он приходил один и ничего не уносил — значит, лисят у него не было ни от кого. Я не собирался причинять вреда никому из людей. В том, что Бахит испугался собственной тени и сломал себе жизнь, сбежав от царицы, моей вины нет.

Бахит оскорбленно вскинулся, и я машинально осмотрелась в поисках достаточно увесистой подушки, но в ее отсутствие пришлось ограничиться своевременным подзатыльником.

— А вот если ты, невольник, оскорбишь свободного сейчас, он и в самом деле может тебя убить, — мрачно напомнила я, когда Бахит обернулся. — У меня нет денег, чтобы отплатить за все, что метет твой длинный язык.

Увы, от этого он только больше распетушился.

— Я боюсь не смерти, — мрачно возразил он, — а бесчестия и лжи. Никто не видел, чтобы покойный Мазид-бей превратился в фенека. Камаль убил его в ночи и сам признался в этом, а потом принес шкуру в качестве доказательства, но тело не показал никому. Что помешает ему убить и оклеветать и меня, чтобы его мать взяла в мужья близнецов?

Я оглянулась в ожидании пояснений, но Камаль в ответ на это только закатил глаза и снова повернулся спиной к нам обоим, наверняка посчитав, что обозначил свою позицию достаточно ясно.

— Царица Мансура давно хотела взять в мужья одаренных братьев Нури, — продолжил вместо него Бахит, — но у нее уже было четыре мужа, а ее женский век заканчивается. Неужели любящий сын не помог бы матери?

Камаль молчал и не оборачивался, и я устало потерла руками лицо.

Что бы он ни натворил в самом деле, чем бы ни руководствовался, он по-прежнему оставался единственным моим вариантом добраться до гор — не полагаться же, в самом деле, на Бахита, который рассчитывал покончить с собой в буре во имя чести?! Честь — это, несомненно, прекрасно, но крайне непрактично, когда дело доходит до необходимости влезть в политические игрища градоправителей. Я должна была вернуться во дворец Рашеда с поддержкой — или мне лучше не возвращаться вообще.

Пожалуй, вопросы арсанийского правосудия следовало оставить в покое, как бы Бахит ни настаивал на обратном.

— Спи, — со вздохом велела я и завернулась в одеяло. — Я не видела ни самого оборотня, ни его убийства, ни даже свидетелей. Я не стану выносить приговоры и навешивать ярлыки. Но мы едем к Свободным, и они рассудят вернее, если ты решишься повторить свои обвинения.

Кажется, это предложение тоже не вызвало у Бахита особого энтузиазма, но я уже демонстративно прикрыла глаза и отвернулась — манера Камаля обрывать неугодные разговоры была воистину заразной.

Прим. авт.

«Собачий лай не досаждает облакам» — арабская поговорка, вариант «собака лает — караван идет».

Глава 8.2

Только вот подходила разве что самому Камалю. Всё-таки, как ни крути, ничто так не способствует вежливости и пониманию, как нехилый риск получить по шее.

Бахит не стал тормошить меня, чтобы закончить разговор. Я устроилась поудобнее и опрометчиво задремала — а проснулась от того, что раб посчитал момент вполне удачным, чтобы пошариться по моим тюкам.

Если в его пользу говорило то, что он никак не мог знать о моем чутком сне, то с чего я так расслабилась и уверилась в честности и искренности окружающих людей, было совершенно непонятно. Хорошо ещё, что все свитки с новым плетением хранились у меня в тюрбане, и добыть их можно было, разве что открутив мне голову.

Бахит как раз добрался до ножен с мечом. Ему хватило ума не вынимать клинок — пока раб возится с вещами госпожи, он едва ли привлечет внимание, в отличие от раба вооруженного, — но рукоять невольник рассматривал с нескрываемым интересом.

— Знаешь, — задумчиво сказала я, стараясь ничем не выдать испуганный холодок в низу живота, — я полагала, что ты хочешь свободы. Если ты всё-таки ищешь смерти от плетей надсмотрщика, мы можем не терять столько времени и нервов.

Бахит высунулся из тюка и втянул голову в плечи, потупив взгляд. Но это было чем угодно, кроме проявления покорности, потому что вместо оправданий и извинений я услышала только:

— Заклинание выглядит знакомо, ас-сайида Мади. Кто сплел его тебе?

Я внезапно прониклась таким сочувствием к Рашеду, что в горле запершило. С одной стороны, непокорного раба следовало высечь: его своеволие было опасно тем, что в моем авторитете начинал сомневаться не только Бахит, но и все, кто стал невольным свидетелем всей сцены, а последнее, что нужно одинокой женщине в караване, — это чтобы кто-то посчитал ее нерешительной и беззащитной. С другой стороны, я была бы недальновидной дурой, если бы не насторожилась и не попыталась вытянуть из него как можно больше об этом плетении: оно было создано тем же магом и по тому же принципу, что и "чёрное забвение", и кто-то посторонний едва ли мог посчитать заклинание знакомым.

Только вот высеченный раб — это раб стенающий и запуганный, а не сотрудничающий к обоюдному удовлетворению.

— Откуда ты знаешь это заклинание? — вздохнула я и тут же хихикнула, вдруг услышав в вопросе знакомые горестные нотки.

Бахит, к счастью, о странностях хозяйки если и задумывался, то в совершенно другом контексте.

— Похожую связку читал со свитка работорговец, который настиг меня в пустыне, после того, как я бежал из стойбища, — медленно произнес он и нахмурился, что-то обдумывая, но я так и не дала ему всецело предаться этому, несомненно, крайне полезному делу.

— Тебя тоже заклинали «черным забвением»?! — ахнула я и смущённо прикрыла рот рукой, когда потревоженные вскриком люди недовольно заворочались во сне. — Но как ты тогда вспомнил свое имя? — понизив голос, спросила я и жестом велела ему сесть рядом.

— «Тоже»? — переспросил Бахит и недоверчиво сощурился, не спеша садиться.

— Я всё-таки велю тебя выпороть, — безнадежно пообещала я скорее ради собственного душевного равновесия, нежели в качестве средства убеждения. — Я тоже попадала под «чёрное забвение». Но я — «зеркало», и на меня заклинание не подействовало. А вот ты — маг, и, судя по твоему бедственному положению, попал под чары в полной мере. Как вышло, что ты вспомнил? Ты знал контрзаклинание?

Он настороженно молчал, и я обречённо потерла ладонями лицо.

Кажется, я больше в жизни не буду спорить с Рашедом. Бедолага, как он вообще меня терпел?!

— Мой господин и повелитель намерен положить конец незаконной работорговле в своем городе, — аккуратно подбирая слова, сообщила я. — Я сделала для его дела все, что смогла, и его придворный маг сумел разработать полезные плетения, похожие по структуре на «чёрное забвение», но это ни на шаг не приблизило господина и повелителя к его цели. Если ты подаришь ему контрзаклинание, он тебя озолотит.

Бахит демонстративно скривил губы, но оспаривать щедрость «господина и повелителя», которого ни разу не видел, не стал. Правда, и порадовать меня ему было нечем.

— Нет никакого контрзаклинания, — мрачно сознался он. — Две недели я провел в клетке у работорговца вместе с десятком других несчастных, угодивших под то же заклинание, не понимая, кто я, где и почему там оказался. Потом начал вспоминать — понемногу, урывками… но на остальных плетение держалось куда крепче, а я чем-то выдал себя, и работорговец решил от меня избавиться. Только его подмастерье оказался весьма жадным до чужих денег и попросту перепродал меня в караван вместо того, чтобы утопить, как было приказано. А о своей магии я вспомнил уже на полпути к Маабу, — смущенно признался Бахит и все-таки уселся на остывший песок под боком у сонного молоха.