Dragoste în ciuda (СИ) - "Joanne X". Страница 19

— Пусть и так, я верю, что только Тьма мне может помочь, — произнеся фразу, он сцепил зубы.

— Ты ничего не чувствуешь, для чего же ты тогда убиваешь, если не ради удовольствия? — тень скользнула вплотную, и Влад ощутил дыхание самой смерти.

— Из-за врагов моей родины: я вынужден, я не хочу, но я тот, кто осмелился, я тот, кто решился быть злодеем, — карты выложены на стол, но прежде всего перед самим собой.

— Герой? — насмешливо, но всё же с долей изумления. — Тогда тебе я не помощник, ищи меч-кладенец.

— Враги не боятся железа, не боятся войны, их слишком много; чтобы Валахия выдержала, моему народу нужен тот, кто бы смог справиться с армией турок, разоряющих наш народ, отбирающих сыновей у матерей, угоняющих лучших женщин в гаремы, нет, моим людям не нужен герой, им нужен монстр, беспощадный, безудержный, смертоносный.

— Ты и так монстр, — голос стригоя стал задумчив.

— Да, я убивал, но и спасал, умертвив тысячу, я оставил жизни десяткам тысяч, — Влад, немного помедля, хрипло проговорил: — И, да, я — монстр.

Повисла пауза, они присматривались к друг другу.

— Знаешь ли ты, что такое — быть чудовищем, вечно скитающимся во тьме, питающимся жизнью других, скрывающимся от солнечного света? — Тень вплотную подошла к Владу, и он ощутил, как мертвецки холодные пальцы легли на его горло, путы, сковывающие тело мужчины, пали, но хватка хладных ладоней не ослабла.

Он простонал, когда почувствовал, что пальцы мертвеца смыкаются на его шее, стало не хватать воздуха, и Влад вцепился в его жилистые руки.

— Страшно умирать, правда, сын дьявола? — насмешка, которую хотелось стереть со злобного лица.

Влад упрямо молчал, пытаясь разомкнуть нечеловеческие смертельные «объятия», но тщетно. Затем давление исчезло, и его горло пронзила яркая вспышка боли, острые, словно ятаган, когти вампира разрезали кожу около вены. Рык огласил окрестности, и лес вторил вампиру. Он запульсировал, задрожал, отведав крови Дракулы.

— Самое лучшее, что я когда-либо пробовал, — благоговейно проговорил тот, гомон нечисти стих. — Пожалуй, я дам тебе, чего ты хочешь.

Вампир выставил вперёд запястье на левой руке, а второй рукой незамедлительно провёл по нему ногтем, медленно заструилась чёрная пузырящаяся кровь. Влад проигнорировал протянутую руку стригоя.

— Что будет… потом? — спросил он, вглядываясь в чёрные омуты.

— Ты обретёшь небывалую силу и власть над Тьмой и надо всеми её обитателями, сможешь летать, ты сможешь то, что поможет тебе победить твоего врага, но взамен получишь неуёмную жажду крови, ты будешь постоянно алкать человеческую красную плоть, только если… — вампир осёкся, явно сказав лишнее.

— Неужели не избавиться? — Влад чувствовал, что тот недоговаривает.

— Можно, — с неохотой. — Если за три дня ни капли крови не оросит твой язык, но это невозможно.

— А если выдержу, тогда что? — не унимался он.

— Тогда ты вновь станешь человеком, обретёшь славу, в ужасе будут трепетать твои враги, склонённые в раболепии к подошвам твоей обуви, ты спасёшь свою семью, — вампир внимательно рассматривал живого.

— А если нет, — упавшим голосом поинтересовался Басараб, — тебе какая выгода помогать мне? Почему ты вообще вышел из чащобы? Ведь ты не голоден, иначе мне не сносить головы…

— Я обрету в себе человеческий облик, ведь если чужая кровь окажется в тебе, то между нами будет заключён контракт, — вампир улыбнулся Владу, и от этой улыбки у него замерло сердце. — Пей же, господарь, Влад-колосажатель, ибо у тебя нет выбора, или пан, или пропал, как там у вас, людей?

Дракула метался, решимость не растаяла, но она стала более осознанной, хотелось взвыть от безысходности, от сюрреалистичности происходящего, кануть в Навь, но выбора не было, или он не видел его. Мужчина решительно взял того за запястья, игнорируя отчаянно стучащийся в сознании инстинкт самосохранения, заставляющий волосы дыбом вставать на затылке, и жадно втянул в себя вонючую жидкость, что текла в жилах древнего существа Тьмы. Вкус обжёг горло, заставив схватиться за него и затухающим краем сознания увидеть, как отдаляется от него фигура стригоя и как он немо кричит, падая в сизые тяжёлые облака, теряя сознание.

Замок князя Цепеша.

Беспощадное время неумолимо отсчитывало часы за часами. А небо над ними словно бы решило поиграть с теми, кто ниже него, как назло радуя отличной осенней погодой, это после вчерашнего-то ненастья. В зале для переговоров повисло тяжёлое молчание, как вчерашние тучи, и будто бы не было прекрасного синего глубокого неба, как глаза правителя Валахии. В камине потрескивал огонь, согревающий помещение, но так и не прогнавший холод из измождённых томительной неизвестностью тел собравшихся. Неведение, усталость и плохое предчувствие довлели над настроением присутствующих.

Лале, Раду, Аслан, Димитрий и отец Илларион невесело переглядывались. Аслан не сводил своего обеспокоенного взгляда от женщины, разглядывая её бледное лицо и губы, в которых не было и кровиночки.

— Влад бесследно исчез вместе с конём, собаки прочесали окрестности, его след обрывается у топей, — доложил Димитрий и скосил взор на Лале, та судорожно вздохнула, и её подбородок задрожал.

— Что же делать? — спросил отец Илларион.

— Снаряжать поисковый отряд, — ответила Лале, и голос приобрёл уверенность.

— А с теми задачами, что поставил перед нами князь? — спросил Раду, вглядываясь в почерневший взгляд жены брата.

— Делать незамедлительно, не откладывая, уводить людей, везти припасы, стягивать войска и закрывать монастырь, так сказал Влад, значит, мы должны в точности исполнить, — сурово проговорила женщина, и Раду прикусил язык, чувствуя, что в душе вздымается негодование, но предпочитая всё же не вступать в спор.

Он кивнул, и мужчины один за другим стали покидать залу, оставляя Лале одну. Она крепко сцепила между собой руки, и их изображение расплылось, на её глаза выступили предательские слёзы бессилия.

«Не предал, не сбежал, не смог бы, не верю», — Лале отмела эти мысли и предположения от себя сразу, и в глазах соратников мужа она этого не видела, сердце подсказывало, что случилось непоправимое.

— Почему мне ничего не сказал, почему не предупредил, ведь люблю с ещё большей силой? — прошептала она и точным движением оттёрла влагу, успевшую оросить её щёки.

Лале поднялась и двинулась в часовенку. По мере того, как она приближалась, всё явственнее звучала песня, которая точно была молитвой, но не для церкви, её пели для всего живого и настраивали себя на смертный бой или что-то значимое. Она не знала этого языка. Шипящие и гласные звуки раскрывали красоту неизвестных ей слов, заставляя и всё вокруг расцветать, завораживая чистотой звучания и уместностью. Всё так, как и должно было быть. Ведь у каждого есть выбор…

— Guashamahua*…

Обогнув строение, женщина увидела фигуру, стоящую на уступе, с разбросанными светло-медными волосами, струязимися по широкой спине, и в них бликами отражалось солнце. Мышцы под плотной одеждой напрягались, когда он вбирал в свою грудь воздух. Его голос лился свободно, он был этой песней, прошением, что бы ни пелось в ней. Он пел её себе, небу, солнцу, миру, всему живому на этом свете. Верхние ноты будили всё возвышенное, стремясь настроить поющего на позитивный лад, отвергая все мрачные мысли.