Отдай, детка! Ты же старшая! (СИ) - Козырь Фаина. Страница 32
Мажорчик с грохотом подтянул к Даринке стул и сел рядом. А потом вдруг взял и погладил ее по голове, как маленькую:
— Не плачь, теть, — ласково сказал он, — дети вообще существа эгоистичные, я вот видишь, какой пример!
Даринка засмеялась сквозь невыплаканные слезы и добавила, вздохнув:
— Ей двадцать два будет… разве она ребенок?
— А дуры вообще позже взрослеют, — глубокомысленно заявил мажорчик. — А если ты не перестанешь плакать, теть, то я тебя поцелую и умру смертью храбрых, потому что твой питекантроп мне голову оторвет.
— Не оторвет. Он не ревнивый…
— Это ты сейчас, теть, к чему сказала? — поиграл бровями мажорчик. — Это что: тонкий намек?
— Сиди ровно, тонкий намек, а получишь промеж глаз! — снова рассмеялась Горянова. — Чай будешь? Я вкусняшек купила.
Мажорчик изобразил на лице радостное удовольствие и кивнул:
— Теть! Какая же ты прелесть! Заботливая! Красивая! Я когда домой вернусь, мы возьмем тебя с папкой в семью второй женой.
Даринка снова рассмеялась и поднялась, чтобы достать из сумки упаковку с эклерами, а мажорчик следил за ней лучистыми глазами и тоже чему — то радовался… Потому что смотреть на нее, одинокую и потерянную, у него просто не было сил, просто выворачивало его всего от ее странного, невидного всем одиночества. А этот питекантроп, блин, дрыхнет! Пользы от него, как от козла молока! УУУ! Еще один дурень на ее голову, дурень богатырский!
А Горянова сидела и смотрела, как Герка уплетал пирожные. Это было здорово! Ей нравилось, как он жмурится, как аккуратно выпивает чай, не прихлебывая, а еле слышно, как аккуратно ставит чашку на блюдечко, естественно и красиво. Аристократ! Только этого аристократизма хватило ненадолго. Потому что этот напитавшийся жук, развязно слизнув крем с пальца, ехидно заметил:
— Теть! Не смотри так на меня! А то у меня разные странные мысли появляются…
— Это какие?
— Ну… например, с кем это я сегодня спать буду? Кроватей в твоем доме всего две, и они обе заняты… С Элькой ты меня не положишь! Это факт! Значит, третьим в кроватку возьмешь? И вот я думаю, какого бока…
— С такого! — прервала его размышления вслух Даринка. — Я вообще сегодня спасть не буду, так что губы не раскатывай, извращенец мелкий.
Только Герман вдруг фыркнул и сдавленно выдал:
— Оооооо! Значит, все — таки спать сегодня твоему Ванечке со мной! Хи-хи! Вот он обрадуется, когда проснется! Теть! Ты такая выдумщица! Ты, случаем, не поклонница яойя? И это все не спланировано заранее? Что? Ты не в курсе молодежной субкультуры? Такая наивная…
— Спать иди, жертва модных течений!
Мажорчик, не пряча усмешку, быстро сполоснул чашку, аккуратно поставил ее на стол и пошел, а в дверях остановился, растянул губы в широченную улыбку и довольно громко кинул:
— Ваня! Я ваша навеки! — и поскакал бодро в спальню.
Горянова только рассмеялась. Она была очень благодарна мажорчику за то, что он разделил с ней этот странный и тяжелый вечер.
Но нужно было работать! И очень скоро Горянова погрузилась в такой успокаивающий, такой привычный мир документов, смет, рисков и коммуникационных схем.
На улице было еще темно, но уже то тут, то там яркими звездочками стали загораться огоньки окон. Даринка устало потерла красные глаза и посмотрела на часы. Было пять утра. Через два часа на работу. Значит, спать не имело смысла. Она встала, потянулась и подошла к окну. Было что — то невероятно притягательное в спящем городе. Хотя сам город Даринка видеть не могла, все перекрывал подъезд напротив и огромная арка, через которую тихо и очень осторожно проходил дворник, собирая что — то с краев тротуара. И вдруг Даринка с удивлением поняла, что это не что — то, а снег. Самый настоящий снег! Он выпал как — то совсем незаметно и покрыл пушистой белой пеленой все вокруг. И Горянова замерла, наслаждаясь красотой, совершенством, этим удивительным таинством и красотой мира. И перед этим величественным покоем отступала тупая боль, мучившая Даринку всю ночь. Ведь ей действительно было больно. Вот так — больно!
Невероятно! Но она никогда не смотрела на ситуацию с Элькиной стороны. Сколько Даринка себя помнила, сестра всегда была этаким досадным, вредным, наглым существом, вечно покушавшимся на ее спокойствие. И родители неизменно принимали Элькину сторону, отбирая у Даринки все то, чего она жаждала, к чему стремилась, чего хотела. Горянова и работать-то пошла в шестнадцать лет только для того, чтобы поменьше находиться дома, чтобы почти не пересекаться с сестрой, становившейся год от года все требовательнее и жаднее. Но она никогда не думала, что сестре тоже может быть неуютно, что она может быть заложницей Даринкиной амбициозности и профессионального успеха.
Белый снег, покрывавший все вокруг, настраивал на поэтический лад. Почему — то вспомнились строки, написанные синим фломастером на городской стене у Никольского храма: «У любви гарантий нет! Это очень скверно, братцы! Уходя… оставьте свет! Это больше, чем остаться…»
Свет! Именно так! Не оставляла Даринка свет в сердцах своих близких, уходя из дома, пестуя свои обиды, ища в других источник своих проблем…Вот так и Элька, завидовала и страдала, ощущала себя никому не нужной. Вечно в тени старшей сестры… Совсем, как Даринка… И Горяновой вдруг стало так жалко ее. Эту глупую маленькую дурочку, не научившуюся жить под солнцем, а вечно прятавшуюся в чужой тени. И стало бесконечно стыдно за себя, смертельно боявшуюся свою глупую сестру и скрывавшую от нее свою собственную жизнь.
— Спасибо! — шепнула Горянова снегу или кому — то там, наверху, создавшему этот мир. — Спасибо! Вразумил!
И только тогда поняла, что ее действительно отпускает давняя заскорузлая боль и чудовищный страх. Она вышла из кухни и вошла в зал. Там, посапывая, спала Элька. Горянова подошла к дивану, присела, вглядываясь в сопящее юное недоразумение, а потом, сама не понимая почему, нежно погладила сестру по плечу, подтягивая сдвинувшееся одеяло. Элька заворочалась и открыла глаза.
— Ты? — хрипло спросила она спросонья.
— Я! Спи, Эль. Еще рано…
— Мг! — сонно согласилась та, а потом добавила, утыкаясь сразу в подушку, словно стыдясь своих слов. — Прости меня, пожалуйста… Я не хотела…
А Горянова ничего не ответила. Просто снова поправила сползшее с Элькиных плеч одело и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь… Надо было идти готовить завтрак. У Даринки сегодня утром была большая семья…
В кабинет к Савелову Горянова влетела раньше него. Вернее не так даже, она нагло оттерла шефа и просочилась в кабинет.
— А ты не обнаглела, милая? — возмутился Роман Владимирович, входя за ней, вешая пальто в шкаф и проходя к своему столу. — Вообще субординацию как класс растеряла?
— Нет! — вздохнула Горянова, усаживаясь в кресло, и изобразила курицу, похлопав ресничками и поджав губки.
Савелов хмыкнул:
— Я даже боюсь спрашивать, что случилось, или ты решила нетривиально пожелать начальнику доброго утра? Тогда проходи, раздевайся и ложись, — показал он рукой на одиноко стоящий диванчик. — Будем продуктивно утро встречать.
— Неужели нельзя просто побыть нежной и прекрасной женщиной, Роман Владимирович! — возмутилась Даринка. — Без этих ваших пошлых намеков.
— Можно! — кивнул тот. — Только предупреждай недельки за две, попью успокоительного. Ты и нежная женщина, ага! На такое только последний идиот может купиться.
— А я, между прочим, с просьбой, — надулась Горянова.
— Опаньки! Ты? И с просьбой? Это что — то новое… Ну — ка, ну — ка!
Горянова, несмотря на вполне боевой флиртовый настрой, посерьезнела, вздохнула и с трудом выдавила из себя:
— Роман Владимирович, дай мне, пожалуйста, зарплату вперед…
— Что так? — насторожился тот.
— Надо…
— А запасы родины? Горянова, да ты та еще куркулища, у тебя же всегда в заначке водилась купюрка и не одна, что случилось?