Шах одноглазому королю (СИ) - Молчанов Анатолий. Страница 32

III

В случае сомнения гебитскомиссар или штадскомиссар решает, кто является евреем, по своему усмотрению, опираясь на эти директивы.

Рейхскомиссариат «Остланд»

Психиатрическая рабочая колония Новинки

(бывшая 1-ая Советская трудовая колония

душевнобольных Новинки)

Главный округ Минск

д. Новинки

14 августа 1941 года

16 часов 30 минут

Старушка в белом халате бодро семенила по коридору, пока не уткнулась в рослого СС-мана в каске и с карабином на плече, который, увидев меня, мгновенно сделал шаг спиной к стене, освобождая дорогу, и принял строевую стойку. Вопросов он не задавал, видимо, тоже был предупрежден заранее. Я всегда поражался тому, как вымуштрованы люди Небе. Нет, выдрессированы. Так будет точнее.

— Григорий Валерьевич, — обратился я к Крюкову, который уже немного справился с дрожью. — Не могли бы вы организовать мне халат?

Он немного замешкался, соображая чего я хочу. Но сориентировался очень быстро и велел старушке обеспечить меня халатом. Та тут же убежала.

Я отдал сверток с апельсинами и фуражку часовому, а сам подошел к запертой двери, которая вела в палату, где должна была находиться та самая Гальперн ради которой сюда прилетел сам руководитель СС.

Дверь была одностворчатая, деревянная, запирающаяся снаружи на ключ. С окошком-кормушкой, которые бывают только в дверях тюремных камер и палат для буйных душевнобольных, и глазком. Через него я и заглянул в палату.

Ранее, видимо, она была рассчитана на несколько больных, но сейчас, не знаю уж по чьему распоряжению, Небе или Крюкова, посреди залитого вечерним августовским солнцем, помещения стояла всего одна железная кровать. На ней лежала лицом вверх молодая и довольно хрупкая женщина довольно приятной, для еврейки конечно, внешности.

По сути, если не считать густых волос цвета воронова крыла, разметавшихся по подушке, ничего еврейского в чертах ее лица не было. Во всяком случае так мне показалось. Гиммлер как-то говорил, что среди евреек часто попадаются довольно симпатичные, и нам в силу чисто природных мужских инстинктов, свойственно их излишне очеловечивать. Я тогда перечить не стал, но все же остался при своем мнении. Пусть они и унтерменше — недолюди, но все же мы с семитами принадлежим к одному биологическому виду, поэтому можем испытывать к ним симпатию и даже половое влечение к их женщинам. Женщина лежала в какой-то неестественной позе. Руки и ноги раскинуты в стороны.

— Она что привязана? — спросил я Крюкова.

Он опять заметно занервничал:

— Нам запретили колоть ей успокоительное, тогда, во избежание дальнейших..., — он замолчал, но вскоре подобрал слова. — нарушений режима содержания, мы приняли решение ее зафиксировать...

Что за идиотская привычка у русских «мычать»? «Мы сделали...». Почему не сказать: «Я приказал»? Попытка разделить ответственность: «Раз уж вы за это накажете, то не меня одного»? С кем разделить? Со старушонкой Беляевой? Никогда подобного не понимал и не пойму. Стадный инстинкт.

— Зачем? — задал я ему вопрос. — На окнах решетки. Дверь заперта. У двери часовой.

— Чтобы она не причинила себя каких-либо увечий во время приступов. — быстро ответил Крюков заранее заготовленной фразой.

«Увечий» — звучит угрожающе, если бы сказал «телесных повреждений», вроде бы не так страшно прозвучало, да Крюков? Я невольно улыбнулся, глядя на этого русского психиатра. Хильду Вернике (Хильде Вернике 1899 г.р., член НСДАП с 1933 года, немецкий психиатр, доктор философии. С 1927 года Вернике фельдшер в санатории Мезериц-Обравальд, с 1928 года врач-ординатор, с 1929 года старший врач), которая работала у меня, я даже представить себе не мог такой напуганной, хотя она женщина. Страх совсем не в ее стиле, впрочем, именно, такие женщины мне нравятся, естественно, когда они значительно моложе, чем 42-летняя Хильда.

— Отвяжите немедленно! — приказал я.

Доктор заметался на месте, если можно так выразиться, но других подходящих слов я просто не смогу подобрать. Главврач больницы для душевнобольных сейчас больше сам напоминал. Страдающего пляской святого Витта. Он явно не знал, что делать. Видимо, ключ был у бойкой старушки-медсестры, так что открыть дверь и развязать пациентку Крюков не мог, а злить этого большого немецкого начальника в моем лице, похоже, очень не хотел.

— Мария Григорьевна! — крикнул он. — Ну, где вы там запропастились?

— Уже иду. — ответила старушка, показавшись из двери помещения в конце коридора, наверное, служившего ординаторской, с медицинским халатом в руках и засеменила к нам.

— Быстрее, пожалуйста, — сказал ей Крюков. — господин фон Тобель хочет, чтобы мы прекратили фиксацию пациентки.

Старушка, наконец, добралась до нас и набросила мне на плечи халат, который был мал и больше выполнял, скорее, декоративную функцию, чем оберегал окружающих от микробов и бактерий. Какой вообще смысл в этих халатах? Дань традиции?

Затем медсестра открыла дверь большим ключом, который больше напоминал ключ от средневековой башни, где многоголовый дракон стережет прекрасную принцессу.

Кто же я в этой сказке доблестный рыцарь-освободитель или дракон?

Кроме кровати другой мебели в палате не было. Старушка бросилась к пациентке и засуетилась вокруг нее, распутывая, непослушными старческими пальцами, узлы на тряпках, которыми та была намертво привязана к железной койке.

— Принесите стул. — распорядился я и Крюков тут же исчез.

Часовой зашел за мной и остался у двери, я забрал у него сверток и приказал выйти. Когда медсестра закончила с узлами, я отдал ей тоже распоряжение. Крюков принес стул, поставил его у кровати и спросил:

— Я вам нужен?

— Идите. — ответил я ему. — Если понадобитесь я вас позову.

Он помедлил секунду:

— Будьте осторожны.

— Идите! — повторил я, слегка повысив голос.

Женщина, а точнее девушка, даже, скорее, девочка, потому что на свои двадцать с небольшим, она явно не выглядела, заметив меня, отпрянула и запахнула ворот своей нательной, похожей на солдатскую, рубашки, пряча небольшую острую грудь, которую, впрочем, итак не было видно. Потом она села на кровати, подобрав под себя ноги в таких же, как и рубаха, кальсонах, тоже сильно напоминающих русское армейское белье, продолжая зачем-то держать руками ворот рубахи.

Я присел на стул и положил сверток с апельсинами на кровать.

— Здравствуйте, Жанна. — поздоровался я и добавил. — Или может лучше обращаться к вам Александра?

— Что это? — она показала своим небольшим аккуратным подбородком на сверток.

— Апельсины, шоколад. — пожал плечами под тесным халатом я. — Может в России сейчас приняты другие гостинцы в больницах, я не знаю. Давно здесь не был.

— Вы русский? — спросила она, посмотрев мне в глаза.

Она была красива, эта еврейка. Идеально правильные черты лица. Пухловатые губки, тонкий нос, большие и очень выразительные карие глаза. Худа только чересчур и грудь маловата, но это, как правило, поправимо при хорошем питании. О чем это я?

— Вы меня не поняли. — я улыбнулся. — Не вы задаете вопросы. Ясно?

Она кивнула.

— Как вас зовут?

— Гальперн Жанна... — ответила она, не отводя взгляда. — Моисеевна, восемнадцатого года рождения.

— Хорошо. — похвалил я ее. — Где вы родились?

— Здесь. — ответила она тихо и спрятала глаза. — В Минске.

Я кивнул:

— Где вы работаете?

— В Ленинграде. — также тихо проговорила она. — в НИИ.

— В НИИ-34? — уточнил я. — Кем?

— Я лаборант-исследователь в НИИ "Гириконд".

— Что входит в ваши обязанности помните?

Она ответила согласным кивком:

— Выполняю лабораторные анализы, испытания, измерения и другие виды работ при проведении исследований.. Принимаю участие в сборе и обработке материалов в процессе исследований. Ничего особенного.

— Хорошо. — опять похвалил я ее. — Какой сейчас год, знаете?